Глава 5. Дочь фараона
Неподалеку от Буто, в устье великой реки Джетро, стоял величественный дворец фараона Амхози. Прямоугольная королевская резиденция в несколько этажей располагалась с севера на юг. Стены помещений были отделаны кедровыми панелями, убранство комнат состояло из столов, украшенных орнаментами с животными мотивами, и тронных кресел.
Фараон был не из Кхема. Это был статный, высокий мужчина с необычной бородой, покрывавшей не весь подбородок, а только боковые его стороны. Борода была заплетена в длинную, витую косу, украшена жемчугом и перевязана сеткой. Фараон носил простые одежды − он не любил пышности, помпезности и дороговизны. Даже когда он встречался со своими жрецами, которых называли Уер-маа за умение пророчествовать, он предпочитал находиться в своей самой скромной комнате. Его жена, царица Хатшепсут, будучи кокетливой, тщеславной и эгоистичной женщиной, напротив, очень любила пышность, помпезность и дороговизну. Она переодевалась по нескольку раз в день и большую часть дня проводила за туалетным столиком перед зеркалом. Назначая встречи мужчинам, проводила с ними долгие часы. Офицеры отдавали должное её красоте, и в результате она пользовалась большим признанием и высоким авторитетом. Её популярность в стране была выше, чем у фараона.
Фараон и Хатшепсут были совершенно разные по своему характеру и желаниям. Однако одно у них было общее: они мечтали о ребёнке. Но поскольку фараон был уже немолод и совсем не увлекался женщинами − у него даже не было наложниц − им было отказано в благословении иметь детей.
Шло время. И вот однажды Хатшепсут родила красивую девочку. Отцом этой девочки был придворный лекарь, но фараон этого не знал. Девочку назвали Нут-Кибу, то есть Тайна Неба. Нут-Кибу была прекрасна, как Хатор, богиня любви, и умна, как Осирис, великий Господь. Фараон очень любил детей. Если он не был занят придворными делами, то долго гулял по тенистой роще вокруг своего дворца, занимался фруктовыми деревьями, или в полдень играл с детьми придворных. Детям разрешалось навещать его, когда они хотели. Фараон любил приходить с ними на морской берег и наблюдать, как они плещутся в волнах. Когда его придворные врачи сообщили, что царица Хатшепсут, корень крови, жизни, силы, а также Амона, Септ-Хата, Птаха и Анубиса, подарила ему ребёнка, он был безмерно счастлив…
Итак, душа пришла на Землю в своём четвертом воплощении и получила здесь имя Нут-Кибу. Её имя означало Тайну Неба, и сущность этой души была действительно неразгаданной, тайной. От матери девочка унаследовала страстную, кокетливую натуру, которая, однако, сочеталась с необычайной склонностью к одиночеству и ко всему сверхъестественному. Фараон очень любил и баловал её. Когда Нут-Кибу было около пяти лет, он пригласил ко двору учёных жрецов, единственной задачей которых была учить и наставлять её − девочка была чрезвычайно умна и не по годам развита. Уже в шесть лет у неё были видения, и эта особая способность с годами становилась всё более выраженной. Нут-Кибу часто пряталась за трон своего отца в Зале Суда и шептала ему на ухо, какой грех совершил стоявший перед ним человек. Это свойство прозрения и силу исцеления руками она принесла из своей прошлой жизни в Бод-Юле. В последующие годы Нут-Кибу многому научилась у известных, признанных астрономов царского двора, но понять тайну чисел она так и не смогла. В этом она и не нуждалась, потому что, даже не изучив искусство вычисления, она, благодаря своим видениям, ощущениям и вдохновению, смогла добиться тех же результатов, что и самый известный астроном в Кхеме.
У Нут-Кибу было прекрасное детство. К десяти годам она превратилась в настоящую женщину − высокую и красивую, как и её мать. Так же как и в прошлых жизнях, душа девушки была двойственна, и эта двойственность влияла на её жизнь и сейчас. Ей нравилось быть в одиночестве, страстно медитировать и усердно заниматься науками. Однако, в то же время, она подражала своей матери, которая не была для неё хорошим примером − мать совсем не занималась ребенком. Окруженная множеством слуг и рабов, имевшая всё, что могла пожелать душа, девочка не была счастлива. Она хотела, чтобы её мать, царица, всегда была с ней рядом, любила и ласкала её… Жила Нут-Кибу в красивой, роскошно обставленной комнате − с шелковыми коврами и резными шкафами, набитыми платьями. Её стол − особенная гордость девушки − был разделён на две половины. Одна половина была отдана девичьей косметике, на другой располагались свитки папируса, записи и хрустальный шар, с помощью которого в часы уединения она смотрела и изучала будущее. После успешной сдачи очередного учебного задания, возгоралось другое «я» Нут-Кибу, и она занималась своей внешностью, вызывая к себе придворного цирюльника. Но девушка не могла превзойти свою мать, потому что единственное занятие царицы состояло именно в том, чтобы заботиться о своей красоте. Хатшепсут не имела с Фараоном никаких контактов с самого рождения дочери. У нее было бесчисленное множество возлюбленных, к которым она ездила на своей двухколёсной повозке, запряжённой белым конем. Эта повозка походила на колесницу, но была гораздо изысканнее и роскошней − вся инкрустированная серебряными пластинами и с обитыми колёсами. Даже подушка на спине коня была вышита серебряными нитями, и с обеих сторон подушки спускалось ослепительное покрывало. Фараону приходилось принимать гостей в одиночку, потому что царица через день ездила к пирамидам, чтобы отдохнуть там в тени − как она говорила мужу. Но на самом деле у неё были свидания в тени Великой Пирамиды.
Юная Нут-Кибу всё видела, всё знала и следовала по стопам своей матери. Она посещала уроки гимнастики в спортивном зале Великого Дома. В этих занятиях принимали участие юные принцы и знатные юноши, изучавшие медицину в школах жрецов. Девушка внимательно следила за работой слуг и научилась у них готовить мази для лечебных ванн и масла для волос, научилась ароматизировать воду для купания и наносить макияж. Нут-Кибу часто одевалась, как её мать, и принимала у себя её возлюбленных. Они верили, что были с самой царицей. Отношения между матерью и дочерью никогда не были гладкими. И когда царица обнаружила, что её дочь выдаёт себя за неё, конфликт между ними стал ещё острее.
Порой Нут-Кибу, возвратившись домой, советовалась с учёными жрецами и астрономами по сложным вопросам, чем сильно волновала и удивляла их. Девушка часто томилась необъяснимым, с самого её рождения, желанием уйти из дворца, чтобы познать неведомые дали. Тогда она звала своего любимого льва Симбу, которого отец подарил ей на шестой день рождения. Нут-Кибу очень любила своего льва, и когда время подходило к совместной прогулке, лев уже ждал её в коридоре дворца. Когда она уставала от чтения книг и занятий, ей нужно было только свистнуть и Симба был рядом. Вместе они отправлялись на побережье, где Нут-Кибу купалась или встречалась со своими возлюбленными. Девушка часто садилась на спину льву и так они шли вдоль берега, как когда-то Хорем-Кут, легендарная царица, чья каменная статуя стояла перед Великой Пирамидой. Придворные ненавидели льва, потому что тогда, когда лев был рядом с Нут-Кибу, они не могли подойти к ней.
В своём простом льняном платье с поясом на талии и развевающимися волосами Нут-Кибу действительно выглядела царственно. Она была страстной натурой, что её очень беспокоило, потому что она ещё не была способна победить Священного Змея Созвездия своей души. В дальнейшем это создало для неё много проблем. Совсем юной она стала возлюбленной великого кхемского князя, любовника её матери. Позже князья и принцы соперничали за её благосклонность. Фараон, но прежде всего царица Хатшепсут, хотели выдать её замуж, чтобы тем самым обеспечить Великому Дому ещё большее влияние. Но ни князь Ассирийский, ни дворянин из Финикии не были достаточно хороши, хотя оба были знатны и чрезвычайно богаты.
В свое свободное время Нут-Кибу любила гулять по берегу моря. И однажды там она познакомилась с юношей из Бод-Юла. Его состоятельные родители отправили сына в Кхем учиться медицине. Поскольку у него были знатные друзья при дворе, он всегда проводил лето в Буто. Так Нут-Кибу и юноша стали часто вместе гулять и тайно встречаться.
После захода солнца Нут-Кибу звала своего любимого льва, и они мчались через рощу у дворца к берегу моря. Этот юноша был единственным человеком, которого она действительно любила. С другими мужчинами она просто флиртовала… Если девушка не находила его на берегу, она приказывала причалить свой ковчег в укромном уголке бухты, где они могли встретиться и побыть вдвоём. Этот ковчег управлялся четырьмя рабами и был похож на небольшой дом, в котором удобно могли разместиться шесть человек. Нут-Кибу любила плыть вдоль берега. В этом случае она надевала только небольшой набедренный платок и связывала волосы пестрым кефом. Каждый раз, когда она бывала в море, её характер менялся, она становилась беспокойной, властной, а иногда и жестокой. В необычайном возбуждении она требовала пересечь море. Рулевой отказывался подчиняться ей даже тогда, когда она пыталась кнутом заставить его направить корабль к восточному побережью. Он был умным человеком и верным слугой Владыки Великого Дома. Ему всегда удавалось умело уходить от приказа. Он терпеливо объяснял девушке, что они могут погибнуть в бурном море, и тогда она больше никогда не увидит своего возлюбленного, лекаря Карасинга…
Иногда Нут-Кибу брала с собой в море одного из своих любовников, заставляла его прыгать в воду и плыть вслед за кораблем, когда он жаждал её поцелуев. В таких случаях она сама управляла ковчегом и жестоко била кнутом своих рабов, заставляя их грести быстрее. Однажды она поручила принцу, телохранителю её отца, дежурившему при дворе, передать письмо Карасингу. Все думали, что он был её тайным любовником. Но принц не выполнил приказ. Тогда она позвала его на свой ковчег, начала кокетничать с ним и требовать объяснений по поводу письма. Затем она усыпила принца магнетизмом своих глаз, привела своего льва и позволила ему растерзать несчастного человека. А отцу сказала, что всё произошло случайно. Фараон хотел убить льва, но дочь так ластилась к отцу, что он отказался от своего намерения.
Как ни в чем не бывало, она сидела на берегу и ждала юношу, которого очень любила и которого страстно желала её душа. Увидев его у пальмовой рощи, девушка подбежала и протянула ему обе руки. Их лбы и носы соприкоснулись, они вдохнули дыхание друг друга − в то время, в Кхеме, это был поцелуй. Но юноша вдруг резко отшатнулся и строго посмотрел на неё.
— Нут-Кибу! Что ты опять натворила? Весь двор обсуждает это несчастье! Бедный Анкх-Ян! Он был лучшим телохранителем твоего отца − такого больше никогда и нигде не найти...
Нут-Кибу сжала губы и холодно рассмеялась.
— Почему он не выполнил мой приказ?! Как он посмел ухаживать за мной, если знал, что я люблю тебя! Я хотела обесчестить его. Он должен был передать тебе мое письмо, полное любви.
— Я не понимаю тебя, — сказал Карасинг, склонив голову, — и никогда не пойму. Твои поступки противоречивы... Я полюбил Нут-Кибу, которая изучает папирусные свитки и удивляет учёных жрецов своими мудрыми ответами. Нут-Кибу, которая предсказала, что я стану известным и знаменитым врачом, и буду любим царской дочерью, но с которой мне придётся расстаться...
— О, нет! Должно быть, я ошиблась. Мы никогда не расстанемся, Карасинг! Ты должен знать это… Если я не смогу выйти за тебя замуж, я убегу с тобой… Ничто меня не удержит…
— Нут-Кибу, возлюбленная моя, ты должна измениться… Ты должна победить свою жестокость. Ты знаешь, что ты сделала? Ты убила не льва, ты убила человека… Анкх-Яна. Берегись! Убийство − великий грех, ты должна будешь это искупить горькими жизнями. Так говорят жрецы на моей родине… Тебе, может быть, стоит стать жрицей. Ты прекрасно разбираешься в магических науках. Мне иногда даже страшно… Тот, кто посвящен в божественную тайну, не может одновременно жить ради любви и неба!… Я очень люблю тебя, ты это знаешь, но я всегда чувствую священную дрожь, когда я с тобой… Видишь ли, Нут-Кибу, все считают, что я твой любовник… Но мы оба знаем правду. Душевная привязанность между нами гораздо глубже физической. Я заметил, что ты понимаешь любовь как игру и отдаёшься каждому мужчине. Я не хотел быть одним из этих мужчин и вошёл в твою жизнь только для того, чтобы показать тебе, что такое истинная любовь, о которой пишут в наших легендах. Истинная любовь не имеет ничего общего с телом, — продолжал молодой человек, задумчиво наблюдая за заходом солнца, которое вот-вот должно было нырнуть в море, окрасив его своими лучами в пурпурный цвет.
— Смотри, солнце сейчас коснется водной глади. Солнце и море − как влюбленная пара, как поцелуй богов, небесный и непостижимый, как раз, как наша любовь.
— Оери Райт... — еле слышно прошептала Нут-Кибу. — Какое счастье слышать эти твои слова. Я никогда не забуду их…
При дворе фараона Амхози Карасинг провёл шесть лет. За это время души влюбленных слились друг с другом. Вскоре фараон заболел и умер. Жрецы устроили пышные похороны. После погребения, как это было принято, правление государством взяла на себя царица. Власть захватила её настолько, что она даже рассталась со своими возлюбленными и жестоко расправилась с ними. Она стала настоящим правителем, в честь её были воздвигнуты обелиски. Позже Хатшепсут снова стала вести легкомысленную, распутную жизнь, но на этот раз − тайно, чтобы не гневить свой народ…
Нут-Кибу полностью изменилась. Её больше не интересовали мужчины, она погрузилась в изучение книг и занялась познанием тайн потустороннего мира. Изучив медицину, Нут-Кибу часто помогала лекарям, и они ею были очень довольны. Единственным мужчиной и утешением в её жизни был Карасинг, но недолго. Карасинг, став прекрасным хирургом, за своё врачебное мастерство получил в награду большой свиток папируса. Вскоре ему пришлось вернуться в Бод-Юл, где его уже с нетерпением ждали родители. Карасингу и Нут-Кибу пришлось расстаться − они знали, что это навсегда. Владея тайными силами, они понимали, что только их тела отделены друг от друга, но не их души...
С тех пор Нут-Кибу не находила себе места и постоянно мечтала снова быть вместе со своим возлюбленным. Придворные развлечения её больше не интересовали. Какая-то неведомая, неутолимая внутренняя тоска устремляла её в сторону бескорыстной, истинной любви. Она ещё не знала, что это было призвание её души, не знала, что найдет эту любовь, но не в человеке, а в самоотверженном, бескорыстном служении своим ближним.
В один прекрасный день Нут-Кибу решила никогда больше не возвращаться во дворец, потому что больше не могла терпеть и ждать, когда силы покинут её тело. Она надела платье дочери земледельца, которое раньше использовала в качестве костюма во время развлечений и, к счастью, сохранила. Незаметно покинув дворец, спустилась в гавань и пробралась на борт финикийского корабля. Она знала, что судно скоро выйдет в море, и спряталась среди груза корабля. Корабельщики обнаружили её только тогда, когда судно уже находилось в открытом море. Корабль направлялся в Гебал, в самый большой портовый город Восточного побережья.
Капитан корабля, взглянув лишь раз, сразу понял, кто перед ним. Его глаза загорелись. Он сразу узнал эту необычайно красивую женщину, не раз видел её, когда ковчег дочери фараона проносился мимо его корабля.
— Кто ты?! — закричал капитан, притворившись, что не знает её. — Как тебе удалось попасть на борт?
— Я − дочь садовника Высокого Дома, мой господин... — ответила Нут-Кибу. — Мой отец избивал меня... Терпеть уже не было сил. Я давно хотела сбежать. Лучше я буду работать в чужой стране, чем терпеть дальнейшие муки дома…
— Кто-нибудь знал, что ты собираешься сделать? — Спросил капитан более снисходительно.
— Нет, мой господин…
— Ну, тогда ты можешь остаться, но только при одном условии − ты будешь готовить еду для нас. Я возьму тебя с собой в Гебал… Там ты сможешь найти работу…
Но капитан не сдержал своего слова. Он высадил Нут-Кибу на берег в скрытой гавани к югу от Гебала. Там он разыскал своего друга Зулкана, работорговца, и продал ему Нут-Кибу по чрезвычайно высокой цене. Так она вместе с другими рабами попала на побережье Аравии. Много страданий и ударов плетью ждало её там. Пустынный пейзаж, повсюду только песок и знойная жара. Вода − вот что было самое ценное на той земле. Если рабы вели себя недостаточно послушно, их сурово наказывали, отбирая воду. Рабы трудились в каменоломне. Они вырубали из горы огромные каменные глыбы, разбивали их и несли на себе. Из этих блоков на берегу моря строился склад Зулкана − дом с плоской крышей. Помимо дома, невольники строили дамбу, чтобы галеры работорговца могли незаметно причаливать в скрытой гавани. Рабы трудились с утра до ночи.
Среди рабов на карьере было много девушек и женщин, им приходилось очень много трудиться. Надзиратели относились к ним очень жестоко. Почитая красоту, Нут-Кибу не отправили в каменоломню таскать тяжелые глыбы. Её заставляли резать и чистить каменные блоки. Свои жилища рабы должны были строить сами. Дом невольника состоял из четырех стен − это были просто куски камня, уложенные друг на друга. Крыши не было. Нут-Кибу так уставала, что для отдыха не хватало целой ночи. Женщины завидовали её красоте и использовали любую возможность подразнить или поиздеваться над ней... Нут-Кибу уже сожалела, что покинула дворец. Единственной её надеждой было когда-нибудь сбежать отсюда. Она очень хотела найти Карасинга и для себя решила: если получится, то она пройдёт весь путь до его дома.
За женщинами следили чернокожие, большие, мускулистые рабыни. Обычно один рабовладелец владел двадцатью невольниками. Рабов жестоко избивали, если они вдруг прерывали свою работу, чтобы хоть немного перевести дух. Время от времени приходили покупатели, они заранее сообщали о своем прибытии и указывали, для каких целей им нужен был "товар". Зулкан выбирал пять женщин или мужчин, приказывал им умыться, причесаться и надеть красивые платья вместо набедренных повязок. Однажды ему заказали восемь женщин. Двое из покупателей хотели приобрести женщину, чтобы жениться на ней. Нут-Кибу была среди невольниц, которых готовили к этой покупке. Она была самой красивой среди них − год тяжёлой работы почти не отразился на ней. Только руки огрубели, потрескалась кожа. Несмотря на то, что лицо Нут-Кибу от соленой воды и ветра уже не было таким нежным, как раньше, глаза всё так же сияли, и она очень выделялась среди остальных.
Её купили. Торговца покорили её глаза. Незнакомец отдал за Нут-Кибу целое состояние. Это бы добрый человек. Он сразу подарил ей большой зелёный шёлковый платок, сандалии на кожаной подошве и разноцветные ленты, которыми она могла прикрепить их к ногам. Они плыли на корабле в Гебал. Там он отвел её в баню, потом к цирюльнику и даже купил ей духи. Нут-Кибу снова выглядела сияющей красавицей. Торговец очень радовался, глядя на неё. Он был доволен хорошей сделкой и совсем не жалел, что потратил на Нут-Кибу столько денег.
Дом торговца находился в небольшой горной деревушке внутри страны. Сам дом был деревянным, но обстановка комнат поражала своим великолепием и всеми удобствами Востока. Здесь можно было найти всё, что душе угодно, как во дворце фараона. Единственной заботой Нут-Кибу стало приготовление пищи. Но она не любила готовить, ей представлялось, что это тоскливое, нудное занятие, как и работа на каменоломне. Днём Нут-Кибу могла гулять среди скал, наблюдая за животными на лугу и парящими в небе птицами. Лёжа на траве, мечтательно устремив взгляд в небо, любовалась плывшими облаками, но интересовали её только те облака, которые следовали на северо-восток, туда, где её возлюбленный должен был жить среди таинственных скалистых гор, высоко уходящих в небо... Нут-Кибу сильно тосковала и чтобы хоть как-то прогнать тоску, она решила заняться охотой: сооружала силки, насыпала зерно, пряталась в кустах и ждала добычу. Попавшую в ловушку маленькую птичку, она приносила домой и готовила из неё еду. Нут-Кибу очень была рада и горда собой, когда обнаруживала добычу, но однажды ночью ей приснился необычный сон. Во сне сияющая фигура, в длинном, коричневом одеянии, похожем на облачение жреца, обратилась к ней:
— Дочь моя. Я − твой хранитель. Ты не должна причинять вред невинным тварям Всевышнего! Твоя душа подобна птице, она так же свободно порхает и стремится в небо... Но когда птица должна спускаться к земле, чтобы найти там пищу, она может быть захвачена, поймана сетью кармы, и крылья души будут навсегда подрезаны... Нут-Кибу, не причиняй страдания птицам... Ты должна у них научиться летать и лететь в небеса... все выше и выше...
С того дня Нут-Кибу больше не охотилась за птицами, она стала помогать им. Если она видела, что какой-то птичке угрожал хищник, она бесстрашно прогоняла его и с радостью смотрела, как птицы улетают... Жизнь Нут-Кибу была однообразной. Муж нежно любил её, но постоянно был в разъездах и лишь изредка проводил несколько недель дома. Она забавляла себя тем, что каждый день надевала новые наряды, их у неё было много. Но такое поведение Нут-Кибу сильно раздражало старейшин поселения. Она поняла, что если и дальше будет так себя вести, то доставит мужу много неприятностей. Её снова охватило то странное чувство, которое влекло уйти как можно дальше, и поняла, что долго здесь не задержится. В тот же вечер на ферму пришёл посыльный с печальной вестью: в Гебале во время спора по поводу веры её муж был убит...
Нут-Кибу искренне оплакивала усопшего, но через два дня успокоилась. Она поняла, что снова свободна, как птица, и может идти, куда хочет. Продав ферму, она присоединилась к каравану, который шёл через всю империю из Ассирии в Бод-Юл...
Тибет! Тибет манил её, как магнит… После долгих месяцев утомительных странствий, наконец, показались заснеженные вершины гор. Нут-Кибу была совсем без сил. Глядя на горные хребты, ей казалось, что она вернулась домой, хотя родилась в Кхеме, на краю пустыни. Всё ей казалось знакомым. Нут-Кибу не пришлось взбираться на гору − селение, где жили родители Карасинга, находилось у подножия горы, на берегу озера. Увидев родительский дом своего возлюбленного, сердце Нут-Кибу забилось от радости. Она сразу узнала этот дом − Карасинг часто и подробно рассказывал ей о нем.
— Нут! — воскликнул Карасинг, неожиданно увидев её в доме. Бледный, в одеянии точно как у местных лам, он стоял, словно увидел приведение. Его лицо, с печатью страданий, сейчас светилось радостью. Они обнялись, взялись за руки, как раньше, и долго не могли произнести ни слова.
— Я обрел покой. Я думал, ты вышла замуж... или стала жрицей. В глубине души ты всегда этого хотела.
— Я сбежала из дома, чтобы найти тебя, — ответила она совсем тихо, едва слышно. Она почувствовала, как у неё сжалось сердце в груди. Она представляла себе их встречу иначе. Огромная сила любви, которая гнала её сюда, казалось, покинула её сейчас. — Меня продали в рабство... Добрый торговец выкупил меня и женился, но он умер, и я продолжила свой путь к тебе…
— Слишком поздно, Нут-Кибу! — Сказал Карасинг и опустил голову. — Я стал ламой… Я не живу в монастыре, я постоянно в пути, ведь я − лекарь и лечу жителей гомпы… теперь я один из них… Да благословит тебя Небо за то, что ты пришла!… Но я не могу жениться на тебе. Я принял обет безбрачия и должен выполнять свою священную клятву. Тебе даже нельзя сопровождать меня в моих странствиях… Может, тебе тоже стоит стать монахиней…
Итак, мечты Нут-Кибу были разрушены, в переломный момент своей жизни она не услышала зова души, а искала свою исчезнувшую любовь. Некоторое время Нут-Кибу оставалась в родительском доме Карасинга, где её приняли с большим гостеприимством и любовью. Она долго думала о своём будущем, а потом приняла решение ходить с караванами между Бод-Юлом и Срединным царством (Поднебесной), чтобы исцелять бедных людей, живущих на этом пути. Она считала, что лучше так служить Богу, нежели уйти в монастырь, отделив себя от окружающей жизни и людей… Карасинг одобрил её решение. Она любила его больше всего на свете, но теперь уже не любовью женщины, а любовью сестры… Итак, она ходила с караванами. Во время одной из таких поездок разразилась большая война в Гьянаке, в царстве кочевников. Нут-Кибу была захвачена разбойничьими племенами. Разбойники не причинили ей никакого вреда, они почитали Нут-Кибу за её врачебное мастерство. Многих из них она исцелила, и, в конце концов, её отпустили.
После тревожных месяцев, полных событий и передвижений, Нут-Кибу остановилась в горном городке в центре необъятной империи. Её приютила семья переселенцев с западной части страны, волей судьбы оказавшейся здесь. Глава семьи, Тай-По, был мудрым человеком, хорошо разбирался в языческой вере Гьянака. По вопросам веры местные жрецы часто обращались к нему за советом. Тай-По показал им ряд красивых обрядов, и монахи стали использовать их в своих богослужениях. В доме Тай-По жрецы познакомились с Нут-Кибу. Молва о её медицинских процедурах и исцелениях распространилась по всей округе. Жрецы звали Тай-По и Нут-Кибу вступить в их орден Да-Хюо. Так Нут-Кибу стала языческой жрицей среди жрецов Великого Знания в Гьянаке. Религия этого ордена была более простой и примитивной по сравнению с другими формами верования Бод-Юла. Судьба не позволила ей стать жрицей более развитой религии, посчитав её недостаточно зрелой для этого − слишком легкомысленна была её первая половина жизни. Благодаря своим знаниям и магической силе, которые она приобрела ещё в Кхеме, Нут-Кибу превзошла всех и вскоре стала ведущей фигурой Ордена, имевшей влияние даже в отдалённых областях империи. Её назвали Тин-Це, то есть, Дитя Неба, и прославили на все царство… С раннего утра и до позднего вечера она совершала богослужения, принимала священников, исцеляла больных. Единственным местом, где она могла по-настоящему отдохнуть и набраться сил, был дом мудреца Тай-По. Она любила его навещать и подолгу беседовать с ним на языке Кхема − старый мудрец знал этот язык.
В Поднебесной (Срединное царство) жил особый народ. Жители этой страны были отличными торговцами и талантливыми мастерами. Всю свою жизнь они посвящали накоплению богатства, благоустройству дома и изысканной кухне. Их сознание было полностью занято материальными вещами и житейскими мыслями. То, что касалось мирского, они тоже создавали совершенно. Художники писали прекрасные картины, поэты воспевали вино, изысканные лакомства, ночь в лунном свете и любовь… В стране были построены огромные пагоды с каменными основаниями и деревянными крышами, искусно украшенными великолепными статуями богов. По сравнению с религией Кхема религия и богослужения здесь были примитивны, но несмотря на это Нут-Кибу была довольна своей судьбой. Когда она поняла, что её жизнь, наконец, достигла своей цели, она ощутила безграничный мир и покой, и однажды, через посланника, рассказала Карасингу, что душа её обрела покой, что нашла своё истинное призвание и что с любовью вспоминает его...
Тин-Це, Верховная жрица Непознаваемого, служила Богу семь лет. Обладая большим знанием и мистическими способностями, она смогла побудить собратьев-лам и простых жителей обратить свой взор с земли на Небо. Она умерла молодой. Заболев неизвестной лихорадочной болезнью, Нут-Кибу перешла в мир иной через два дня. На её похороны собралась большая толпа. Присутствовали и священники, и население. Многие приехали из дальних стран и оплакивали свою благодетельницу. Её тело, обернутое в белый саван, Верховный Жрец отнёс в храм, где положил в распростертые руки каменного бога. Только с избранными, которых почитали после смерти как святых, прощались этим обрядом…
Верховный жрец выступил вперед, поднял пылающий факел и сказал:
— Братья и сёстры мои! Прежде чем я зажгу жертвенный огонь, чтобы с помощью пламени вернуть небу смертные останки нашей святой жрицы Тин-Це, я должен, согласно нашему богослужению, повторить последние слова её жизни перед блаженным духом наших ушедших... Поэтому я прошу того, кто был у её смертного одра, слышал её последние слова как особый знак благосклонности и мог запечатлеть их в своей памяти, подойти ко мне.
Толпа расступилась, и вышел мудрец Тай-По. Он медленным шагом направился к статуе Бога, в руках которой в белом саване лежало тело Нут-Кибу. Стоя перед статуей, он трижды поклонился, затем выпрямился и повторил последние слова усопшей на незнакомом для присутствующих языке, но которые все поняли сердцем:
— Ceri rasit!.. Ceri rasit!.. Вечное блаженство!..
Верховный жрец протянул руку и зажёг жертвенное пламя.
***
Kami yo shinkan ni megumi wo kudashi tamai!.. Приветствую тебя, моя жрица, да благословит тебя Бог! Видишь, твоя четвёртая жизнь тоже не была легкой и гладкой, как можно было бы ожидать после твоей предыдущей жертвенной жизни. Ты стремительно вернулась на Землю, чтобы снова увидеть своего сына-жреца и сына-убийцу, с которыми ты по-прежнему связана кармой. Но ты ещё не знала закона, по которому души, связанные убийством, не могут встретиться в последующей жизни. Страх и отвращение друг к другу всё ещё слишком сильны, и души не будут готовы пройти испытание искупления. Ты не могла дождаться, пока твои сыновья вернутся домой, в наш мир, после очередного периода земных страданий. Ты наивно полагала, что сможешь с ними встретиться... И хотя они были в этой твоей жизни, судьба не позволила близко подойти друг другу… Магнит твоей души привлекал их на краткие мгновения к тебе, но ты равнодушно проходила мимо и не могла их распознать. Не думай больше об этом, не обращайся в прошлое. Возможно, ты считаешь, что Анкх-Ян, которого растерзал твой лев, был твоим сыном-убийцей, а старый Тай-По − твоим бывшим сыном-жрецом… Правду ты сейчас не узнаешь…
Фараон, твой отец, был лишь средством, чтобы подготовить твою душу к познанию мистики. Череда осложнений: убийство человека, упущенный зов души − всё это служило для ускорения выполнения твоей кармы…
Работорговец Зулкан, ты и сейчас его знаешь, тебе − друг. Тебе просто нужно вспомнить его мощный, грубый облик и поймешь, кем он может быть из твоих сегодняшних друзей. На самом деле Зулкан не был плохим человеком. Он просто следовал духу времени и торговал рабами. Но избежать своей кармы ему не удалось: впоследствии он стал рабом на галерах при дворе царицы Хатшепсут. Через некоторое время царица узнала, что он купил тебя и перепродал. Она жестоко избила его. Но в душе она радовалась, что с помощью этого человека она избавилась от дочери, своей единственной соперницы... Хатшепсут теперь стала признанной личностью, историки ещё при жизни начали высекать в камне её биографию. О её распутности повествователи не проронили ни слова. Но разгульная жизнь ей отомстила. Царица влюбилась в эллинского полководца. Но так как она не могла покинуть свой трон, то придумала убийственный план. Хатшепсут отравила рабыню, очень похожую на неё, и та была похоронена вместо неё. Так бедная рабыня вошла в роскошную погребальную камеру царицы Хатшепсут, в то время как настоящая царица во тьме ночи бежала на своём корабле через море к своей последней великой любви. Но вскоре полководец устал от царицы и бросил её. Хатшепсут умерла в нищете. В последующей жизни, родившись в знатной, богатой семье, у неё была карма снова умереть в нищете. Она не познала настоящей любви, слишком любила себя, и поэтому не могла быть счастлива в своей дальнейшей жизни.
А ты, моя жрица, была искусна и многогранна в своей жизни в Кхеме. Именно поэтому старшие покровители не могли повлиять на твою жизнь. Хотя твоя природа, в сущности, была неплоха, ты совершала ошибки. Лекарь Карасинг − человек из твоей первой жизни − был отнят у тебя судьбой, чтобы подтолкнуть твою жизнь в правильном направлении… Но ты пошла за ним, и поэтому тебе пришлось пережить еще больше страданий, преодолеть Карму, чтобы найти истинный путь. Мужа, который тебя боготворил, ты потеряла... и потом напрасно было искать своего бывшего возлюбленного. Владыки Кармы направили и его судьбу к Небесам, чтобы земная любовь не удержала вас от истинного призвания... Наконец-то ты стала жрицей, хотя и языческой, ибо эта жизнь была беззаконной − ты ведь убила человека. Тебе нужно было очищение, чтобы в следующем рождении достичь такой же жизни, как в кругу жрецов в Китае. Однако жизнь Нут-Кибу не была напрасной − ты жила искренне, следовала правилам своей религии, которая предписывала многие практики аскезы. Но тебе не хватило времени, чтобы возвестить божественную мысль, Сантеми! На это у тебя ушла целая жизнь... − следующая.
Барна Балог и венгерские медиаторы
Модератор: Архив ГМР
Re: Барна Балог и венгерские медиаторы
Глава 6. Индийская жрица
В маленькой деревушке у подножия Великих Заснеженных гор душа родилась в своём пятом воплощении. Девочка пришла в простую крестьянскую семью. Ещё в детстве она удивляла всех своей молчаливостью и серьезностью. В пять лет она была настолько умна, что вызывала восхищение окружающих. Когда кто-то из селян заходил к ним в дом, девочка пристально смотрела на гостя своими большими зеленоватыми глазами и предсказывала им судьбу − кто и когда выйдет замуж, сколько родится детей. Свободное время девочка проводила в кругу магов. Они почитали её, увидев, что она превзошла их в магии и лечении людей. Маги говорили, что девушка была тулку* известной жрицы древних времен, которая в своем нынешнем воплощении, по милости Божьей, может вспомнить свой опыт и древние знания из прошлой жизни. Преданность мистической жизни ощущалась у девочки с самого раннего возраста. Маг, которого девочка часто посещала, стал завидовать ей. Он наблюдал за ней первые её шесть лет жизни и был поражен, обнаружив, что не только знания девочки были больше, но и что жители искали и приходили к маленькой Джидам, предпочитая её знания, а не его... Однажды утром маг встретился с родителями маленькой Джидам и по высокой цене выкупил у них ребенка. Родители девочки − простые, бедные люди − с трудом, но, всё же, расстались с дочерью. Они отпустили девочку в уверенности, что ей больше никогда не придется жить в горьких страданиях, и что она будет в надежных руках. Маг посадил Джидам на спину мула и повёл её к своему другу, жившему на границе с Гьягаром.
Он знал, что тот всегда нанимал девушек из Бод-Юла в качестве прислуги. Индию в Бод-Юле в то время называли Арьяварта. Строгая религия, богатые князья, а также отличные торговцы Арьяварты были известны в самых отдаленных уголках мира. Нарада − рослый, черноволосый мужчина, около двадцати пяти лет, родом из племени бхилла** − обладал отличной интуицией в торговых делах. Но не сама торговля его интересовала. Нарада занимался посредничеством. Для этой профессии требовалось не только владение языками, но и определённая мудрость и знание людей. Однажды он сумел добиться аудиенции у высокого раджи и предложил ему груз бисусового масла и пурпурных улиток и определил цену. Всё это он сделал задолго до прихода кораблей в устье Ганга. Вот насколько он был умён, хитёр и разбирался в своей профессии. Нарада мог в любой момент добыть любой желаемый товар в нужном количестве и наилучшего качества. Неудивительно, что все его знали и любили, и даже казначеи великих князей поддерживали с ним деловые отношения.
— Как тебя зовут? — Спросил Нарада девочку и улыбнулся ей, когда маг прибыл к нему с Джидам.
— Джидам, — ответила девочка и серьезно посмотрела на него.
— Джидам... Но это особенное имя! Что оно значит?
— Обещание... Обет, — ответил за неё маг. — Она очень способная и трудолюбивая... Она сумеет сохранить в порядке твой дом, мой друг Нарада!
— Какие у неё необычные глаза! Хорошо, ты можешь оставить её здесь. Одной девушкой больше или меньше − не имеет значения.
— Я буду седьмой, — тихо сказала девочка. — А семёрка всегда означает что-то особенное, ты должен это знать.
— Да, мудрая девочка! — Удивился торговец. — Откуда ты это знаешь? Ты на самом деле седьмой ребёнок. Безусловно, в тебе что-то есть.
Так, Джидам попала к Нараде, образованному торговцу, у которого она вскоре стала служанкой номер один, а затем и его правой рукой. Но лишь год она была прислугой. Торговец заметил её незаурядные знания и мастерство в предсказании и привлек её к торговым делам. И спустя некоторое время он убедился, что с её помощью не было заключено ни одной плохой сделки…
Прошло семь лет, и маленький ребёнок превратился в стройную женщину. В Арьяварте девушки выходили замуж в шестнадцать лет. Когда Джидам достигла этого возраста, Нарада, много раз подумав, решил сам, по старинному обычаю, жениться на девушке, хотя у него уже было пять жён. Джидам была умна, сердечна и дружелюбна. Жёны Нарады полюбили её и не ревновали к мужу. Нарада был очень добр к Джидам. У неё было всё, что она могла пожелать, но покидать дом ей не разрешалось. Джидам с трудом переносила такое заточение. Она страстно хотела далёких путешествий. Став женой Нарады, она не смогла его полюбить. И ни безбедная жизнь, ни забота о делах, которыми она должна была заниматься для своего мужа, её не устраивали. Джидам чувствовала, что рождена для более благородного призвания. Она любила всё мистическое. Джидам была в восторге, когда ей иногда позволяли выйти на улицу и проходить мимо храма. Статуи языческих богов оказывали на неё такое сильное влияние, что она не могла забыть о них даже дома. Когда Нарада бывал в отъезде, Джидам часто исчезала из своего большого глинобитного полукруглого жилища. Она всегда заходила в один из огромных храмов, украшенных статуями богов, и пряталась там. Священники проводили здесь не только богослужения, но также и тайные церемонии, такие как посвящение новых племён или жрецов, благословение браков и тому подобное. Обычно Джидам пробиралась в храм на закате. Благодаря своей ловкости и мускулистому телу, она забиралась на одну из витых колонн, пряталась наверху за лепным украшением и оттуда наблюдала за церемониями. В церемониях принимали участие не только жрецы, но и жрицы. Они поклонялись строгим богам брахманизма, в то время ещё примитивного, а также приносили человеческие жертвы. Джидам обладала сильным характером, выглядела очень мужественно и никого и ничего не боялась.
Джидам хотела видеть все церемонии храма, даже если бы ей пришлось заплатить своей жизнью. И она действительно рисковала своей жизнью. Впервые увидев жертвоприношение человека богу Шиве, ей стало так плохо, что пришлось крепко держаться за колонну, чтобы не упасть. В огромном храме, стены которого были оббиты золотом и медью, стояли глиняные и бронзовые статуи богов. Храм имел множество небольших помещений, в которые можно было попасть из центрального зала. Сводчатый потолок с балками держался на высоких, толстых, тёсаных колоннах. Потолок над главным алтарем раздвигался, чтобы мог уходить дым во время церемоний. Из внутреннего дворика храма можно было попасть в специальную комнату − хранилище копий, стрел и щитов. Здесь проводились племенные посвящения. Никому не разрешалось входить в храм, кроме посвящённых и вождей племён. Однако и вождям требовалось предварительное одобрение жрецов. Любой человек, найденный здесь без разрешения, уже не мог покинуть храм живым. Этого Джидам не знала, когда в третий раз спряталась наверху колонны. В тот день был праздник Великого человеческого жертвоприношения...
В центре храма стояла большая массивная статуя бога Шивы, олицетворяя бога-мстителя. Перед ней − статуя бога Агни, бога огня. Бог Агни сидел, но не в принятой позе лотоса, а вытянув ноги таким образом, что бронзовые колени служили удобным ложем. Глаза, уши и руки статуи бога Шивы были подвижными. Статуя бога Агни внутри была полой − в её чреве разжигали огонь, как в печи. Жрецы и жрицы собрались на великую церемонию. Жрицы, после того как осмотрели каждый уголок храма, чтобы никто из посторонних не мог там оказаться, начали монотонно, жалобно, со всхлипами, шептать молитву. Все обратили взоры на грозную статую Шивы. Молитва закончилась. Веки бога Шивы медленно поднялись, и его огненно-рубиновые глаза вспыхнули, прорезая солнечные лучи, струящиеся их окон храма.
— Хвала Господу! — Произнес Первосвященник, простирая руки к небу. — Смотрите, Он принял нашу молитву! Давайте спросим его, желает ли он принять от нас жертву сегодня, в свой праздничный день.
В безмолвном храме послышался тихий звук гонга, и в следующее мгновение руки идола шевельнулись. Жрецы облегчённо вздохнули и бросились на пол. Первосвященник поднялся с одухотворенным лицом и подал знак... Жрецы, в огненно-красных одеждах, символизирующих огонь, с накинутыми на головы капюшонами, шли медленным, размеренным шагом. Первые четыре священника несли на плечах деревянные носилки. На них лежало обнажённое, неподвижное тело. Принадлежало ли тело женщине, мужчине или жертвенному животному Джидам сверху колонны не могла точно разглядеть. Тело выглядело так, будто все волосы, включая волосы на голове и даже брови, были опалены. Кожа казалась красноватой и такой тонкой, что, действительно, можно было видеть красную, живую плоть... Перед статуей бога Агни жрецы сняли тело с носилок и положили его на бронзовые колени статуи. Жертва застонала. Священники привязали тело к коленям идола. Теперь Джидам могла ясно видеть сверху, что руками статуи двигали жрецы, стоявшие за спиной божества. Руки опустились на жертву. Одна рука держала жертву за шею, другая — за ноги. Жертва не могла пошевелиться. В этот момент из-за статуи показался дым, пол вокруг божества засветился и открылся потолок, позволяя выходить дыму наружу. Статуя Агни нагревалась, постепенно накаляясь. По правилам обряда тело жертвы всегда клали на холодную бронзу, только после этого можно было начинать разогрев. Жертвоприношение должно было пройти все стадии: от приятного тепла — до гневной агонии сгоревшего заживо. Так прославляли Шиву, Вишну и Агни... Едва началось нагревание статуи, как жертва закричала от мучительной боли. Джидам поняла, что жертвой является женщина. Раздался нескончаемый громкий предсмертный крик. Жертва судорожно вздохнула, испустила последний, леденящий кровь крик и, наконец, затихла с последним вздохом...
Джидам вся дрожала, но не теряла самообладания — изо всех сил старалась держаться. Она знала, что человеческое жертвоприношение — это часть церемонии, которая ежегодно отмечается в честь примирения. Сам факт человеческой жертвы её не удивил, но она была потрясена способом проведения церемонии… Когда средняя часть тела прогорела и рухнула, два священника схватили поникшую голову, отвязали конечности и, просто вынимая их из тела, бросили на груду жареной плоти, чтобы и те прожарились на бронзовом лоне красновато-светящегося идола. Прозвучал гонг, и церемониймейстер принёс серебряное блюдо. Отрезанные куски мяса положил на блюдо и разнес присутствующим. Посвящённые и жрецы отведали части жертвоприношения... Джидам пряталась на колонне до сумерек. Всё тело её затекло. Спустившись, она поспешила через храм в оружейную комнату, и там, через вентиляционный люк, она покинула храм. Джидам никогда раньше не видела такой церемонии. И хотя этот обряд потряс её до глубины души, у неё не пропало желание ходить в храм. Самая заветная мечта Джидам была стать жрицей. Она всегда чувствовала непреодолимое желание войти в храм. Её завораживали не только обряды, но и тишина храма. Часто она приходила сюда просто посидеть на колонне и подумать. Она видела себя жрицей, то ли здесь, то ли в храме, который она видела во сне, она не знала... Джидам решила сбежать из дома и стать жрицей. Она знала, что принимали всех, прошедших испытание. Но не догадывалась, что и жрицы становятся кандидатами на человеческие жертвоприношения. В одном из своих очередных посвящений они попадали в объятия бога Агни...
Итак, она покинула свой дом. Спустя две недели вернулся Нарада. Он искал её повсюду, но даже предположить не мог, что жизнерадостная, молодая женщина оказалась в монастыре браминов. Он очень огорчился из-за этой потери, однако быстро утешился, ведь у него было ещё пять жён. Ему было только жаль то, что он никогда не сможет спросить совета у Джидам, и теперь ему снова придётся самому решать все свои дела... Так Джидам стала жрицей в древней Индии. Этот выбор больше соответствовал её взглядам на жизнь, чем быть просто женой. Посвящение в жрицы было очень простым, но жестоким. Если бы она знала это, то, возможно, передумала бы, однако она верила в свои силы и выносливость. Утром, в день Великого Посвящения, испытание проходили три жрицы. Священная колонна − огромный ствол дерева − стояла на каменном постаменте у озера. Кандидаток по очереди привязывали к колонне. Вокруг помоста разжигали огонь. От жара пламени посвящаемые теряли сознание. Одни падали в огонь, другие − на землю перед колонной. Упавших рядом с колонной бросали в воду, так как это считалось плохим предзнаменованием. В озере жили крокодилы, и кандидатам необходимо было спастись от них. Если они добирались до берега целыми и невредимыми, их считали посвящёнными, и никто не сомневался в их сверхчеловеческой силе... Если кто-то падал в огонь, то чем меньше было ран, тем выше ценился испытуемый. Две жрицы, прошедшие испытание до Джидам, упали в огонь. Теперь настала её очередь. Руки и ноги Джидам привязали к колонне. Веревка не была затянута туго и при определенном усилии и удаче узлы на веревке могли развязаться. Джидам долго боролась, чтобы не закричать от жары и выдержать как можно дольше. Но, в конце концов, она потеряла сознание. Когда же она очнулась, то сильно испугалась − она поняла, что лежит на постаменте...
— В озеро её! — Приказал Первосвященник. — Похоже, что боги её не одобряют...
К Джидам подскочили три священника. Двое из них развязали веревку, схватили за ноги и за руки, третий жестом указал бросить её в озеро. Джидам, предвидя такой исход, ещё стоя у колонны, наблюдала за движением крокодилов. Сейчас крокодилы лениво лежали у другого берега озера, греясь на солнце. Это было её счастьем. Она должна была пересечь озеро и выйти невредимой с другой стороны. Крокодилы не шелохнулись, когда она с плеском упала в воду. Джидам очень хорошо умела плавать. В возрасте четырёх лет она сумела переплыть полноводную реку Снаг-По в Бод-Юле. Когда Джидам погрузилась в прохладную воду, головокружение тут же прекратилось. Она начала быстро работать ногами, и вынырнув, стала плыть изо всех сил. Не оглядываясь по сторонам, не отрывая взгляд от берега, она горячо молилась своему самому любимому богу всех богов − Ишваре… Джидам плыла так быстро, что крокодилы заметили её слишком поздно, а когда они опомнились, она уже была на берегу. Верховный жрец, поздравляя, смотрел на неё как на избранную богом.
Итак, Джидам стала жрицей брахманизма. В честь испытания водой ей дали имя богини воды − Варуна... В то время не было монастырей. Жрецы и жрицы жили отдельно друг от друга в домах возле храма. Эти дома ничем не отличались от местных домов. Жизнь жреца и жрицы была свободной. Они должны были заботиться о себе сами, и поэтому от рассвета до заката много трудились. Варуна любила людей. Она была мудра и опытна в делах, и через несколько лет она сама могла справляться с обязанностями жрецов и жриц. Она заботилась о священниках, обо всём необходимом, могла отбирать жриц для жертвоприношения... Среди священников был один молодой, красивый и очень умный брамин. Его все знали, и он всеми был признан. Многое ему было позволено и многое прощалось. Ему даже разрешалось не участвовать в обрядах человеческого жертвоприношения. Джидам полюбила его. Их первая встреча произошла при особых обстоятельствах − во время жертвоприношения. Уже год Джидам была жрицей. В этом году жертвоприношение приносили идолу, соединившему в себе два божества: с одной стороны он выглядел мужчиной, с другой − женщиной... Большинство статуй были именно такими. Это божество называлось Арханари. Женской части божества полагалось мужское жертвоприношение, мужской − женское жертвоприношение. Идола Арханари можно было передвигать по желанию, в зависимости от того, нужно ли женское или мужское божество. Когда в конце года для жертвоприношения был выбран жрец, Первосвященник решил отпраздновать церемонию перед статуей богини Кали. Варуна понимала, что не может видеть горевшую человеческую плоть. Её душа отвергала насилие, даже по религиозным соображениям. Когда тело жертвы в белом саване на деревянных носилках принесли в храм, она спряталась внутри статуи Шивы. Неожиданно она услышала нежный голос, обратившийся к ней:
— Это ты, сестра Варуна?
— Да, это я. А ты, видимо, брат Калки…
Оба были счастливы, что встретились здесь, в этом укрытии.
— Почему ты здесь, Варуна?
— Я терпеть не могу смрад человеческой плоти... и мне жалко жертву. Я всегда думаю, что однажды придёт и моя очередь...
— Я тоже не могу есть человеческую плоть, — прошептал брамин. — Этот обряд очень жестокий. Я молю небо, чтобы мне была дарована благодать однажды стать Первосвященником. Тогда я запрещу человеческие жертвы...
С этого дня, во время церемонии человеческих жертвоприношений, они вдвоем прятались внутри статуи бога Шивы, а после церемонии присоединялись к остальным браминам. Если не считать человеческих жертвоприношений, Джидам была очень довольна своей жизнью жрицы. Она нашла настоящего друга в Калки, и они очень хорошо поладили. Она часто думала об этом. Когда Джидам впервые увидела Калки, у неё было ощущение, что она знала его вечно, хотя до их встречи она даже не предполагала о его рождении. Калки чувствовал то же самое к ней. Когда их взгляды встретились впервые, у них обоих возникло ощущение, что они всю жизнь ждали этого момента... Эти мысли снова пронеслись в её голове, когда она вытирала статуи богов в безмолвном храме. Джидам остановилась перед статуей богини. Она часто смотрела на неё, это была её любимая статуя. Богиня на постаменте выглядела вполне мужественной с её мускулистыми ногами, маленькой грудью и крепкой фигурой. В одной руке она держала кнут, в другой − кружку с широким, богато украшенным ободком. На голове у неё был венок… Богиню звали "Дочь неба". Калки рассказал Варуне, что оригинал статуи, по которой эта была сделана здесь, находился в Среднем царстве. Там эту богиню называли Тин-Це. Как богиня попала сюда, уже не знали. Но она понравилась жрецам Вишну, и они сделали себе такую же... Калки также сказал ей, что ещё до того как познакомился с Варуной, эта статуя тоже была его любимой... Каждый раз, вытирая пыль со статуи Дочери Неба, Джидам вздрагивала, думая об этом разговоре с Калки...
Время шло быстро, Варуна была жрицей уже восемь лет. Снова настало время человеческих жертвоприношений. И судьба настигла Варуну. Она даже не догадывалась, что жрецы давно заметили, что она и Калки продолжали таинственным образом исчезать во время человеческих жертвоприношений и никогда не ели жертвенную человеческую плоть. На этот раз Варуна снова спряталась внутри статуи Шивы. Калки ещё не было. Внезапно появились священники, вытащили её и начали допрос − с кем она здесь пряталась. Но она не призналась, не выдала Калки. Затем её понесли во двор храма, который стоял на берегу озера. Доступ сюда был запрещен обычным браминам. Жрецы зорко охраняли двор, чтобы даже посвящённые не могли проникнуть туда. Варуна и раньше догадывалась, что что-то ужасное случается с теми, кто туда попадал − их больше никто никогда не видел. Достоверно никто не знал, но уже догадывались, что с ними происходили несчастья. Теперь ей самой пришлось воочию убедиться, что здесь применялись пытки. Её подвесили в воде, сковав ноги и руки наручниками. Крокодилы устремились в воду, чтобы съесть её. Варуна думала, что пришёл ей конец. Увидев, как огромная тварь разинула пасть, она закрыла глаза... Вот-вот пасть крокодила сомкнётся, но жрецы выдернули её из воды. Варуна с трудом перевела дух. Жрецы снова бросили её обратно в воду, и, прежде чем крокодилы могли успеть уничтожить её, снова вытащили её... Эта пытка повторялась несколько раз, но Варуна ничего не сказала о Калки. Пришлось жрецам поверить, что она всегда пряталась в статуе одна. Жрецы созвали совещание, где каждый должен был высказаться о том, как следует её наказать. Многие жрицы были за то, чтобы она была принесена в жертву, потому что таким образом они могли спасти свои жизни ещё на один год… Услышав о приговоре, Варуна решила разрушить статую Агни, в объятиях которой она должна была умереть. Ночью она выбралась из дома жриц, обманула стражу, прокралась в храм и огромным молотом отрубила руки статуе бога Агни. На следующий день произошёл большой скандал. Все думали, что святотатство совершил кто-то из жрецов, никто не подозревал Варуну. Но Варуна всё равно не могла избежать своей участи. Жрецы поместили идола Архамари с мужским лицом перед статуей Агни и приказали принести Варуну в жертву в полнолуние...
О церемонии было объявлено народу, чтобы как можно больше людей приняло участие в торжественном событии. Им, конечно, не разрешалось входить в храм, но своим присутствием вне храма они должны были увеличить торжество. Собралось много людей, гораздо больше, чем обычно. Они знали, что на этот раз Варуна должна быть принесена в жертву. Все знали и любили её, потому что она часто навещала местных жителей − лечила больных. Жители послали гонца к Первосвященнику с просьбой смягчить наказание Варуны. Но тот и слышать не хотел об этом, просьба населения была отклонена. Нарада, торговец, тоже подошел к храму, ибо слышал о деле. Когда он понял, что жертва − его жена, то в сильном возбуждении, с криком, требовал освобождения жены. Размахивая руками, он бросился к жрецам, но десять браминов быстро справились с Нарадой. Протест оказался напрасным. Жертвенный вол уже был убит, и шкура уже снята. Шкуру натягивали между двумя деревьями, натирали сычужным ферментом и другими животными кислотами, а затем покрывали ею тело жертвы, на этот раз тело Варуны, оставляя маленькую щель, чтобы жертва могла дышать. В течение трёх часов протравливали тело жертвы, чтобы кожа была очищена и истончена. Это была церемония очищения жертвоприношения, благодаря которой жертва священного огня стала достойной бога Агни…
Калки был в отчаянии и думал, как он мог бы спасти Варуну. Он любил её больше, чем себя, больше, чем свою жизнь. Ему в голову пришел жестокий, почти невыполнимый план. Он задумал обменять Варуну на другую жрицу и ждал возможности осуществления этого. Торжественная церемония уже началась, уже началась барабанная дробь, зазвонили струны музыкальных инструментов, и начался великий танец. Горел священный огонь. Так получилось, что Калки поручили проверить процесс очищения жертвы. Когда он осмотрел кожу Варуны через узкую щель, он увидел, что она вся красная и везде кровоточит. Рот и кожа вокруг глаз также кровоточили. Калки прикоснулся к ней, Варуна вздохнула. Она ничего не могла видеть, но, возможно, её душа шепнула ей, что это Калки.
— Помоги мне, Калки!
— Не бойся, я тебя спасу! Надо просто потерпеть...
До захода солнца оставалось три часа. Всего три часа оставалось до появления полной луны в небе и начала церемонии жертвоприношения. Калки знал, что Варуна не продержится это время, и ему нужно было действовать очень быстро. Он обратился к жрице из касты Апсар, то есть, к «небесной танцовщице», заметив, что эта жрица испытывала к нему особую привязанность. Он сказал ей, что должен передать ей послание Первосвященника о том, что она имеет честь находиться с ним в храме и танцевать с завязанными глазами перед статуей Шивы, пока танцоры будут исполнять священный танец перед людьми за пределами храма. Жрица поверила Калки, зная, что в торжественных случаях лучшие танцоры всегда должны танцевать перед идолом. Поэтому она позволила Калки завязать глаза, закрыть лицо и накинуть на плечи тяжёлую, массивную одежду танцоров... В небольшой рощице Калки подвёл жрицу к воловьей шкуре. Он понимал, что все заняты церемонией, и поэтому мог осуществить свой план. Калки освободил Варуну из воловьей шкуры и осторожно положил её на землю. Затем резко схватил жрицу с завязанными глазами, уложил в воловью шкуру, снял с неё одеяние танцовщицы и быстро обернул шкурой. Всё произошло так стремительно, что, уже находясь в заточении шкуры, жрица поняла, что с ней произошло на самом деле. Она пыталась кричать, но Калки закрыл ей рот пучком выпавших волос Варуны. Варуна лежала на земле, почти потеряв сознание, и стонала. Она была настолько слабой, что не могла даже стоять, не говоря уже о том, чтобы бежать. Калки накинул ей на плечи накидку танцовщицы, взял её на руки и попытался как можно скорее уйти с места торжеств, где играла музыка и танцевали. Но не успел он сделать несколько шагов, как к нему подошёл брамин.
— Ну, в чем дело, Калки! Почему ты несёшь нашу сестру Апсары?
— Ей плохо... Я отведу её к озеру... — не задумываясь, ответил Калки.
Часто случалось, что какая-нибудь жрица не выдерживала церемонии. В таких случаях её бросали в озеро, потом пороли и запирали в темнице. Чтобы не вызвать подозрения, Калки бросил Варуну в воду, но вскоре вытащил её и объяснил подошедшему жрецу, что берет её с собой на место порки. Жрец успокоился, и Калки, наконец, смог уйти вместе с Варуной. Когда стемнело, он отвел её в свою келью, перевязал ей раны и спрятал под кровать. Неделю Варуна пробыла там, он лечил и кормил её. Когда Варуна выздоровела, они решили бежать. Но им, конечно же, требовалась помощь. Калки разработал смелый план. Он пошел к торговцу Нараде, рассказал ему, как он спас Варуну, и попросил его о помощи, так как Варуна больше не могла там оставаться. У Нарады было достаточно забот со своими пятью женами, и он не думал о том, чтобы забрать свою шестую жену обратно, но он любил и жалел её, и поэтому пошёл на все, чтобы спасти свою Джидам... Три дня спустя, ночью, он ждал её на тропинке за своим домом, с тремя мулами и всем необходимым. В эту безлунную, пасмурную ночь Калки и Варуна пробрались через храм, воспользовавшись небольшим проёмом в оружейной комнате. Жрецы и члены племени вели постоянный дозор вокруг храма и выбраться отсюда было не так-то легко. Никто не мог и подумать, что в случае побега кто-то выберет этот путь. Нарада уже ждал их. Он посадил Варуну на спину одного из мулов, Калки сел на второго мула. Третий мул был нагружен мешками с едой и водой. Нарада попрощался с обоими, и Калки благословил его, действовавшего так храбро и самоотверженно.
Итак, Калки и Варуна ушли. Они хотели отправиться в Бод-Юл, на свою родину. Дорога была долгой и опасной. Когда они достигли великих гор, на них напали разбойники и отняли у них всё. Грабители хотели взять себе и Варуну. Калки было нелегко спасти её. Он пообещал главному разбойнику мешок с золотом, сказав, что скоро жрецы из большого храма, стоявшего на вершине горы, понесут золото. Он посоветовал ему следить за дорогой, так как брамины могут появиться в любой момент. Всю ночь главарь разбойников провёл у своей палатки. Весть о золоте распространилась среди грабителей, и они совсем не хотели упускать его. Они даже намеревались убить своего вождя. Так они и сидели перед своими палатками, следя за своим вождём и за дорогой, откуда следовало ожидать золото. Пленники остались без внимания разбойников. Калки смог открыть тыльную сторону палатки и сбежать. С этого дня Варуна и Калки шли пешком. Проходя деревни, они пророчествовали населению и получали взамен немного еды и питья. Наконец, они увидели огромные заснеженные горы, которые жители Арьяварты называли Гималаями. Для Варуны и Калки эти горы были вратами в древний Бод-Юл. Калки и Джидам (она больше не хотела носить своё жреческое имя) шли вдоль берега реки Санг-По, размышляя над своим будущим. Они не знали, что делать. Быть принятыми в монастырь Бод-Юла у них не было ни одного шанса, ведь они были жрецами чужого мира, поклонялись чужим богам и чужим обрядам. Они верили в существование души после жизни на земле, считали суеверное поклонение нескольким богам неправильным путём и были разочарованы религией поклонению Шивы. И тем не менее, они не могли стать жрецами Бод-Юла. Потребовалось бы много лет, чтобы подготовиться к своей родной религии, и им пришлось бы расстаться навсегда. Но события последнего времени, совместный побег и множество трудностей сплотили их вместе, и они решили не расставаться до самой смерти…
Джидам и Калки поженились и, не имея ничего, были очень счастливы. Занимались лечением, предсказанием судьбы жителям местных поселений − так они поддерживали свою жизнь. Фермер, которого они вылечили, дал им большой участок земли на склоне горы, и Калки начал строить свой дом. Он связывал вместе крепкие бревна, забивая мох в промежутки между ними. Мебель в дом смастерили сами. Со временем они смогли расширить свой маленький дом, увеличив его до четырёх комнат. Под крышей соорудили чердак. И хотя их дом отличался от местных домов, но был уютным и очень нравился соседям. Джидам стала хорошей и верной женой. Она очень любила бывшего брамина. Она была хорошей хозяйкой, энергичной и красивой, никогда не проводила время праздно. Джидам вела домашнее хозяйство, очень хорошо готовила, шила и ткала сукно, а также разводила домашних животных. У неё были козы, и козы давали молоко. Она продавала свои ткани и выращенных ею животных. Так что она всегда могла собрать достаточно денег, чтобы покрыть свои расходы. Калки работал в поле с утра до ночи, и его работа так же приносила свои плоды. От их брака родилось двое детей − сын и дочь. Девушка была нежной по натуре, с доброй душой, и очень любила свою мать. Они отлично ладили друг с другом, никогда между ними не было разногласий. Джидам научила дочь ткачеству, и та почти не отходила от ткацкого станка − работала весь день. Дочь делала всё ради матери и даже по время еды лучшие кусочки подкладывала матери, как будто она была не дочерью, а матерью Джидам. К мужчинам она была равнодушна, замуж выходить не собиралась. В возрасте двадцати одного года дочь Джидам стала жрицей. Но прожила она недолго, спустя шесть лет перешла в мир душ, домой, к которому всегда стремилась… Сын, Гарпа, напротив, с раннего детства был упрямым, дерзким, гордым, высокомерным и грубым. В четырнадцать лет он искал общество магов для изучения их науки. Работать он не любил, профессии не имел и время проводил праздно. Когда у отца закончилось терпение, он прогнал его из дома, чтобы тот мог научиться жить самостоятельно. Джидам очень переживала, плакала и перед расставанием все свои сбережения положила в сумку сына. Джидам призывала сына исправиться и как можно скорее вернуться домой. Гарпа некоторое время жил в южной части Бод-Юла и занимался торговлей. Но скоро это ему наскучило, и он пошел в наёмники в войско кочевников Гьянака. Проявив себя безудержным и свирепым, он был выбран вождем племени… Гарпа больше никогда не видел ни свою родину, ни свою мать, хотя очень тосковал по ней. Он погиб на войне, но не как герой, поверженный врагом, − он был убит одним из своих товарищей. Гарпа со всеми был очень груб, высокомерен и относился с презрением к своим друзьям. И его старый друг, с которым он начинал свою жизнь наёмника, но позже отрекшийся от него, стал его убийцей... Родители так и не узнали, что случилось с Гарпой. Много лет мать беспокоилась и ждала его. Но когда прошло десять лет, а сын не объявился, родители долго оплакивали его. Со временем Джидам смирилась с потерей, но душа её так и осталась истерзанной… Она потеряла своих детей.
Калки и Джидам жили на своей ферме одиноко и замкнуто… Когда Джидам было 68 лет, её укусила змея в саду. Она умерла в тот же день. Калки сделал всё возможное, чтобы спасти её. Он высосал яд из раны и обработал её, но все было напрасно. Джидам парализовало по пояс. Увидев, что Джидам хочет что-то сказать, Калки наклонился к ней, прислушиваясь к её словам. Джидам медленно открыла глаза и посмотрела на мужа.
— Калки… Помнишь, как мы впервые встретились с тобой внутри статуи бога Шивы?
— Конечно, моя дорогая... — кивнул старик, глядя на неё глазами, полными слёз.
— И как ты спас меня из воловьей шкуры?.. И как ты обманул главаря разбойников?
— Всё помню… Разве я могу когда-нибудь это забыть?
— Как было бы хорошо, если бы мы оба остались священниками!.. Но против судьбы ничего не поделаешь, − ты так не думаешь, Калки?
Джидам на мгновение замолчала. Казалось, она поняла, что у неё осталось всего несколько мгновений и что её силы на исходе.
— Сын мой, — прошептала она едва слышно. — Где мой сын?.. Иди ко мне, Гарпа! Не бойся, я тебя никогда не оставлю…
Джидам откинулась назад и протянула руки, как будто хотела кого-то обнять. В последние минуты жизни на лице её было неземное блаженство.
— Я знала, что ты придешь... сынок мой... Благодарю Святое Знание...
Итак, Джидам, бывшая жрица бога Шивы, умерла с именем своего сына и древнего бога Бод-Юла на устах...
***
Kami yo shinkan ni megumi где kudashi tamai!.. Приветствую тебя, моя жрица, да благословит тебя Бог!.. Видишь, твоя судьба из-за твоей кармы привела тебя в древнюю Индию, чтобы любой ценой ты могла стать жрицей. Ты стала жрицей, но не в тихом монастыре Бод-Юла, а в кругу жрецов Шивы, служивших обряду человеческих жертвоприношений. Тебе следовало бы стать жертвой и сгореть на раскалённом алтаре. Это остановило бы цикл твоих дальнейших воплощений, и ты могла бы попасть в область неба, откуда тебе никогда не пришлось бы возвращаться на Землю. Тебе следовало бы остаться жрицей, пусть и на более низкой ступени. Но ты не смотрела вперед, и поэтому тебе снова пришлось столкнуться со своей кармой − с Калки жрецом. В твоей первой жизни он был военачальником фараона, убивший тебя. Позже, в течение нескольких жизней, он был кротким священником, который вёл тебя на пути к Богу. В твоей нынешней жизни он − твой друг, тот, кого мы называем первосвященником... Вот так ты встречаешь его из одной жизни в другую, не зная, кто он. Но вы всегда узнавали друг друга, и он всегда был рядом с тобой. Он был рядом с тобой и в этой жизни в Индии. Он помог тебе, не столько по любви, сколько из религиозных убеждений. В его душе возник зародыш новой религии, религии, в которой люди больше не должны были приноситься в жертву божеству. Когда он увидел, какие муки тебе предстоит пережить, он спас тебя. Это тоже было правильно. Но он не должен был связывать свою судьбу с твоей. Вечная женственность, вожделение чувств соблазнили вас. Вы совершали ошибки, но что оправдывает вас, так это то, что духовная любовь друг к другу оставалась жива до самой смерти…
Твоя дочь, которая так тебя любила, ни разу не оскорбила тебя и умерла как жрица, теперь твоя мать. Твой сын Гарпа на несколько жизней связал свою судьбу с тобой. Во второй раз он родился как твой сын, чтобы искупить твоё убийство в твоей прошлой жизни. В нынешней жизни он − твой муж. Он не был стойким человеком, страсть разрывала его. Праздность и грехи столкнули его на порочный путь, и его гордая жизнь закончилась насильственной смертью. Его бунтарский дух не позволил ему вернуться в родительский дом. Твоя смерть наступила от укуса змеи, прошла тихо и без боли, освобождение твоей души прошло легко. После твоей смерти твой муж не мог найти утешение. Он был так привязан к тебе, что каждый день приходил на твою могилу и молил взять его с собой. Его желание было исполнено, и через шесть месяцев он тоже смог вернуться домой...
Вы оба совершили грех, поэтому вам пришлось снова родиться. Вы отказались от своего призвания, хотя должны были знать, что всякий, кто вступает на путь служения Богу, никогда не должен его оставлять!..
В маленькой деревушке у подножия Великих Заснеженных гор душа родилась в своём пятом воплощении. Девочка пришла в простую крестьянскую семью. Ещё в детстве она удивляла всех своей молчаливостью и серьезностью. В пять лет она была настолько умна, что вызывала восхищение окружающих. Когда кто-то из селян заходил к ним в дом, девочка пристально смотрела на гостя своими большими зеленоватыми глазами и предсказывала им судьбу − кто и когда выйдет замуж, сколько родится детей. Свободное время девочка проводила в кругу магов. Они почитали её, увидев, что она превзошла их в магии и лечении людей. Маги говорили, что девушка была тулку* известной жрицы древних времен, которая в своем нынешнем воплощении, по милости Божьей, может вспомнить свой опыт и древние знания из прошлой жизни. Преданность мистической жизни ощущалась у девочки с самого раннего возраста. Маг, которого девочка часто посещала, стал завидовать ей. Он наблюдал за ней первые её шесть лет жизни и был поражен, обнаружив, что не только знания девочки были больше, но и что жители искали и приходили к маленькой Джидам, предпочитая её знания, а не его... Однажды утром маг встретился с родителями маленькой Джидам и по высокой цене выкупил у них ребенка. Родители девочки − простые, бедные люди − с трудом, но, всё же, расстались с дочерью. Они отпустили девочку в уверенности, что ей больше никогда не придется жить в горьких страданиях, и что она будет в надежных руках. Маг посадил Джидам на спину мула и повёл её к своему другу, жившему на границе с Гьягаром.
Он знал, что тот всегда нанимал девушек из Бод-Юла в качестве прислуги. Индию в Бод-Юле в то время называли Арьяварта. Строгая религия, богатые князья, а также отличные торговцы Арьяварты были известны в самых отдаленных уголках мира. Нарада − рослый, черноволосый мужчина, около двадцати пяти лет, родом из племени бхилла** − обладал отличной интуицией в торговых делах. Но не сама торговля его интересовала. Нарада занимался посредничеством. Для этой профессии требовалось не только владение языками, но и определённая мудрость и знание людей. Однажды он сумел добиться аудиенции у высокого раджи и предложил ему груз бисусового масла и пурпурных улиток и определил цену. Всё это он сделал задолго до прихода кораблей в устье Ганга. Вот насколько он был умён, хитёр и разбирался в своей профессии. Нарада мог в любой момент добыть любой желаемый товар в нужном количестве и наилучшего качества. Неудивительно, что все его знали и любили, и даже казначеи великих князей поддерживали с ним деловые отношения.
— Как тебя зовут? — Спросил Нарада девочку и улыбнулся ей, когда маг прибыл к нему с Джидам.
— Джидам, — ответила девочка и серьезно посмотрела на него.
— Джидам... Но это особенное имя! Что оно значит?
— Обещание... Обет, — ответил за неё маг. — Она очень способная и трудолюбивая... Она сумеет сохранить в порядке твой дом, мой друг Нарада!
— Какие у неё необычные глаза! Хорошо, ты можешь оставить её здесь. Одной девушкой больше или меньше − не имеет значения.
— Я буду седьмой, — тихо сказала девочка. — А семёрка всегда означает что-то особенное, ты должен это знать.
— Да, мудрая девочка! — Удивился торговец. — Откуда ты это знаешь? Ты на самом деле седьмой ребёнок. Безусловно, в тебе что-то есть.
Так, Джидам попала к Нараде, образованному торговцу, у которого она вскоре стала служанкой номер один, а затем и его правой рукой. Но лишь год она была прислугой. Торговец заметил её незаурядные знания и мастерство в предсказании и привлек её к торговым делам. И спустя некоторое время он убедился, что с её помощью не было заключено ни одной плохой сделки…
Прошло семь лет, и маленький ребёнок превратился в стройную женщину. В Арьяварте девушки выходили замуж в шестнадцать лет. Когда Джидам достигла этого возраста, Нарада, много раз подумав, решил сам, по старинному обычаю, жениться на девушке, хотя у него уже было пять жён. Джидам была умна, сердечна и дружелюбна. Жёны Нарады полюбили её и не ревновали к мужу. Нарада был очень добр к Джидам. У неё было всё, что она могла пожелать, но покидать дом ей не разрешалось. Джидам с трудом переносила такое заточение. Она страстно хотела далёких путешествий. Став женой Нарады, она не смогла его полюбить. И ни безбедная жизнь, ни забота о делах, которыми она должна была заниматься для своего мужа, её не устраивали. Джидам чувствовала, что рождена для более благородного призвания. Она любила всё мистическое. Джидам была в восторге, когда ей иногда позволяли выйти на улицу и проходить мимо храма. Статуи языческих богов оказывали на неё такое сильное влияние, что она не могла забыть о них даже дома. Когда Нарада бывал в отъезде, Джидам часто исчезала из своего большого глинобитного полукруглого жилища. Она всегда заходила в один из огромных храмов, украшенных статуями богов, и пряталась там. Священники проводили здесь не только богослужения, но также и тайные церемонии, такие как посвящение новых племён или жрецов, благословение браков и тому подобное. Обычно Джидам пробиралась в храм на закате. Благодаря своей ловкости и мускулистому телу, она забиралась на одну из витых колонн, пряталась наверху за лепным украшением и оттуда наблюдала за церемониями. В церемониях принимали участие не только жрецы, но и жрицы. Они поклонялись строгим богам брахманизма, в то время ещё примитивного, а также приносили человеческие жертвы. Джидам обладала сильным характером, выглядела очень мужественно и никого и ничего не боялась.
Джидам хотела видеть все церемонии храма, даже если бы ей пришлось заплатить своей жизнью. И она действительно рисковала своей жизнью. Впервые увидев жертвоприношение человека богу Шиве, ей стало так плохо, что пришлось крепко держаться за колонну, чтобы не упасть. В огромном храме, стены которого были оббиты золотом и медью, стояли глиняные и бронзовые статуи богов. Храм имел множество небольших помещений, в которые можно было попасть из центрального зала. Сводчатый потолок с балками держался на высоких, толстых, тёсаных колоннах. Потолок над главным алтарем раздвигался, чтобы мог уходить дым во время церемоний. Из внутреннего дворика храма можно было попасть в специальную комнату − хранилище копий, стрел и щитов. Здесь проводились племенные посвящения. Никому не разрешалось входить в храм, кроме посвящённых и вождей племён. Однако и вождям требовалось предварительное одобрение жрецов. Любой человек, найденный здесь без разрешения, уже не мог покинуть храм живым. Этого Джидам не знала, когда в третий раз спряталась наверху колонны. В тот день был праздник Великого человеческого жертвоприношения...
В центре храма стояла большая массивная статуя бога Шивы, олицетворяя бога-мстителя. Перед ней − статуя бога Агни, бога огня. Бог Агни сидел, но не в принятой позе лотоса, а вытянув ноги таким образом, что бронзовые колени служили удобным ложем. Глаза, уши и руки статуи бога Шивы были подвижными. Статуя бога Агни внутри была полой − в её чреве разжигали огонь, как в печи. Жрецы и жрицы собрались на великую церемонию. Жрицы, после того как осмотрели каждый уголок храма, чтобы никто из посторонних не мог там оказаться, начали монотонно, жалобно, со всхлипами, шептать молитву. Все обратили взоры на грозную статую Шивы. Молитва закончилась. Веки бога Шивы медленно поднялись, и его огненно-рубиновые глаза вспыхнули, прорезая солнечные лучи, струящиеся их окон храма.
— Хвала Господу! — Произнес Первосвященник, простирая руки к небу. — Смотрите, Он принял нашу молитву! Давайте спросим его, желает ли он принять от нас жертву сегодня, в свой праздничный день.
В безмолвном храме послышался тихий звук гонга, и в следующее мгновение руки идола шевельнулись. Жрецы облегчённо вздохнули и бросились на пол. Первосвященник поднялся с одухотворенным лицом и подал знак... Жрецы, в огненно-красных одеждах, символизирующих огонь, с накинутыми на головы капюшонами, шли медленным, размеренным шагом. Первые четыре священника несли на плечах деревянные носилки. На них лежало обнажённое, неподвижное тело. Принадлежало ли тело женщине, мужчине или жертвенному животному Джидам сверху колонны не могла точно разглядеть. Тело выглядело так, будто все волосы, включая волосы на голове и даже брови, были опалены. Кожа казалась красноватой и такой тонкой, что, действительно, можно было видеть красную, живую плоть... Перед статуей бога Агни жрецы сняли тело с носилок и положили его на бронзовые колени статуи. Жертва застонала. Священники привязали тело к коленям идола. Теперь Джидам могла ясно видеть сверху, что руками статуи двигали жрецы, стоявшие за спиной божества. Руки опустились на жертву. Одна рука держала жертву за шею, другая — за ноги. Жертва не могла пошевелиться. В этот момент из-за статуи показался дым, пол вокруг божества засветился и открылся потолок, позволяя выходить дыму наружу. Статуя Агни нагревалась, постепенно накаляясь. По правилам обряда тело жертвы всегда клали на холодную бронзу, только после этого можно было начинать разогрев. Жертвоприношение должно было пройти все стадии: от приятного тепла — до гневной агонии сгоревшего заживо. Так прославляли Шиву, Вишну и Агни... Едва началось нагревание статуи, как жертва закричала от мучительной боли. Джидам поняла, что жертвой является женщина. Раздался нескончаемый громкий предсмертный крик. Жертва судорожно вздохнула, испустила последний, леденящий кровь крик и, наконец, затихла с последним вздохом...
Джидам вся дрожала, но не теряла самообладания — изо всех сил старалась держаться. Она знала, что человеческое жертвоприношение — это часть церемонии, которая ежегодно отмечается в честь примирения. Сам факт человеческой жертвы её не удивил, но она была потрясена способом проведения церемонии… Когда средняя часть тела прогорела и рухнула, два священника схватили поникшую голову, отвязали конечности и, просто вынимая их из тела, бросили на груду жареной плоти, чтобы и те прожарились на бронзовом лоне красновато-светящегося идола. Прозвучал гонг, и церемониймейстер принёс серебряное блюдо. Отрезанные куски мяса положил на блюдо и разнес присутствующим. Посвящённые и жрецы отведали части жертвоприношения... Джидам пряталась на колонне до сумерек. Всё тело её затекло. Спустившись, она поспешила через храм в оружейную комнату, и там, через вентиляционный люк, она покинула храм. Джидам никогда раньше не видела такой церемонии. И хотя этот обряд потряс её до глубины души, у неё не пропало желание ходить в храм. Самая заветная мечта Джидам была стать жрицей. Она всегда чувствовала непреодолимое желание войти в храм. Её завораживали не только обряды, но и тишина храма. Часто она приходила сюда просто посидеть на колонне и подумать. Она видела себя жрицей, то ли здесь, то ли в храме, который она видела во сне, она не знала... Джидам решила сбежать из дома и стать жрицей. Она знала, что принимали всех, прошедших испытание. Но не догадывалась, что и жрицы становятся кандидатами на человеческие жертвоприношения. В одном из своих очередных посвящений они попадали в объятия бога Агни...
Итак, она покинула свой дом. Спустя две недели вернулся Нарада. Он искал её повсюду, но даже предположить не мог, что жизнерадостная, молодая женщина оказалась в монастыре браминов. Он очень огорчился из-за этой потери, однако быстро утешился, ведь у него было ещё пять жён. Ему было только жаль то, что он никогда не сможет спросить совета у Джидам, и теперь ему снова придётся самому решать все свои дела... Так Джидам стала жрицей в древней Индии. Этот выбор больше соответствовал её взглядам на жизнь, чем быть просто женой. Посвящение в жрицы было очень простым, но жестоким. Если бы она знала это, то, возможно, передумала бы, однако она верила в свои силы и выносливость. Утром, в день Великого Посвящения, испытание проходили три жрицы. Священная колонна − огромный ствол дерева − стояла на каменном постаменте у озера. Кандидаток по очереди привязывали к колонне. Вокруг помоста разжигали огонь. От жара пламени посвящаемые теряли сознание. Одни падали в огонь, другие − на землю перед колонной. Упавших рядом с колонной бросали в воду, так как это считалось плохим предзнаменованием. В озере жили крокодилы, и кандидатам необходимо было спастись от них. Если они добирались до берега целыми и невредимыми, их считали посвящёнными, и никто не сомневался в их сверхчеловеческой силе... Если кто-то падал в огонь, то чем меньше было ран, тем выше ценился испытуемый. Две жрицы, прошедшие испытание до Джидам, упали в огонь. Теперь настала её очередь. Руки и ноги Джидам привязали к колонне. Веревка не была затянута туго и при определенном усилии и удаче узлы на веревке могли развязаться. Джидам долго боролась, чтобы не закричать от жары и выдержать как можно дольше. Но, в конце концов, она потеряла сознание. Когда же она очнулась, то сильно испугалась − она поняла, что лежит на постаменте...
— В озеро её! — Приказал Первосвященник. — Похоже, что боги её не одобряют...
К Джидам подскочили три священника. Двое из них развязали веревку, схватили за ноги и за руки, третий жестом указал бросить её в озеро. Джидам, предвидя такой исход, ещё стоя у колонны, наблюдала за движением крокодилов. Сейчас крокодилы лениво лежали у другого берега озера, греясь на солнце. Это было её счастьем. Она должна была пересечь озеро и выйти невредимой с другой стороны. Крокодилы не шелохнулись, когда она с плеском упала в воду. Джидам очень хорошо умела плавать. В возрасте четырёх лет она сумела переплыть полноводную реку Снаг-По в Бод-Юле. Когда Джидам погрузилась в прохладную воду, головокружение тут же прекратилось. Она начала быстро работать ногами, и вынырнув, стала плыть изо всех сил. Не оглядываясь по сторонам, не отрывая взгляд от берега, она горячо молилась своему самому любимому богу всех богов − Ишваре… Джидам плыла так быстро, что крокодилы заметили её слишком поздно, а когда они опомнились, она уже была на берегу. Верховный жрец, поздравляя, смотрел на неё как на избранную богом.
Итак, Джидам стала жрицей брахманизма. В честь испытания водой ей дали имя богини воды − Варуна... В то время не было монастырей. Жрецы и жрицы жили отдельно друг от друга в домах возле храма. Эти дома ничем не отличались от местных домов. Жизнь жреца и жрицы была свободной. Они должны были заботиться о себе сами, и поэтому от рассвета до заката много трудились. Варуна любила людей. Она была мудра и опытна в делах, и через несколько лет она сама могла справляться с обязанностями жрецов и жриц. Она заботилась о священниках, обо всём необходимом, могла отбирать жриц для жертвоприношения... Среди священников был один молодой, красивый и очень умный брамин. Его все знали, и он всеми был признан. Многое ему было позволено и многое прощалось. Ему даже разрешалось не участвовать в обрядах человеческого жертвоприношения. Джидам полюбила его. Их первая встреча произошла при особых обстоятельствах − во время жертвоприношения. Уже год Джидам была жрицей. В этом году жертвоприношение приносили идолу, соединившему в себе два божества: с одной стороны он выглядел мужчиной, с другой − женщиной... Большинство статуй были именно такими. Это божество называлось Арханари. Женской части божества полагалось мужское жертвоприношение, мужской − женское жертвоприношение. Идола Арханари можно было передвигать по желанию, в зависимости от того, нужно ли женское или мужское божество. Когда в конце года для жертвоприношения был выбран жрец, Первосвященник решил отпраздновать церемонию перед статуей богини Кали. Варуна понимала, что не может видеть горевшую человеческую плоть. Её душа отвергала насилие, даже по религиозным соображениям. Когда тело жертвы в белом саване на деревянных носилках принесли в храм, она спряталась внутри статуи Шивы. Неожиданно она услышала нежный голос, обратившийся к ней:
— Это ты, сестра Варуна?
— Да, это я. А ты, видимо, брат Калки…
Оба были счастливы, что встретились здесь, в этом укрытии.
— Почему ты здесь, Варуна?
— Я терпеть не могу смрад человеческой плоти... и мне жалко жертву. Я всегда думаю, что однажды придёт и моя очередь...
— Я тоже не могу есть человеческую плоть, — прошептал брамин. — Этот обряд очень жестокий. Я молю небо, чтобы мне была дарована благодать однажды стать Первосвященником. Тогда я запрещу человеческие жертвы...
С этого дня, во время церемонии человеческих жертвоприношений, они вдвоем прятались внутри статуи бога Шивы, а после церемонии присоединялись к остальным браминам. Если не считать человеческих жертвоприношений, Джидам была очень довольна своей жизнью жрицы. Она нашла настоящего друга в Калки, и они очень хорошо поладили. Она часто думала об этом. Когда Джидам впервые увидела Калки, у неё было ощущение, что она знала его вечно, хотя до их встречи она даже не предполагала о его рождении. Калки чувствовал то же самое к ней. Когда их взгляды встретились впервые, у них обоих возникло ощущение, что они всю жизнь ждали этого момента... Эти мысли снова пронеслись в её голове, когда она вытирала статуи богов в безмолвном храме. Джидам остановилась перед статуей богини. Она часто смотрела на неё, это была её любимая статуя. Богиня на постаменте выглядела вполне мужественной с её мускулистыми ногами, маленькой грудью и крепкой фигурой. В одной руке она держала кнут, в другой − кружку с широким, богато украшенным ободком. На голове у неё был венок… Богиню звали "Дочь неба". Калки рассказал Варуне, что оригинал статуи, по которой эта была сделана здесь, находился в Среднем царстве. Там эту богиню называли Тин-Це. Как богиня попала сюда, уже не знали. Но она понравилась жрецам Вишну, и они сделали себе такую же... Калки также сказал ей, что ещё до того как познакомился с Варуной, эта статуя тоже была его любимой... Каждый раз, вытирая пыль со статуи Дочери Неба, Джидам вздрагивала, думая об этом разговоре с Калки...
Время шло быстро, Варуна была жрицей уже восемь лет. Снова настало время человеческих жертвоприношений. И судьба настигла Варуну. Она даже не догадывалась, что жрецы давно заметили, что она и Калки продолжали таинственным образом исчезать во время человеческих жертвоприношений и никогда не ели жертвенную человеческую плоть. На этот раз Варуна снова спряталась внутри статуи Шивы. Калки ещё не было. Внезапно появились священники, вытащили её и начали допрос − с кем она здесь пряталась. Но она не призналась, не выдала Калки. Затем её понесли во двор храма, который стоял на берегу озера. Доступ сюда был запрещен обычным браминам. Жрецы зорко охраняли двор, чтобы даже посвящённые не могли проникнуть туда. Варуна и раньше догадывалась, что что-то ужасное случается с теми, кто туда попадал − их больше никто никогда не видел. Достоверно никто не знал, но уже догадывались, что с ними происходили несчастья. Теперь ей самой пришлось воочию убедиться, что здесь применялись пытки. Её подвесили в воде, сковав ноги и руки наручниками. Крокодилы устремились в воду, чтобы съесть её. Варуна думала, что пришёл ей конец. Увидев, как огромная тварь разинула пасть, она закрыла глаза... Вот-вот пасть крокодила сомкнётся, но жрецы выдернули её из воды. Варуна с трудом перевела дух. Жрецы снова бросили её обратно в воду, и, прежде чем крокодилы могли успеть уничтожить её, снова вытащили её... Эта пытка повторялась несколько раз, но Варуна ничего не сказала о Калки. Пришлось жрецам поверить, что она всегда пряталась в статуе одна. Жрецы созвали совещание, где каждый должен был высказаться о том, как следует её наказать. Многие жрицы были за то, чтобы она была принесена в жертву, потому что таким образом они могли спасти свои жизни ещё на один год… Услышав о приговоре, Варуна решила разрушить статую Агни, в объятиях которой она должна была умереть. Ночью она выбралась из дома жриц, обманула стражу, прокралась в храм и огромным молотом отрубила руки статуе бога Агни. На следующий день произошёл большой скандал. Все думали, что святотатство совершил кто-то из жрецов, никто не подозревал Варуну. Но Варуна всё равно не могла избежать своей участи. Жрецы поместили идола Архамари с мужским лицом перед статуей Агни и приказали принести Варуну в жертву в полнолуние...
О церемонии было объявлено народу, чтобы как можно больше людей приняло участие в торжественном событии. Им, конечно, не разрешалось входить в храм, но своим присутствием вне храма они должны были увеличить торжество. Собралось много людей, гораздо больше, чем обычно. Они знали, что на этот раз Варуна должна быть принесена в жертву. Все знали и любили её, потому что она часто навещала местных жителей − лечила больных. Жители послали гонца к Первосвященнику с просьбой смягчить наказание Варуны. Но тот и слышать не хотел об этом, просьба населения была отклонена. Нарада, торговец, тоже подошел к храму, ибо слышал о деле. Когда он понял, что жертва − его жена, то в сильном возбуждении, с криком, требовал освобождения жены. Размахивая руками, он бросился к жрецам, но десять браминов быстро справились с Нарадой. Протест оказался напрасным. Жертвенный вол уже был убит, и шкура уже снята. Шкуру натягивали между двумя деревьями, натирали сычужным ферментом и другими животными кислотами, а затем покрывали ею тело жертвы, на этот раз тело Варуны, оставляя маленькую щель, чтобы жертва могла дышать. В течение трёх часов протравливали тело жертвы, чтобы кожа была очищена и истончена. Это была церемония очищения жертвоприношения, благодаря которой жертва священного огня стала достойной бога Агни…
Калки был в отчаянии и думал, как он мог бы спасти Варуну. Он любил её больше, чем себя, больше, чем свою жизнь. Ему в голову пришел жестокий, почти невыполнимый план. Он задумал обменять Варуну на другую жрицу и ждал возможности осуществления этого. Торжественная церемония уже началась, уже началась барабанная дробь, зазвонили струны музыкальных инструментов, и начался великий танец. Горел священный огонь. Так получилось, что Калки поручили проверить процесс очищения жертвы. Когда он осмотрел кожу Варуны через узкую щель, он увидел, что она вся красная и везде кровоточит. Рот и кожа вокруг глаз также кровоточили. Калки прикоснулся к ней, Варуна вздохнула. Она ничего не могла видеть, но, возможно, её душа шепнула ей, что это Калки.
— Помоги мне, Калки!
— Не бойся, я тебя спасу! Надо просто потерпеть...
До захода солнца оставалось три часа. Всего три часа оставалось до появления полной луны в небе и начала церемонии жертвоприношения. Калки знал, что Варуна не продержится это время, и ему нужно было действовать очень быстро. Он обратился к жрице из касты Апсар, то есть, к «небесной танцовщице», заметив, что эта жрица испытывала к нему особую привязанность. Он сказал ей, что должен передать ей послание Первосвященника о том, что она имеет честь находиться с ним в храме и танцевать с завязанными глазами перед статуей Шивы, пока танцоры будут исполнять священный танец перед людьми за пределами храма. Жрица поверила Калки, зная, что в торжественных случаях лучшие танцоры всегда должны танцевать перед идолом. Поэтому она позволила Калки завязать глаза, закрыть лицо и накинуть на плечи тяжёлую, массивную одежду танцоров... В небольшой рощице Калки подвёл жрицу к воловьей шкуре. Он понимал, что все заняты церемонией, и поэтому мог осуществить свой план. Калки освободил Варуну из воловьей шкуры и осторожно положил её на землю. Затем резко схватил жрицу с завязанными глазами, уложил в воловью шкуру, снял с неё одеяние танцовщицы и быстро обернул шкурой. Всё произошло так стремительно, что, уже находясь в заточении шкуры, жрица поняла, что с ней произошло на самом деле. Она пыталась кричать, но Калки закрыл ей рот пучком выпавших волос Варуны. Варуна лежала на земле, почти потеряв сознание, и стонала. Она была настолько слабой, что не могла даже стоять, не говоря уже о том, чтобы бежать. Калки накинул ей на плечи накидку танцовщицы, взял её на руки и попытался как можно скорее уйти с места торжеств, где играла музыка и танцевали. Но не успел он сделать несколько шагов, как к нему подошёл брамин.
— Ну, в чем дело, Калки! Почему ты несёшь нашу сестру Апсары?
— Ей плохо... Я отведу её к озеру... — не задумываясь, ответил Калки.
Часто случалось, что какая-нибудь жрица не выдерживала церемонии. В таких случаях её бросали в озеро, потом пороли и запирали в темнице. Чтобы не вызвать подозрения, Калки бросил Варуну в воду, но вскоре вытащил её и объяснил подошедшему жрецу, что берет её с собой на место порки. Жрец успокоился, и Калки, наконец, смог уйти вместе с Варуной. Когда стемнело, он отвел её в свою келью, перевязал ей раны и спрятал под кровать. Неделю Варуна пробыла там, он лечил и кормил её. Когда Варуна выздоровела, они решили бежать. Но им, конечно же, требовалась помощь. Калки разработал смелый план. Он пошел к торговцу Нараде, рассказал ему, как он спас Варуну, и попросил его о помощи, так как Варуна больше не могла там оставаться. У Нарады было достаточно забот со своими пятью женами, и он не думал о том, чтобы забрать свою шестую жену обратно, но он любил и жалел её, и поэтому пошёл на все, чтобы спасти свою Джидам... Три дня спустя, ночью, он ждал её на тропинке за своим домом, с тремя мулами и всем необходимым. В эту безлунную, пасмурную ночь Калки и Варуна пробрались через храм, воспользовавшись небольшим проёмом в оружейной комнате. Жрецы и члены племени вели постоянный дозор вокруг храма и выбраться отсюда было не так-то легко. Никто не мог и подумать, что в случае побега кто-то выберет этот путь. Нарада уже ждал их. Он посадил Варуну на спину одного из мулов, Калки сел на второго мула. Третий мул был нагружен мешками с едой и водой. Нарада попрощался с обоими, и Калки благословил его, действовавшего так храбро и самоотверженно.
Итак, Калки и Варуна ушли. Они хотели отправиться в Бод-Юл, на свою родину. Дорога была долгой и опасной. Когда они достигли великих гор, на них напали разбойники и отняли у них всё. Грабители хотели взять себе и Варуну. Калки было нелегко спасти её. Он пообещал главному разбойнику мешок с золотом, сказав, что скоро жрецы из большого храма, стоявшего на вершине горы, понесут золото. Он посоветовал ему следить за дорогой, так как брамины могут появиться в любой момент. Всю ночь главарь разбойников провёл у своей палатки. Весть о золоте распространилась среди грабителей, и они совсем не хотели упускать его. Они даже намеревались убить своего вождя. Так они и сидели перед своими палатками, следя за своим вождём и за дорогой, откуда следовало ожидать золото. Пленники остались без внимания разбойников. Калки смог открыть тыльную сторону палатки и сбежать. С этого дня Варуна и Калки шли пешком. Проходя деревни, они пророчествовали населению и получали взамен немного еды и питья. Наконец, они увидели огромные заснеженные горы, которые жители Арьяварты называли Гималаями. Для Варуны и Калки эти горы были вратами в древний Бод-Юл. Калки и Джидам (она больше не хотела носить своё жреческое имя) шли вдоль берега реки Санг-По, размышляя над своим будущим. Они не знали, что делать. Быть принятыми в монастырь Бод-Юла у них не было ни одного шанса, ведь они были жрецами чужого мира, поклонялись чужим богам и чужим обрядам. Они верили в существование души после жизни на земле, считали суеверное поклонение нескольким богам неправильным путём и были разочарованы религией поклонению Шивы. И тем не менее, они не могли стать жрецами Бод-Юла. Потребовалось бы много лет, чтобы подготовиться к своей родной религии, и им пришлось бы расстаться навсегда. Но события последнего времени, совместный побег и множество трудностей сплотили их вместе, и они решили не расставаться до самой смерти…
Джидам и Калки поженились и, не имея ничего, были очень счастливы. Занимались лечением, предсказанием судьбы жителям местных поселений − так они поддерживали свою жизнь. Фермер, которого они вылечили, дал им большой участок земли на склоне горы, и Калки начал строить свой дом. Он связывал вместе крепкие бревна, забивая мох в промежутки между ними. Мебель в дом смастерили сами. Со временем они смогли расширить свой маленький дом, увеличив его до четырёх комнат. Под крышей соорудили чердак. И хотя их дом отличался от местных домов, но был уютным и очень нравился соседям. Джидам стала хорошей и верной женой. Она очень любила бывшего брамина. Она была хорошей хозяйкой, энергичной и красивой, никогда не проводила время праздно. Джидам вела домашнее хозяйство, очень хорошо готовила, шила и ткала сукно, а также разводила домашних животных. У неё были козы, и козы давали молоко. Она продавала свои ткани и выращенных ею животных. Так что она всегда могла собрать достаточно денег, чтобы покрыть свои расходы. Калки работал в поле с утра до ночи, и его работа так же приносила свои плоды. От их брака родилось двое детей − сын и дочь. Девушка была нежной по натуре, с доброй душой, и очень любила свою мать. Они отлично ладили друг с другом, никогда между ними не было разногласий. Джидам научила дочь ткачеству, и та почти не отходила от ткацкого станка − работала весь день. Дочь делала всё ради матери и даже по время еды лучшие кусочки подкладывала матери, как будто она была не дочерью, а матерью Джидам. К мужчинам она была равнодушна, замуж выходить не собиралась. В возрасте двадцати одного года дочь Джидам стала жрицей. Но прожила она недолго, спустя шесть лет перешла в мир душ, домой, к которому всегда стремилась… Сын, Гарпа, напротив, с раннего детства был упрямым, дерзким, гордым, высокомерным и грубым. В четырнадцать лет он искал общество магов для изучения их науки. Работать он не любил, профессии не имел и время проводил праздно. Когда у отца закончилось терпение, он прогнал его из дома, чтобы тот мог научиться жить самостоятельно. Джидам очень переживала, плакала и перед расставанием все свои сбережения положила в сумку сына. Джидам призывала сына исправиться и как можно скорее вернуться домой. Гарпа некоторое время жил в южной части Бод-Юла и занимался торговлей. Но скоро это ему наскучило, и он пошел в наёмники в войско кочевников Гьянака. Проявив себя безудержным и свирепым, он был выбран вождем племени… Гарпа больше никогда не видел ни свою родину, ни свою мать, хотя очень тосковал по ней. Он погиб на войне, но не как герой, поверженный врагом, − он был убит одним из своих товарищей. Гарпа со всеми был очень груб, высокомерен и относился с презрением к своим друзьям. И его старый друг, с которым он начинал свою жизнь наёмника, но позже отрекшийся от него, стал его убийцей... Родители так и не узнали, что случилось с Гарпой. Много лет мать беспокоилась и ждала его. Но когда прошло десять лет, а сын не объявился, родители долго оплакивали его. Со временем Джидам смирилась с потерей, но душа её так и осталась истерзанной… Она потеряла своих детей.
Калки и Джидам жили на своей ферме одиноко и замкнуто… Когда Джидам было 68 лет, её укусила змея в саду. Она умерла в тот же день. Калки сделал всё возможное, чтобы спасти её. Он высосал яд из раны и обработал её, но все было напрасно. Джидам парализовало по пояс. Увидев, что Джидам хочет что-то сказать, Калки наклонился к ней, прислушиваясь к её словам. Джидам медленно открыла глаза и посмотрела на мужа.
— Калки… Помнишь, как мы впервые встретились с тобой внутри статуи бога Шивы?
— Конечно, моя дорогая... — кивнул старик, глядя на неё глазами, полными слёз.
— И как ты спас меня из воловьей шкуры?.. И как ты обманул главаря разбойников?
— Всё помню… Разве я могу когда-нибудь это забыть?
— Как было бы хорошо, если бы мы оба остались священниками!.. Но против судьбы ничего не поделаешь, − ты так не думаешь, Калки?
Джидам на мгновение замолчала. Казалось, она поняла, что у неё осталось всего несколько мгновений и что её силы на исходе.
— Сын мой, — прошептала она едва слышно. — Где мой сын?.. Иди ко мне, Гарпа! Не бойся, я тебя никогда не оставлю…
Джидам откинулась назад и протянула руки, как будто хотела кого-то обнять. В последние минуты жизни на лице её было неземное блаженство.
— Я знала, что ты придешь... сынок мой... Благодарю Святое Знание...
Итак, Джидам, бывшая жрица бога Шивы, умерла с именем своего сына и древнего бога Бод-Юла на устах...
***
Kami yo shinkan ni megumi где kudashi tamai!.. Приветствую тебя, моя жрица, да благословит тебя Бог!.. Видишь, твоя судьба из-за твоей кармы привела тебя в древнюю Индию, чтобы любой ценой ты могла стать жрицей. Ты стала жрицей, но не в тихом монастыре Бод-Юла, а в кругу жрецов Шивы, служивших обряду человеческих жертвоприношений. Тебе следовало бы стать жертвой и сгореть на раскалённом алтаре. Это остановило бы цикл твоих дальнейших воплощений, и ты могла бы попасть в область неба, откуда тебе никогда не пришлось бы возвращаться на Землю. Тебе следовало бы остаться жрицей, пусть и на более низкой ступени. Но ты не смотрела вперед, и поэтому тебе снова пришлось столкнуться со своей кармой − с Калки жрецом. В твоей первой жизни он был военачальником фараона, убивший тебя. Позже, в течение нескольких жизней, он был кротким священником, который вёл тебя на пути к Богу. В твоей нынешней жизни он − твой друг, тот, кого мы называем первосвященником... Вот так ты встречаешь его из одной жизни в другую, не зная, кто он. Но вы всегда узнавали друг друга, и он всегда был рядом с тобой. Он был рядом с тобой и в этой жизни в Индии. Он помог тебе, не столько по любви, сколько из религиозных убеждений. В его душе возник зародыш новой религии, религии, в которой люди больше не должны были приноситься в жертву божеству. Когда он увидел, какие муки тебе предстоит пережить, он спас тебя. Это тоже было правильно. Но он не должен был связывать свою судьбу с твоей. Вечная женственность, вожделение чувств соблазнили вас. Вы совершали ошибки, но что оправдывает вас, так это то, что духовная любовь друг к другу оставалась жива до самой смерти…
Твоя дочь, которая так тебя любила, ни разу не оскорбила тебя и умерла как жрица, теперь твоя мать. Твой сын Гарпа на несколько жизней связал свою судьбу с тобой. Во второй раз он родился как твой сын, чтобы искупить твоё убийство в твоей прошлой жизни. В нынешней жизни он − твой муж. Он не был стойким человеком, страсть разрывала его. Праздность и грехи столкнули его на порочный путь, и его гордая жизнь закончилась насильственной смертью. Его бунтарский дух не позволил ему вернуться в родительский дом. Твоя смерть наступила от укуса змеи, прошла тихо и без боли, освобождение твоей души прошло легко. После твоей смерти твой муж не мог найти утешение. Он был так привязан к тебе, что каждый день приходил на твою могилу и молил взять его с собой. Его желание было исполнено, и через шесть месяцев он тоже смог вернуться домой...
Вы оба совершили грех, поэтому вам пришлось снова родиться. Вы отказались от своего призвания, хотя должны были знать, что всякий, кто вступает на путь служения Богу, никогда не должен его оставлять!..
Re: Барна Балог и венгерские медиаторы
Глава 7. Жрица Горного Монастыря
На самой высокой вершине возносящихся в небо гор Бод-Юла стоял белый Горный Монастырь. Это была самая большая и знаменитая гомпа в стране молитвенных колес и лам... За 800 лет до Рождества Христова здесь жил лама Хотониса, лучший среди трёхсот священников монастыря. Признание других лам он заслужил глубокими знаниями и исцеляющей силой своих рук. В Тампол-Бо-Ри каждый знал его имя…
Однажды в монастырь пришел торговец по имени Хорканг. Он искал того, кто мог бы исцелить его дочь. Верховный Жрец поручил ламе Хотонисе пойти с купцом в долину Чумби, где находился его дом. Переход занял две недели. По дороге лама расспрашивал о дочери торговца. Хорканг не сразу решился говорить о ней, но, в конце концов, рассказал, насколько необычной была его дочь. Ей не было ещё и шести лет, когда, никого не предупредив, она решила уйти из дома. Позже Хорканг узнал, что его дочь живет в соседней деревне у мага и служит ему. Когда торговец потребовал от мага вернуть ему дочь, тот попросил оставить её с ним, потому что она могла удивительным образом предсказывать удачу. Ей было достаточно только взглянуть на человека, чтобы рассказать всё о его прошлом и будущем. Девочку звали Сантеми. Сейчас ей было 13 лет, и она навещала своих родителей каждое полнолуние. Отец всё время просил её остаться дома, но она говорила, что ей нужен ещё год, чтобы в совершенстве освоить ремесло мага, а после она может заняться собой. Но недавно Сантеми заболела загадочной лихорадкой и теперь лежала в постели, всё время балансируя между жизнью и смертью... Хорканг умолял ламу исцелить его дочь, ибо любил её больше всего на свете…
Долго шли они на своих мулах по узким тропинкам вверх и вниз и через ледяные поля, пока, наконец, не достигли небольшой деревни в долине Чумби. Когда они вошли в дом Хорканга, они увидели светловолосую девушку, лежавшую в постели. Её глаза были закрыты, она металась в бреду, обезумев от лихорадки. Лама положил руки на лоб Сантеми, и, словно по волшебству, судороги прекратились. Девушка открыла свои большие зеленые глаза.
— Я ждала другого, — ясно произнесла она. — Я ждала не тебя, но, все равно, буду жить рядом с тобой, Лама Хоттония!
Сказав эти слова, к удивлению присутствующих, она откинулась назад и потеряла сознание. Хотониса исцелил Сантеми за несколько дней, но так и не выяснил, откуда она узнала его имя. Во время выздоровления они много беседовали, и лама увидел, что Сантеми обладает мистическими способностями, и что её знания намного превосходят знания девушек, вдвое старше её. Хотониса подарил ей золотой талисман и посоветовал никогда больше не возвращаться к колдуну, потому что такая девушка, как она, должна стать жрицей. Он пообещал заботиться о ней даже издалека и помочь ей попасть в ямго.
Прошёл почти месяц со времени исцеления Сантеми. Хотониса был в монастыре. Его ученик, Ти-Тониса, сопровождавший его во время визита в долину Чумби, сообщил, что торговец Хорканг и его дочь прибыли в монастырь, привезли подарки − семь мулов − и хотят поговорить с ним. При встрече лама мягко укорил торговца за то, что он принёс такую большую жертву в честь исцеления, и указал продолжить свой путь на следующий день. Лама направил их в Самдинг − там находился самый знаменитый женский монастырь. Он написал жрице этого монастыря, которую когда-то исцелил, письмо-рекомендацию…
Так, благодаря великой Небесной Благодати, Сантеми совсем юной пришла в монастырь. Здесь она должна была в течение года заниматься физическим трудом и только после этого могла приступить к учёбе. Учёба начиналась с трёхлетнего курса, который применялся только для женщин. В течение этих трёх лет кандидатки в жрицы достигали той ступени знания, с которой приходили из дома ученики-мужчины, то есть с той, с которой они начинали учёбу. В начале первого года к обучению приступало триста женщин. В конце первого года, в среднем, исключали около ста человек. К концу третьего года оставалось едва ли двадцать учениц. Только после этих трёх лет происходило посвящение, похожее на то, что было у мужчин. Разница заключалась в том, что перед посвящением жрицы подвергались древней, тайной процедуре стерилизации. Операция была безболезненна. Понять, почему это вмешательство считалось необходимым, можно из следующей традиции: те, кто выбирал монастырскую жизнь, отказывался от земных радостей, от брака и материнства. Благодаря этой процедуре жизнь жрицы в монастыре облегчалась; она пользовалась большим почитанием со стороны мужчин и, в то же время, не тревожила их...
Лама Хотониса проследил судьбу Сантеми и знал, что через пять лет она будет первой среди учениц своего класса в ямго в Самдинге. Но судьба вмешалась не только в её жизнь, но и в жизнь жителей Бод-Юла. На северо-западной границе в страну ворвалось дикое и воинственное племя Тазика. Это было ещё не так плохо, так как такие набеги случались и раньше. Однако через две недели прорицатели-жрецы монастыря, в состоянии транса отслеживая происходящее вдали, сообщили своему Верховному Жрецу, что в страну вторглось большое войско, а племя Тазик-па, на самом деле, было лишь авангардом этого войска. Полки калди, так называемые чёрные рубашки князя Ассирии, напали на землю Бод-Юла и грабили монастыри на приграничной территории, проникали в страну всё глубже и глубже, мародёрствуя и убивая население. Верховный Лама знал, что им не добраться до Горного Монастыря. Но, тем не менее, через передачу мыслей и лунгомских курьеров он мобилизовал всю страну, чтобы бойцы-ламы были отправлены в пограничную зону для защиты своей территории… До Самдинга вела узкая дорога и отсюда не было дальнейшего пути. Те, кто хотел идти дальше, должны были продвигаться по безлюдным горным тропам. Опасность для Бод-Юла миновала. Через месяц «видящие» ламы сообщили, что главный ассирийский корпус отступил из Самдинга и осаждает женский монастырь. Арьергард отступал, набитый богатством, пленными и мулами. «Черные рубашки» для добычи женщин устремились в ямго в Самдинге.
Первосвященник приказал Хотонисе отправиться со своим учеником в ямго, чтобы спасти жриц. Они отправились в путь с двумя мулами и после четырнадцати дней утомительного похода подошли к стенам Самдинга. В ямго царила мертвая тишина. У больших каменных ворот лежали окровавленные трупы боевых лам и ассирийских солдат. Во дворе, прислонившись к стене, сидели пять юных жриц − они были мертвы. Ламы обыскали все помещения монастыря. Войдя в зал храма, они увидели Верховную Жрицу и Великого Ламу, неподвижно сидящих на двойном троне. На лице жрицы застыла блаженная улыбка, лама сидел, нахмурившись. У обоих в груди торчала стрела...
— Мы пришли слишком поздно... — горько сказал Хотониса своему ученику. — Нашу Сантеми и двести её сестёр-жриц увезли. Судя по следам, вражеские войска будут отходить в юго-западном направлении, в сторону деревни, где я родился... Там живут мой отец и брат Гониса... Пойдем, Ти-Тониса, нам пора!.. Узнаем, что ещё уготовила нам судьба!
Тяжело ступая, они шли по тропинке, ведущей на юг. Около полудня в долине они увидели деревню Мегал. Вся деревня была в огне. Большинство домов сгорело. Отыскав дом отца Хотонисы, лама узнал от перепуганного, дрожащего слуги, что его отец убит, а брат захвачен в плен… Ламы шли по улице деревни, надеясь найти живых людей. Но повсюду были видны только трупы. В одной из хижин они нашли безжизненное тело Сантеми. На спине у неё зияла рана. Рядом с ней на полу лежал мёртвый ассирийский солдат, перед ним − упавший топор. Рана Сантеми, должно быть, была от этого топора, а солдат, вероятно, был ею заколот. Хотониса встал на колени рядом с умирающей Сантеми, промыл рану и перевязал её. Своей исцеляющей магической силой он укрепил едва бьющееся её сердце и погрузил Сантеми в живительный сон. Затем он взял её на руки и положил на одного из мулов. Торопясь как можно быстрее покинуть деревню, они наткнулись на ассирийский дозор. Благодаря присутствию духа Хотонисы им удалось благополучно избавиться от патруля. Лама сказал, что только что привёз тело сестры на кладбище и намерен её похоронить. Когда он рассказал солдатам правду о них самих, солдаты были настолько ошеломлены, что в суеверном страхе, как можно скорее, покинули "дьявольских жрецов".
Вернувшись в Горный Монастырь, они узнали, что короткая, но жестокая война подошла к концу. В то время правление в каждой обители осуществляли Верховный Жрец и Верховная Жрица, между которыми существовала явная духовная связь. Верховная Жрица с радостью приняла юную Сантеми, и с особого разрешения Первосвященника воспитывала, вернее, обучала её в Горной Обители в течение пяти лет, хотя по правилам, кроме Верховной Жрицы, женщинам в монастыре находиться не разрешалось. Знания Сантеми росли, и со временем она стала превосходить в них даже Верховную Жрицу. Ламы признали и полюбили её.
Через год произошло печальное событие. Верховный Лама объявил день своей смерти. В этом не было ничего необычного, ибо каждый лама мог предсказать точный день своей смерти. И действительно, в объявленный день Первосвященник, как он сказал ранее, отправился домой, в Твердыню Гор − так называлась обитель лам между четвёртой и шестой сферой неба. Жрица, как это было принято в подобных случаях с незапамятных времен, назначила избрание нового Верховного Ламу. Все были счастливы и, в то же время, удивлены, узнав, что сравнительно молодой лама Хотониса тайным голосованием был избран Верховным Жрецом. В соответствии с правилами монастыря, Верховная Жрица вернулась назад в древний женский ямго, но прожила там до своей смерти всего несколько лет.
Верховный Лама Хотониса, по своему избранию, выступил с речью перед ламами и попросил их согласиться на то, чтобы Сантеми стала Верховной Жрицей. Согласно обычаям, Совет Первосвященников должен был выставить в Верховные Жрицы семь кандидаток из всех монастырей страны, и уже из этих семи выбирал сам Первосвященник. Однако Хотониса утверждал, что женские монастыри, разрушенные ассирийскими войсками, не участвовали в предоставлении кандидаток, и что теперь он мог выбирать только из жриц оставшихся монастырей, поэтому он всё равно не мог следовать правилу. Ламы поддержали его выбор, ибо все они любили Сантеми. Когда же через месяц Совет Первосвященников узнал об этом решении, его члены появились в монастыре с семью, ими назначенными, жрицами и обязали Верховного Жреца выбрать из них. Хотониса подчинился, и жрица по имени Бано стала Верховной Жрицей Горного Монастыря. Сантеми отправили обратно в женский монастырь, где её сурово наказали за свое честолюбие. Совет Первосвященников поступил неправильно. Во всём Бод-Юле не было более скромной и воспитанной жрицы. Хотониса оставил всё как есть, ибо он умел видеть будущее, и слишком хорошо знал, как всё будет развиваться…
Не прошло и месяца служения Бано в монастыре, как однажды утром она оставила Хотонисе письмо, в котором призналась о своем побеге с трапой, священником из нижней касты жрецов… После всего этого Совет Первосвященников больше не мог отказывать в просьбе Хотонисы и был вынужден признать, что Сантеми станет новой Верховной Жрицей… Так Сантеми, дочь Хорканга и бывшая ученица мага, вернулась в Горную Обитель, чтобы служить Верховной Жрицей своему владыке и учителю, Хотонису, до своей или его смерти… По божьей милости они работали вместе долгие годы и сделали жизнь Горной Обители процветающей. Первосвященник ни на шаг не отпускал её от себя, хотя его путешествия, в которых он лечил правителей дальних стран, были небезопасны. Сантеми тоже привязалась к нему, относясь к нему как к отцу. Между ними не было никаких разногласий. Верховный Жрец был старше Сантеми на десять лет, но выглядел гораздо взрослее. В монастыре все знали её историю, и все завидовали ей… Со временем каждый лама мечтал умереть в Горной Обители, веря в то, что его дух войдет в небесную сферу V5.
Сантеми служила Верховной Жрицей два года, когда монастырь стал настолько известен, что простой народ даже не осмеливался останавливаться возле монастыря. Ламы обители исцелили много людей, и многие через них нашли путь к Богу. Великие князья построили новые монастыри в благодарность, почитая Священную Мудрость, древнего бога Бод-Юла. Спустя десять лет после посвящения Сантеми в Верховные Жрицы Горная Обитель стала главным монастырем страны. В этот монастырь принимали только тех лам, которые позже должны были стать первосвященниками. Воспитывать их и обучать было труднее, чем в случае с простыми ламами, потому что, помимо всего остального, они должны были выполнять десять полётов сознания в день. Первосвященник и Верховная Жрица являлись хорошим примером и превосходили всех в этом опыте. Таким способом они получали сведения о происходящем в мире и углубляли свои знания. Во время духовной практики они перемещали душу из тела на духовные уровни пространства, и после осмысления увиденного, они могли сообщать о событиях даже в самых потаённых уголках мира.
Сантеми была первой жрицей Бод-Юла, которая могла ощущать присутствие Бога в Твердыне Гор. Вместе с Хотонисой она проводила астрономические наблюдения, и вместе они записывали все результаты. Никто до и после них не мог так ясно, как они, видеть будущее. Сантеми изучила многие религии и пришла к совершенно новому, особому пониманию. У неё впервые возникло предчувствие, что чудесный завет будет выполнен: Йе-Сес, Бог Бод-Юла, Святая Мудрость, имя которого благословлено и прославлено, родится человеком на земле, чтобы искупить грехи людей своими страданиями…
Сантеми помогала Первосвященнику во всём. Вставая рано, по утрам она должна была выводить Верховного Жреца из утреннего молитвенного транса. С духовными полётами сознания нужно было обращаться очень осторожно, так как это могло навредить здоровью. Хотониса и Сантеми выполняли это упражнение по очереди, следя друг за другом. Они знали друг друга настолько хорошо, что, даже не находясь вместе в одном помещении, могли видеть мельчайшие изменения в организме друг друга. Утром Сантеми подходила к ламе, клала руку ему на лоб, нежно касаясь кольцом. Первосвященник пробуждался от своего транса только тогда, когда она, начертив ему на груди Магический Крест, возлагала руки на живот. Как бы глубоко он не спал, или в каком глубоком духовном полёте не пребывал, его будило наложение рук. Ежедневно рисуя Магический Крест, его форма запечатлевалась на теле. Рисунок креста утром должен помочь Первосвященнику быть более продуктивным в течение дня и лучше выполнять свои обязанности. Рисунок креста в вечернее время должен помочь Первосвященнику лучше спать и без осложнений совершать путешествие во сне. Ламы не могли представить себе свою жизнь без Магического Креста − он даже был вышит на их одеянии.
Каждые пять лет проводилась церемония, во время которой Первосвященник впервые вручал символический крест посвященным ламам. За монастырем находилось озеро, берега которого были покрыты плотно прилегающими друг к другу мелкими камнями. Прозрачная вода озера имела зеленоватый оттенок. Это озеро играло важную роль в церемонии. В нём можно было купаться, но за пять недель до Великой Церемонии в воду никого не пускали. Каждое утро, в течение пяти недель, Верховный Лама и Верховная Жрица в озеро высыпали соль и ячмень, а также выливали сок из ягод можжевельника, приготовленный ламами, в результате чего вода становилась кристально чистой и приобретала целебную силу. Первосвященник вручал Врачебный Крест ламам, вступившим в Братство Целителей, в тот момент, когда они выходили из воды, и их тела были ещё мокрыми. Он проводил ладонью ото лба до груди, держа пальцы вместе. Потом взмахивал рукой, держа указательный и средний пальцы вместе, как будто хотел указать на что-то, и рисовал этими двумя пальцами змею Врачебного Креста*. Затем он клал руку на живот посвящаемого ламы и, наконец, быстрым движением проводил рукой по ногам. В завершении он дул на знак Змеиного Креста, поворачивался, опускал руку на плечо посвященному и говорил:
— Святая Мудрость утвердила тебя через меня. Ты, со своей стороны, должен укрепить тех, кто ослаблен телом…
Мистическим символом Бод-Юла был Магический Крест. Этот крест вручался тем, кто шёл по пути укрепления духовной жизни, став Первосвященником. Крест не только благотворно влиял на душу, но и усмирял злых духов. В месте, где был нарисован Магический Крест, тело излучало голубоватый свет в отличие от светло-жёлтого свечения Врачебного Креста. Магический Крест сиял так, что, казалось, лучи исходят из глубины человеческой плоти.
Вручение Медицинского Креста была намного проще, чем церемония Магического Креста. Сначала Верховный Лама рисовал треугольник, проводя рукой вниз от шеи к левому бедру, отсюда к правому и обратно к шее. Затем Первосвященник рисовал второй треугольник, начиная с пупка и продолжая до груди. Получалось, что второй треугольник стоял вершиной вниз: две точки треугольника на груди и третья точка около пупка. Рисуя этот знак, Верховный Жрец произносил:
— Да защитит тебя от зла Святая Мудрость.
Затем на плечи посвященного ламы надевали мантию, и все садились группами. После инициации все шли в храм читать Великую Молитву. Далее церемония продолжалась магией огня и созерцанием металлического шара, во время которого ламы входили в экстаз и могли видеть своё будущее. После великого праздника вручения Магического Креста народу разрешали купаться в озере. При этом всегда случались необъяснимые чудесные исцеления. Воду с вершины горы отводили в долину, и жители низин собирали её, используя как священное лекарство. Ламы монастыря так же собирали воду в огромные глиняные кувшины, и из этих запасов целебная вода доставлялась в далекие страны, где она высоко ценилась. После церемонии вручения Магического Креста, Хотониса принимал ванну, приготовленную для него Жрицей. Это было омовение не с целью гигиены − ламы купались и умывались по нескольку раз в день. Сантеми добавляла в воду ароматные травы, которые оказывали благотворное воздействие. От купания в такой ванне кожа становилась нежной и здоровой. У Хотонисы была особенно чувствительная и нежная кожа − так он мог воспринимать даже самые тончайшие истечения флюидов.
В Бод-Юле не было жрицы столь умной, опытной, мудрой и талантливой, как Сантеми. Она даже превосходила Верховных Лам своими познаниями и мастерством. Хотониса так доверял ей, что передал ей все свои знания и навыки и даже позволил ей обучать и наставлять лам. Это было против правил, как и их одновременные полёты сознания или длительные поездки за границу. Закон монастыря предписывал, чтобы Жрица оставалась в монастыре, в то время как Первосвященник находился за пределами монастыря или наоборот, когда Жрица покидала обитель. Гомпа не должна была оставаться без присмотра ни на один день. Если эти двое, несмотря на все правила, покидали монастырь вместе, то Хотониса поручал Горную Обитель самому старому ламе. Этот лама был смелым, превосходным человеком больших знаний, но у него была одна слабость − вино, и позже он вверг своего учителя в несчастье.
Верховный Жрец так пристально следил за телом и душой Сантеми, что даже позволил Ти-Тонисе, своему секретарю и давнему ученику, служить ей. Хотониса не разрешал своей Жрице работать в саду, чтобы её руки оставались красивыми и нежными. Он не позволял ей долго находиться на солнце, ибо считал, что солнечные лучи, отражаясь от скал, наносят вред здоровью. Сантеми разрешалось наслаждаться только ранними лучами восходящего солнца. После утренней ванны она поднималась в башню и приходила в келью, в окно которой заглядывало солнце. Она сидела и наслаждалась ласковыми его лучами. Позже к ней заходил Хотониса. В это время Жрица всегда занималась йогой, сидя на низком столике в позе лотоса, делая глубокие вдох и выдох. Как только приходил Первосвященник, Сантеми прекращала свои занятия, и теперь Хотониса приступал к той же йогической практике. После йоги они завтракали. Завтрак был очень простой − козий сыр и молоко. Но Хотониса для Сантеми приносил тропические фрукты и другие деликатесы, которые заранее приобретались и хранились в кладовых монастыря.
Служба в монастыре начиналась около десяти часов утра. Обязанности Жрицы были тесно связаны с обязанностями Верховного Ламы, поддерживали и дополняли друг друга. Весь её опыт и переживания, продолжительность духовных полётов точно отмечалась и записывалась секретарем Ти-Тонисой. Сантеми нравилось, когда ей угождали. Она не была тщеславна, тем не менее, она настаивала на некоторых вещах, на которых не нужно было настаивать. У неё в комнате всегда были цветы, хотя другим запрещалось срывать их − разрешалось любоваться только на природе.
После утренних служб, обычно, Жрица и Верховный Лама ходили по скалам, искали свои будущие склепы. Они хотели найти себе две гробницы, связанные тайным переходом − таково было их намерение оставаться вместе и в духовном мире. По дороге они говорили о циклах перерождений, и о том, как они найдут друг друга в загробной жизни. Так они жили бок о бок святой жизнью и никогда не забывали о своей общей задаче и общей цели. Эта цель сияла так же сильно, как снежная вершина Ти-се. Когда раздавался гонг, они, в соответствии с предписаниями церемонии, проходили в столовую лам, называемую замханом. Там Жрица снимала свою мантию, садилась сверху на край стола, простирала руки к небу и произносила молитву. Затем вместе с Первосвященником они отправлялись в келью в башне и там съедали свой простой обед, который подавал им Ти-Тониса. После обеда Жрица ненадолго ложилась отдохнуть, пока лама Хотониса составлял гороскопы. Через час Сантеми спускалась и шла на большой задний двор, к тому озеру, на берегу которого каждый пятый год происходила церемония вручения Магического Креста. Никому не разрешалось находиться рядом, пока она плавала в его холодной воде. Всё было тихо, слышался только шум молитвенных колес… После купания она возвращалась в башню, заканчивала описание гороскопов, данное Первосвященником, и давала распоряжения ламам, что они должны были делать. Помимо посещения занятий и выполнения духовных упражнений, ламы должны были ежедневно выполнять физическую работу. Тот, кто не выполнял порученную физическую работу, подвергались телесным наказаниям. Верховный Жрец в такие дела не вмешивался, он лишь выполнял обязанности духовного наставника и надзора. В других монастырях было разрешено давать распоряжения ламам заместителю Первосвященника, но в Горной Обители это позволялось только Сантеми. И она никогда не злоупотребляла его доверием. Она знала, как правильно обращаться с ламами и гостями гомпы.
Ближе к вечеру Жрица принимала посетителей. Она облачалась в свою белую, украшенную вышивкой мантию и вела беседы от имени Первосвященника с князьями, принцами и другими гостями, которые спрашивали её о будущем. На самом деле это была обязанность Хотонисы, но он не любил такие встречи. Он был очень искренним, доверчивым, скромным и никогда не брал плату за свои прорицания. Но Сантеми, не колеблясь, принимала чудесные и богатые дары. Если она считала плату недостаточной, то всегда говорила об этом. Верховный Жрец участвовал лишь в тех редких случаях, когда дело касалось неприятного положения. Однажды, когда Жрица не захотела дать арабскому князу Эль-Гули святую воду, он стал угрожать ей, срывать с неё мантию. Вода в то время была очень ценной. Плата за кувшин воды составляла столько еды, сколько могли унести семь мулов. Поэтому Сантеми требовала и настаивала на такой высокой цене. Араб кинулся на Сантеми, она закричала, призывая помощь, и разбила кувшин об его голову. Он упал замертво. Хотониса услышал её крик о помощи в келье башни, хотя это было в 1000 футах от зала, и поспешил к ней. Арабские воины вступили в сражение с ламами-бойцами и требовали выдачи Жрицы. Верховный Жрец неслышно отодвинул занавес и вошёл в зал. Одним движением руки он сбил подбежавших к нему арабских телохранителей. Когда остальные воины ринулись на него, Хотониса протянул руки и силой своих глаз остановил их. Так он спас свою Жрицу. Исцелив арабского князя наложением рук, Хотониса вернулся в свою келью в башне. Ни разу он не спросил Сантеми, как и почему произошло это столкновение. Он так доверял ей, что не мог и подумать, что она может сделать что-то плохое и что-то не так. Поздно вечером наступал кульминационный момент достижений Жрицы − она беседовала с духами. Бывало, что они с Хотонисой одновременно впадали в пхо-ва транс. Тогда они встречались в потусторонних небесных сферах и получали наставления своего духовного Учителя. Вернувшись из транса, они погружались в свои переживания, а затем беседовали до поздней ночи, наблюдая за звездами. Их сон был краток − не более трех-четырех часов.
Вот уже 14 лет Сантеми была Жрицей и слыла «Зеницей Ока» горного монастыря. Однажды осенью, на рассвете, в обитель из Бабилу пришли послы ассирийского принца Хадад-Нирари. Между Бод-Юлом и Ассирией царил мир, ибо знания Хотониса ценились и почитались в самых дальних странах. Сантеми и Хотониса часто совершали длительные морские путешествия для лечения заболевших правителей далёких земель. Послы князя Хадад-Нирари не раз посещали Горную Обитель, и Хотониса часто пророчествовал для их правителя − так установились прочные связи. На этот раз гонцы прибыли в монастырь с важным сообщением: нашелся брат Верховного Жреца − Гониса, семнадцатилетним юношей пропавший во время великой ассирийской войны... Хотониса чуть не плакал от радости и вскоре отправился в путь, в Ассирию, чтобы забрать своего найденного брата. Он взял с собой Жрицу и Ти-Тонису и в очередной раз доверил монастырь старому ламе, Нам-Гангу.
Брат Первосвященника жил в убогой хижине на окраине города Кольби-Атосар. Он жил с вдовой, торговавшей фруктами на рынке. Хотониса сначала не узнал брата − такого грязного, неопрятного, в порванном кафтане. Гониса имел необычную внешность. Судя по его чертам, он мог быть как из Бод-Юла, так и из Кальта или из Кхема. Его мускулистое тело говорило об опыте в боях. И действительно, он много лет служил в ассирийской армии. У Верховного Ламы на глазах блестели слезы, когда он снова увидел брата, потеряв надежду на встречу… Хотониса не мог вымолвить ни слова. Сантеми стояла в дверях и смотрела на Гонису так, словно увидела привидение. Гониса удивленно и растерянно глядел на неё. Но в следующее мгновение братья уже стояли рядом, заключив друг друга в крепкие объятия. После долгого путешествия они прибыли обратно в Горную Обитель. Обсудив всё, Сантеми и Хотониса решили отправить Гонису в Кхем, в страну фараонов, для изучения медицины. Хотониса дал ему много золота, переодел в красивую одежду, как и подобает брату Верховного Жреца, и проводил его… Через полгода Хотонисе сообщили, что его брат учится в медицинской школе в Мемпи и служит при дворе фараона в качестве счётного офицера.
Ежедневно Хотониса и Сантеми лечили множество людей. Среди них были не только знатные приезжие, но и простые, бедные люди. Оба были настолько заняты лечением и исцелением, что были вынуждены ограничить свою деятельность в качестве первосвященников самым необходимым, то есть надзором за монастырями… Тогда и произошел случай, описание которого хранилось в свитках Горного Монастыря на протяжении многих веков. Однажды прибыл посол из Кхема, страны пирамид, и вручил Первосвященнику письмо фараона Па-Анкхи, в котором тот просил срочно прибыть в Кхем и вылечить его, ибо он настолько слаб, что не может даже встать с постели. Хотониса и Жрица отправились в путь. Семьдесят лам-бойцов сопровождали их. Путь пролегал через царство Гьягар. В порту, к юго-западу от Гьягара, их встретила парусная галера фараона. Прибыв на место, Хотониса определил, что фараону нужна операция. Он распорядился, чтобы в пирамиде установили каменный стол, на котором впоследствии должен был лежать фараон. Хотониса и Сантеми два дня молились, обретая силы для операции. Затем он запер Жрицу в комнате рядом с большим залом на нижнем этаже, отведённом для даров фараона. Там Сантеми неподвижно пролежала в трансе два дня и две ночи. Утром третьего дня Первосвященник снял плат с тела жрицы и дунул ей в рот. Она тут же пришла в себя и рассказала, что фараону нужно вскрыть грудь, так как ребро, сросшееся внутрь после старой травмы, давит ему на сердце… Египетские жрецы стояли вокруг и с любопытством наблюдали за происходящим. Жрица продезинфицировала каменный стол маслом, привезённым из Бод-Юла, а Хотониса обработал дымом ладана всё помещение. Сантеми сняла одежду с фараона. Первосвященник простёр руки к небу, потом опустил руки в священный дым благовония и приступил к работе. Всех наблюдателей удалили, двери закрыли. В зале остались только солдаты фараона, стоявшие в глубине помещения. Завистливые придворные врачи, а также первосвященник Кхема, приказали им убить врача-ламу и его помощников, если фараон погибнет под его ножом… Хотониса знал об этом, от него не было секретов. Он усыпил фараона силой своих глаз и вскрыл ему грудь. Вынув неправильно сросшееся ребро, он просто выбросил его. Кхемские жрецы задрожали от страха, ведь по их закону это было осквернение святилища. Фараон не проснулся после процедуры, он продолжал спать. Хотониса вместе со своими помощниками направился к выходу − он знал, что их арестуют и казнят. Сначала схватили Жрицу, с неё начали срывать одежду. Хотонису и его юного ученика втолкнули и заперли в другом зале пирамиды. Но Первосвященник метнул свой золотой жезл в закрытую дверь, и она распахнулась. Он вышел и направился во двор, где били его Жрицу. Он только махнул рукой, и пятеро солдат, коснувшихся Сантеми, рухнули на землю. Хотониса, жестом указал кхемским жрецам следовать за ним. Они вошли в зал, где лежал фараон. Хотониса силой Бод-Юла разбудил его. С открытой раной фараон вышел к народу… Затем Хотониса велел ему вернуться на своё ложе, молиться и возблагодарить бога Амона-Ра. Фараон сделал всё, как сказал Первосвященник, и через несколько дней он полностью исцелился. Народ Кхема прославлял Первосвященника Бод-Юла, а фараон щедро одарил его золотом, серебром и слоновой костью… Так Верховный Лама Хотониса исцелил фараона Па-Анхи, сына Ра, сияющего солнца, Владыки высшего и нижнего миров… В Kхеме Хотониса встретился с братом. Гониса очень хотел вернуться в Бод-Юл, но Первосвященник отказал ему в просьбе, объяснив, что сначала нужно закончить своё медицинские обучение, а потом вернуться домой, где сам Хотониса будет обучать его эзотерическим тайнам хирургии Бод-Юла.
Возвратившись в горную обитель, Верховный Жрец и Жрица продолжили свою обычную жизнь. Они становились всё более знаменитыми, известными и признанными. Всё больше и больше правителей из далеких стран искали их... Но Всемогущая Мудрость так создала этот тёмный мир, что чем ярче свет, тем гуще тьма. Владыка преисподней позавидовал великому успеху, и Бог решил отдать Твердыню Гор в его власть… Через год Гониса закончил учебу в Кхеме и приехал в Бод-Юл. С первого дня встречи Хотониса опекал брата и сам продолжил его обучение. Гониса пребывал в монастыре в качестве гостя. И хотя это было незаконно, но Хотониса был так признан и так уважаем, что сам предписывал все правила.
Однажды Первосвященник выехал лечить людей за пределы монастыря. У Сантеми сильно разболелась голова, и она позвала к себе Гонису.
— Ты даже не представляешь, как сильно я беспокоился о тебе, — произнес Гониса мягким, вкрадчивым голосом. — Все говорят, что ты, моя Жрица, «Зеница Ока» монастыря. Но с тех пор, как я увидел тебя в Кхеме, вернее, с тех пор, как я впервые увидел твой божественный образ, ты стала моей «Зеницей Ока».
— Не говори так, Гониса, — сказала Сантеми, опустив голову. — Не подобает так разговаривать с Жрицей… К тому же, я не верю твоим словам, ты так красиво говоришь каждой женщине… А как же молодая девушка в Кхеме при дворе фараона?
— Не стоит её упоминать, о ней больше нечего говорить… Я всю жизнь искал и не мог найти женщину, которой отдал бы своё тело и душу. Мне уже сорок лет, но ещё ни одна так и не затронула моё сердце… Однажды ночью мне приснился сон… Я стоял перед Престолом Святой Мудрости и умолял показать мне двойника моей души… Великая Мудрость ответила, что лучше мне не встречаться с ней, потому что в прошлой жизни я совершил что-то плохое… Я до сих пор точно помню сказанные мне слова, которые, на самом деле, я не мог понять: «...Ты должен убить в себе все плотские желания, всю жажду удовольствий. Ты должен узнать, что только любовь к преодолению может сделать тебя счастливым»…
Как-то раз Хотонисе пришлось оперировать ламу Пхеб-се. После операции он вместе со своим помощником Ти-Тонисом отправился в большой храмовый зал помолиться. За колонной, обнявшись, стояли Сантеми и Гониса. Гониса левой рукой обнял Сантеми, а правую, в знак любви, положил ей на лоб. Сантеми сделала то же самое… Хотониса уже много лет знал, что в один прекрасный день он потеряет свою Жрицу − окрепнув, она покинет Горный Монастырь. Но когда увидел этих двоих обнимающимися, он, потрясённый, закрыв глаза мантией, торопливо вышел из цсанга… Об этом событии слух быстро распространился по всему монастырю. Жрица была скомпрометирована. Хотониса не стал корить брата, но отослал его обратно в Кхем. Нарушившая закон Сантеми была строго наказана. Она загрустила, стала нелюдимой и отрешённой. Она потеряла способность применять свои великие знания и мастерство и выполнять обязанности Жрицы… Через полгода снова прибыл гонец от фараона с просьбой срочно приехать в Кхем и вылечить его. Хотониса взял с собой Сантеми, и снова фараон был исцелен. Подошло время возвращаться в Бод-Юл, но Хотониса нигде не мог найти Сантеми. Девушка, которая ревновала Сантеми к Гонисе, рассказала Первосвященнику, что его Жрица сбежала… Дома Хотониса ждали дальнейшие напасти. Сантеми, казалось, готовилась к побегу, ибо сожгла все записи о звёздах и исцелениях, которые они с Хотонисом собирали десятилетиями.
Незаметно пролетело много времени. Первосвященник ждал Сантеми. Он каждый день надеялся на её возвращение и всё свободное время проводил в башне, откуда осматривал окрестности в надежде когда-нибудь увидеть её. Часами он стоял, изучая местность. Он тосковал по Сантеми так же сильно, как замёрзшая земля ждёт прихода весны, как выжженные солнцем поля ждут наводнения, как пустые гнёзда ждут возвращения перелётных птиц. Но все было напрасно. Земля Исиды и Осириса поглотила жрицу Горной Обители. Хотониса долго ждал её возвращения, но, в конце концов, ему пришлось
искать новую жрицу. Однако с новой он уже не мог работать так, как когда-то с Сантеми. Хотониса хотел уйти в отставку, но ламы не приняли его решение. Ему было уже пятьдесят шесть лет, и он продолжил трудиться, но один, без жрицы… Потом он вновь искал брата, давно простив ему всё. Долгих шестнадцать лет он вёл поиски, но все его усилия были напрасны. Однажды из Кхема пришел торговец и сказал, что Гониса умер годом раньше. Но о чужеземной жрице, которая была с ним, он ничего не знал…
Годы спустя, зимним утром, Хотониса, в сопровождении своего ученика Ти-Тонисы, отправился в долину Чумби, где пятьдесят лет назад исцелил Сантеми. Когда они проходили мимо развалин дома Хорканга, с огромной силой нахлынули воспоминания … Исцелив помещика, жившего в конце деревни, они продолжили свой путь. Они шли по нехоженой тропе в сторону гор. Вдруг появилась старая нищенка и подошла к ним. Хотониса бросил ей монетку. Старуха поблагодарила его. Ламы пошли дальше, но не сделав и двадцати шагов, Хотониса внезапно остановился и медленно, очень медленно повернулся… Старая нищенка всё ещё стояла и смотрела на них. Первосвященник протянул руки и направился к ней − ноги сами несли его. Когда, наконец, Хотониса подошел к женщине, он упал на колени и поцеловал край её рваной одежды.
— Сантеми! — Воскликнул Хотониса и заплакал от радости. — Да будет благословенна Святая Мудрость!
Больше он не мог говорить − рыдания заглушили слова. Ти-Тониса, стоявший позади них, был настолько потрясен, что не мог вымолвить ни слова. Неведомая сила опустила его на колени, глаза наполнились слезами, и он горько заплакал.
— Хотониса! — Прошептала Сантеми. Голос её звучал, как раньше. — Я знала, что мы еще встретимся!… Смотри, твой талисман вернул меня к тебе…
Дрожа, она подняла свою посиневшую от холода руку, чтобы Хотониса мог увидеть талисман, однажды им подаренный ей. И действительно, золотой сонгдус блестел на запястье. Так Верховный Жрец встретил свою Жрицу, бывшую когда-то в Горной Обители «Зеницей Ока», но тридцать лет назад вырванной судьбой из монастыря… Сантеми жила в простой хижине в конце села. Она рассказала, что уже год, как она здесь. До этого она скиталась по великой Гьягарской империи и просила милостыню. Теперь она жила на подаяние в своей родной деревне... Прошлое уже нельзя было вернуть, и поэтому Хотониса мало что мог сделать для неё. Но через две недели он со своим учеником вернулся в долину Чумби. Они вели двух мулов, которые несли еду. С этого времени Хотониса присматривал и заботился о своей бывшей Жрице. Он навещал её каждый месяц, и они беседовали, как и раньше. Они рассказали друг другу всё, что с ними произошло с момента их разлуки. Но они не винили друг друга... Первосвященник снова был счастлив и благодарил судьбу за оказанную ему милость… Сантеми прожила еще четырнадцать лет в маленьком домике в долине Чумби. Она умерла на руках Хотонисы. В тот день его ученик пришел позже, и, войдя в хижину, он увидел своего Учителя, стоящего на коленях у кровати. Услышав его шаги, Хотониса повернулся и сказал ему:
— Ни слова, Ти-Тониса… Не тревожь её во время священного сна, в священный миг бардо, когда вечный свет предстаёт перед ней.
— Мастер, что случилось? — Прошептал Ти-Тониса.
— Меддо, — произнёс первое слово погребальной молитвы Хотониса. — Её больше нет, она ушла…
Ученик опустился на колени рядом с Верховным Ламой и приник лбом к руке жрицы. Так они, молча, молились, пока не рассеялась тьма перед розовеющим рассветом, встающим над сияющей снежной вершиной Ти-Се…
***
Kami yo shinkan ni megumi где kudashi tamai!… Будь благословенна моя Жрица, да благословит тебя Господь!.. Видишь, после прохождения череды карм, ты в шестую жизнь родилась в Тибете и стала жрицей. Ты была близка к Богу, и если бы ты не оступилась, когда появился тот человек, ты могла бы жить в шестой сфере неба, свойственной тебе… История твоей жизни в Горной Обители уже была описана Ламой Ти-Тонисой в книге «Твердыня Гор» (Хотониса там назван Лхалу Ламой). Сейчас я рассказал тебе ещё и о том, что не вошло в книгу: о церемонии вручения Магического Креста, о занятиях дня Жрицы…
Сантеми, в этой жизни ты родилась для того, чтобы с низшей ступени, достигнутой в прошлом воплощении, ты перешла на другую, достигнув положения Верховной Жрицы. Начало было красивым и легким. Совсем юной ты пришла жрицей в Горный Монастырь. И чтобы искушение не было для тебя столь велико, ты родилась в эпоху, когда жрицы подвергались стерилизации. В чем же тогда была вина, что ты пала, несмотря на всё это? − Рождение в знаке Скорпиона. Скорпион даёт только два пути развития человека, символы которых змея и орел: змея привлекает душу к чувственности, через орла она может взлетать до невообразимых высот. В этой жизни ты была подвергнута испытанию в той области, где ты потерпела неудачу в своей предыдущей жизни. Жрица никогда не должна предавать своё призвание и выходить замуж. Если судьба складывалась так, что жрица должна жить рядом с мужчиной, она могла жить с ним только в духовной любви, как ты, Сантеми, жила с Первосвященником в Горной Обители. Твоя карма − Гониса. Ты могла бы избежать этой суровой кармы, если бы не бросила вызов судьбе. Даже будучи жрицей, ты по-настоящему интересовалась мистикой только до тех пор, пока не достигла высоты, на которой ты решила, что уже всё знаешь и имеешь право повелевать другими. Твоё женское тщеславие и любовь к лести вспыхнули, и ты позволила ламам почувствовать твою силу. Ты правила ими не только как жрица, но и как женщина. Именно поэтому ты пала грехом чувственности и согрешила именно с братом своего Первосвященника. Верховный Лама по своей доброй воле принял расплату за себя и за вас обоих, хотя мог бы всё предотвратить. Благодаря своему ясновидению он с самого начала понял, что будет с ним и с вами. Но он не хотел мешать вашей свободной воле. Таким решением Хотониса искупил свои прежние грехи, и его карма была исчерпана. Это было его последнее воплощение на земле. Позже он снова родился в плотном мире, но не по принуждению кармы, а по свободной воле, чтобы помочь вам обоим. Грехи, приведшие к твоему падению, были настолько ужасны, что в грядущих жизнях карма заставила совратителя воплотиться вместе с падшей жрицей, чтобы искупить их. Но он был слишком слаб и отягчал свою карму всё новыми и большими грехами. Самостоятельно и в одиночку, он не был способен покаяться. Благословение на одинокий путь из-за своего маловерия он не мог получить, и поэтому ему нужна была поддержка − помощь твоя или Первосвященника.
После твоей смерти Верховный Лама связался с тобой через Пхо-ва транс, и вы часто были вместе. После его смерти ваши души могли свободно встречаться. Хотониса очень сожалел, когда понял, что и он был виноват в твоём падении. Закон, земной или небесный, не может быть нарушен даже Первосвященником. Ему не следовало брать с собой свою Жрицу, уезжая за границу, и ему не следовало оставлять Великий Монастырь без присмотра… Гониса, брат Первосвященника, который в нынешней жизни является твоим супругом, не мог встретить тебя в небесных сферах, ибо по закону соответствия он попал в нижние области. Когда ты, Сантеми, осознала свой грех, с позволения Бога, ты решила снова стать жрицей в своей следующей жизни. Ты ведь знала закон − всякий, согрешающий в чем-то, должен искупить то же самое...
На самой высокой вершине возносящихся в небо гор Бод-Юла стоял белый Горный Монастырь. Это была самая большая и знаменитая гомпа в стране молитвенных колес и лам... За 800 лет до Рождества Христова здесь жил лама Хотониса, лучший среди трёхсот священников монастыря. Признание других лам он заслужил глубокими знаниями и исцеляющей силой своих рук. В Тампол-Бо-Ри каждый знал его имя…
Однажды в монастырь пришел торговец по имени Хорканг. Он искал того, кто мог бы исцелить его дочь. Верховный Жрец поручил ламе Хотонисе пойти с купцом в долину Чумби, где находился его дом. Переход занял две недели. По дороге лама расспрашивал о дочери торговца. Хорканг не сразу решился говорить о ней, но, в конце концов, рассказал, насколько необычной была его дочь. Ей не было ещё и шести лет, когда, никого не предупредив, она решила уйти из дома. Позже Хорканг узнал, что его дочь живет в соседней деревне у мага и служит ему. Когда торговец потребовал от мага вернуть ему дочь, тот попросил оставить её с ним, потому что она могла удивительным образом предсказывать удачу. Ей было достаточно только взглянуть на человека, чтобы рассказать всё о его прошлом и будущем. Девочку звали Сантеми. Сейчас ей было 13 лет, и она навещала своих родителей каждое полнолуние. Отец всё время просил её остаться дома, но она говорила, что ей нужен ещё год, чтобы в совершенстве освоить ремесло мага, а после она может заняться собой. Но недавно Сантеми заболела загадочной лихорадкой и теперь лежала в постели, всё время балансируя между жизнью и смертью... Хорканг умолял ламу исцелить его дочь, ибо любил её больше всего на свете…
Долго шли они на своих мулах по узким тропинкам вверх и вниз и через ледяные поля, пока, наконец, не достигли небольшой деревни в долине Чумби. Когда они вошли в дом Хорканга, они увидели светловолосую девушку, лежавшую в постели. Её глаза были закрыты, она металась в бреду, обезумев от лихорадки. Лама положил руки на лоб Сантеми, и, словно по волшебству, судороги прекратились. Девушка открыла свои большие зеленые глаза.
— Я ждала другого, — ясно произнесла она. — Я ждала не тебя, но, все равно, буду жить рядом с тобой, Лама Хоттония!
Сказав эти слова, к удивлению присутствующих, она откинулась назад и потеряла сознание. Хотониса исцелил Сантеми за несколько дней, но так и не выяснил, откуда она узнала его имя. Во время выздоровления они много беседовали, и лама увидел, что Сантеми обладает мистическими способностями, и что её знания намного превосходят знания девушек, вдвое старше её. Хотониса подарил ей золотой талисман и посоветовал никогда больше не возвращаться к колдуну, потому что такая девушка, как она, должна стать жрицей. Он пообещал заботиться о ней даже издалека и помочь ей попасть в ямго.
Прошёл почти месяц со времени исцеления Сантеми. Хотониса был в монастыре. Его ученик, Ти-Тониса, сопровождавший его во время визита в долину Чумби, сообщил, что торговец Хорканг и его дочь прибыли в монастырь, привезли подарки − семь мулов − и хотят поговорить с ним. При встрече лама мягко укорил торговца за то, что он принёс такую большую жертву в честь исцеления, и указал продолжить свой путь на следующий день. Лама направил их в Самдинг − там находился самый знаменитый женский монастырь. Он написал жрице этого монастыря, которую когда-то исцелил, письмо-рекомендацию…
Так, благодаря великой Небесной Благодати, Сантеми совсем юной пришла в монастырь. Здесь она должна была в течение года заниматься физическим трудом и только после этого могла приступить к учёбе. Учёба начиналась с трёхлетнего курса, который применялся только для женщин. В течение этих трёх лет кандидатки в жрицы достигали той ступени знания, с которой приходили из дома ученики-мужчины, то есть с той, с которой они начинали учёбу. В начале первого года к обучению приступало триста женщин. В конце первого года, в среднем, исключали около ста человек. К концу третьего года оставалось едва ли двадцать учениц. Только после этих трёх лет происходило посвящение, похожее на то, что было у мужчин. Разница заключалась в том, что перед посвящением жрицы подвергались древней, тайной процедуре стерилизации. Операция была безболезненна. Понять, почему это вмешательство считалось необходимым, можно из следующей традиции: те, кто выбирал монастырскую жизнь, отказывался от земных радостей, от брака и материнства. Благодаря этой процедуре жизнь жрицы в монастыре облегчалась; она пользовалась большим почитанием со стороны мужчин и, в то же время, не тревожила их...
Лама Хотониса проследил судьбу Сантеми и знал, что через пять лет она будет первой среди учениц своего класса в ямго в Самдинге. Но судьба вмешалась не только в её жизнь, но и в жизнь жителей Бод-Юла. На северо-западной границе в страну ворвалось дикое и воинственное племя Тазика. Это было ещё не так плохо, так как такие набеги случались и раньше. Однако через две недели прорицатели-жрецы монастыря, в состоянии транса отслеживая происходящее вдали, сообщили своему Верховному Жрецу, что в страну вторглось большое войско, а племя Тазик-па, на самом деле, было лишь авангардом этого войска. Полки калди, так называемые чёрные рубашки князя Ассирии, напали на землю Бод-Юла и грабили монастыри на приграничной территории, проникали в страну всё глубже и глубже, мародёрствуя и убивая население. Верховный Лама знал, что им не добраться до Горного Монастыря. Но, тем не менее, через передачу мыслей и лунгомских курьеров он мобилизовал всю страну, чтобы бойцы-ламы были отправлены в пограничную зону для защиты своей территории… До Самдинга вела узкая дорога и отсюда не было дальнейшего пути. Те, кто хотел идти дальше, должны были продвигаться по безлюдным горным тропам. Опасность для Бод-Юла миновала. Через месяц «видящие» ламы сообщили, что главный ассирийский корпус отступил из Самдинга и осаждает женский монастырь. Арьергард отступал, набитый богатством, пленными и мулами. «Черные рубашки» для добычи женщин устремились в ямго в Самдинге.
Первосвященник приказал Хотонисе отправиться со своим учеником в ямго, чтобы спасти жриц. Они отправились в путь с двумя мулами и после четырнадцати дней утомительного похода подошли к стенам Самдинга. В ямго царила мертвая тишина. У больших каменных ворот лежали окровавленные трупы боевых лам и ассирийских солдат. Во дворе, прислонившись к стене, сидели пять юных жриц − они были мертвы. Ламы обыскали все помещения монастыря. Войдя в зал храма, они увидели Верховную Жрицу и Великого Ламу, неподвижно сидящих на двойном троне. На лице жрицы застыла блаженная улыбка, лама сидел, нахмурившись. У обоих в груди торчала стрела...
— Мы пришли слишком поздно... — горько сказал Хотониса своему ученику. — Нашу Сантеми и двести её сестёр-жриц увезли. Судя по следам, вражеские войска будут отходить в юго-западном направлении, в сторону деревни, где я родился... Там живут мой отец и брат Гониса... Пойдем, Ти-Тониса, нам пора!.. Узнаем, что ещё уготовила нам судьба!
Тяжело ступая, они шли по тропинке, ведущей на юг. Около полудня в долине они увидели деревню Мегал. Вся деревня была в огне. Большинство домов сгорело. Отыскав дом отца Хотонисы, лама узнал от перепуганного, дрожащего слуги, что его отец убит, а брат захвачен в плен… Ламы шли по улице деревни, надеясь найти живых людей. Но повсюду были видны только трупы. В одной из хижин они нашли безжизненное тело Сантеми. На спине у неё зияла рана. Рядом с ней на полу лежал мёртвый ассирийский солдат, перед ним − упавший топор. Рана Сантеми, должно быть, была от этого топора, а солдат, вероятно, был ею заколот. Хотониса встал на колени рядом с умирающей Сантеми, промыл рану и перевязал её. Своей исцеляющей магической силой он укрепил едва бьющееся её сердце и погрузил Сантеми в живительный сон. Затем он взял её на руки и положил на одного из мулов. Торопясь как можно быстрее покинуть деревню, они наткнулись на ассирийский дозор. Благодаря присутствию духа Хотонисы им удалось благополучно избавиться от патруля. Лама сказал, что только что привёз тело сестры на кладбище и намерен её похоронить. Когда он рассказал солдатам правду о них самих, солдаты были настолько ошеломлены, что в суеверном страхе, как можно скорее, покинули "дьявольских жрецов".
Вернувшись в Горный Монастырь, они узнали, что короткая, но жестокая война подошла к концу. В то время правление в каждой обители осуществляли Верховный Жрец и Верховная Жрица, между которыми существовала явная духовная связь. Верховная Жрица с радостью приняла юную Сантеми, и с особого разрешения Первосвященника воспитывала, вернее, обучала её в Горной Обители в течение пяти лет, хотя по правилам, кроме Верховной Жрицы, женщинам в монастыре находиться не разрешалось. Знания Сантеми росли, и со временем она стала превосходить в них даже Верховную Жрицу. Ламы признали и полюбили её.
Через год произошло печальное событие. Верховный Лама объявил день своей смерти. В этом не было ничего необычного, ибо каждый лама мог предсказать точный день своей смерти. И действительно, в объявленный день Первосвященник, как он сказал ранее, отправился домой, в Твердыню Гор − так называлась обитель лам между четвёртой и шестой сферой неба. Жрица, как это было принято в подобных случаях с незапамятных времен, назначила избрание нового Верховного Ламу. Все были счастливы и, в то же время, удивлены, узнав, что сравнительно молодой лама Хотониса тайным голосованием был избран Верховным Жрецом. В соответствии с правилами монастыря, Верховная Жрица вернулась назад в древний женский ямго, но прожила там до своей смерти всего несколько лет.
Верховный Лама Хотониса, по своему избранию, выступил с речью перед ламами и попросил их согласиться на то, чтобы Сантеми стала Верховной Жрицей. Согласно обычаям, Совет Первосвященников должен был выставить в Верховные Жрицы семь кандидаток из всех монастырей страны, и уже из этих семи выбирал сам Первосвященник. Однако Хотониса утверждал, что женские монастыри, разрушенные ассирийскими войсками, не участвовали в предоставлении кандидаток, и что теперь он мог выбирать только из жриц оставшихся монастырей, поэтому он всё равно не мог следовать правилу. Ламы поддержали его выбор, ибо все они любили Сантеми. Когда же через месяц Совет Первосвященников узнал об этом решении, его члены появились в монастыре с семью, ими назначенными, жрицами и обязали Верховного Жреца выбрать из них. Хотониса подчинился, и жрица по имени Бано стала Верховной Жрицей Горного Монастыря. Сантеми отправили обратно в женский монастырь, где её сурово наказали за свое честолюбие. Совет Первосвященников поступил неправильно. Во всём Бод-Юле не было более скромной и воспитанной жрицы. Хотониса оставил всё как есть, ибо он умел видеть будущее, и слишком хорошо знал, как всё будет развиваться…
Не прошло и месяца служения Бано в монастыре, как однажды утром она оставила Хотонисе письмо, в котором призналась о своем побеге с трапой, священником из нижней касты жрецов… После всего этого Совет Первосвященников больше не мог отказывать в просьбе Хотонисы и был вынужден признать, что Сантеми станет новой Верховной Жрицей… Так Сантеми, дочь Хорканга и бывшая ученица мага, вернулась в Горную Обитель, чтобы служить Верховной Жрицей своему владыке и учителю, Хотонису, до своей или его смерти… По божьей милости они работали вместе долгие годы и сделали жизнь Горной Обители процветающей. Первосвященник ни на шаг не отпускал её от себя, хотя его путешествия, в которых он лечил правителей дальних стран, были небезопасны. Сантеми тоже привязалась к нему, относясь к нему как к отцу. Между ними не было никаких разногласий. Верховный Жрец был старше Сантеми на десять лет, но выглядел гораздо взрослее. В монастыре все знали её историю, и все завидовали ей… Со временем каждый лама мечтал умереть в Горной Обители, веря в то, что его дух войдет в небесную сферу V5.
Сантеми служила Верховной Жрицей два года, когда монастырь стал настолько известен, что простой народ даже не осмеливался останавливаться возле монастыря. Ламы обители исцелили много людей, и многие через них нашли путь к Богу. Великие князья построили новые монастыри в благодарность, почитая Священную Мудрость, древнего бога Бод-Юла. Спустя десять лет после посвящения Сантеми в Верховные Жрицы Горная Обитель стала главным монастырем страны. В этот монастырь принимали только тех лам, которые позже должны были стать первосвященниками. Воспитывать их и обучать было труднее, чем в случае с простыми ламами, потому что, помимо всего остального, они должны были выполнять десять полётов сознания в день. Первосвященник и Верховная Жрица являлись хорошим примером и превосходили всех в этом опыте. Таким способом они получали сведения о происходящем в мире и углубляли свои знания. Во время духовной практики они перемещали душу из тела на духовные уровни пространства, и после осмысления увиденного, они могли сообщать о событиях даже в самых потаённых уголках мира.
Сантеми была первой жрицей Бод-Юла, которая могла ощущать присутствие Бога в Твердыне Гор. Вместе с Хотонисой она проводила астрономические наблюдения, и вместе они записывали все результаты. Никто до и после них не мог так ясно, как они, видеть будущее. Сантеми изучила многие религии и пришла к совершенно новому, особому пониманию. У неё впервые возникло предчувствие, что чудесный завет будет выполнен: Йе-Сес, Бог Бод-Юла, Святая Мудрость, имя которого благословлено и прославлено, родится человеком на земле, чтобы искупить грехи людей своими страданиями…
Сантеми помогала Первосвященнику во всём. Вставая рано, по утрам она должна была выводить Верховного Жреца из утреннего молитвенного транса. С духовными полётами сознания нужно было обращаться очень осторожно, так как это могло навредить здоровью. Хотониса и Сантеми выполняли это упражнение по очереди, следя друг за другом. Они знали друг друга настолько хорошо, что, даже не находясь вместе в одном помещении, могли видеть мельчайшие изменения в организме друг друга. Утром Сантеми подходила к ламе, клала руку ему на лоб, нежно касаясь кольцом. Первосвященник пробуждался от своего транса только тогда, когда она, начертив ему на груди Магический Крест, возлагала руки на живот. Как бы глубоко он не спал, или в каком глубоком духовном полёте не пребывал, его будило наложение рук. Ежедневно рисуя Магический Крест, его форма запечатлевалась на теле. Рисунок креста утром должен помочь Первосвященнику быть более продуктивным в течение дня и лучше выполнять свои обязанности. Рисунок креста в вечернее время должен помочь Первосвященнику лучше спать и без осложнений совершать путешествие во сне. Ламы не могли представить себе свою жизнь без Магического Креста − он даже был вышит на их одеянии.
Каждые пять лет проводилась церемония, во время которой Первосвященник впервые вручал символический крест посвященным ламам. За монастырем находилось озеро, берега которого были покрыты плотно прилегающими друг к другу мелкими камнями. Прозрачная вода озера имела зеленоватый оттенок. Это озеро играло важную роль в церемонии. В нём можно было купаться, но за пять недель до Великой Церемонии в воду никого не пускали. Каждое утро, в течение пяти недель, Верховный Лама и Верховная Жрица в озеро высыпали соль и ячмень, а также выливали сок из ягод можжевельника, приготовленный ламами, в результате чего вода становилась кристально чистой и приобретала целебную силу. Первосвященник вручал Врачебный Крест ламам, вступившим в Братство Целителей, в тот момент, когда они выходили из воды, и их тела были ещё мокрыми. Он проводил ладонью ото лба до груди, держа пальцы вместе. Потом взмахивал рукой, держа указательный и средний пальцы вместе, как будто хотел указать на что-то, и рисовал этими двумя пальцами змею Врачебного Креста*. Затем он клал руку на живот посвящаемого ламы и, наконец, быстрым движением проводил рукой по ногам. В завершении он дул на знак Змеиного Креста, поворачивался, опускал руку на плечо посвященному и говорил:
— Святая Мудрость утвердила тебя через меня. Ты, со своей стороны, должен укрепить тех, кто ослаблен телом…
Мистическим символом Бод-Юла был Магический Крест. Этот крест вручался тем, кто шёл по пути укрепления духовной жизни, став Первосвященником. Крест не только благотворно влиял на душу, но и усмирял злых духов. В месте, где был нарисован Магический Крест, тело излучало голубоватый свет в отличие от светло-жёлтого свечения Врачебного Креста. Магический Крест сиял так, что, казалось, лучи исходят из глубины человеческой плоти.
Вручение Медицинского Креста была намного проще, чем церемония Магического Креста. Сначала Верховный Лама рисовал треугольник, проводя рукой вниз от шеи к левому бедру, отсюда к правому и обратно к шее. Затем Первосвященник рисовал второй треугольник, начиная с пупка и продолжая до груди. Получалось, что второй треугольник стоял вершиной вниз: две точки треугольника на груди и третья точка около пупка. Рисуя этот знак, Верховный Жрец произносил:
— Да защитит тебя от зла Святая Мудрость.
Затем на плечи посвященного ламы надевали мантию, и все садились группами. После инициации все шли в храм читать Великую Молитву. Далее церемония продолжалась магией огня и созерцанием металлического шара, во время которого ламы входили в экстаз и могли видеть своё будущее. После великого праздника вручения Магического Креста народу разрешали купаться в озере. При этом всегда случались необъяснимые чудесные исцеления. Воду с вершины горы отводили в долину, и жители низин собирали её, используя как священное лекарство. Ламы монастыря так же собирали воду в огромные глиняные кувшины, и из этих запасов целебная вода доставлялась в далекие страны, где она высоко ценилась. После церемонии вручения Магического Креста, Хотониса принимал ванну, приготовленную для него Жрицей. Это было омовение не с целью гигиены − ламы купались и умывались по нескольку раз в день. Сантеми добавляла в воду ароматные травы, которые оказывали благотворное воздействие. От купания в такой ванне кожа становилась нежной и здоровой. У Хотонисы была особенно чувствительная и нежная кожа − так он мог воспринимать даже самые тончайшие истечения флюидов.
В Бод-Юле не было жрицы столь умной, опытной, мудрой и талантливой, как Сантеми. Она даже превосходила Верховных Лам своими познаниями и мастерством. Хотониса так доверял ей, что передал ей все свои знания и навыки и даже позволил ей обучать и наставлять лам. Это было против правил, как и их одновременные полёты сознания или длительные поездки за границу. Закон монастыря предписывал, чтобы Жрица оставалась в монастыре, в то время как Первосвященник находился за пределами монастыря или наоборот, когда Жрица покидала обитель. Гомпа не должна была оставаться без присмотра ни на один день. Если эти двое, несмотря на все правила, покидали монастырь вместе, то Хотониса поручал Горную Обитель самому старому ламе. Этот лама был смелым, превосходным человеком больших знаний, но у него была одна слабость − вино, и позже он вверг своего учителя в несчастье.
Верховный Жрец так пристально следил за телом и душой Сантеми, что даже позволил Ти-Тонисе, своему секретарю и давнему ученику, служить ей. Хотониса не разрешал своей Жрице работать в саду, чтобы её руки оставались красивыми и нежными. Он не позволял ей долго находиться на солнце, ибо считал, что солнечные лучи, отражаясь от скал, наносят вред здоровью. Сантеми разрешалось наслаждаться только ранними лучами восходящего солнца. После утренней ванны она поднималась в башню и приходила в келью, в окно которой заглядывало солнце. Она сидела и наслаждалась ласковыми его лучами. Позже к ней заходил Хотониса. В это время Жрица всегда занималась йогой, сидя на низком столике в позе лотоса, делая глубокие вдох и выдох. Как только приходил Первосвященник, Сантеми прекращала свои занятия, и теперь Хотониса приступал к той же йогической практике. После йоги они завтракали. Завтрак был очень простой − козий сыр и молоко. Но Хотониса для Сантеми приносил тропические фрукты и другие деликатесы, которые заранее приобретались и хранились в кладовых монастыря.
Служба в монастыре начиналась около десяти часов утра. Обязанности Жрицы были тесно связаны с обязанностями Верховного Ламы, поддерживали и дополняли друг друга. Весь её опыт и переживания, продолжительность духовных полётов точно отмечалась и записывалась секретарем Ти-Тонисой. Сантеми нравилось, когда ей угождали. Она не была тщеславна, тем не менее, она настаивала на некоторых вещах, на которых не нужно было настаивать. У неё в комнате всегда были цветы, хотя другим запрещалось срывать их − разрешалось любоваться только на природе.
После утренних служб, обычно, Жрица и Верховный Лама ходили по скалам, искали свои будущие склепы. Они хотели найти себе две гробницы, связанные тайным переходом − таково было их намерение оставаться вместе и в духовном мире. По дороге они говорили о циклах перерождений, и о том, как они найдут друг друга в загробной жизни. Так они жили бок о бок святой жизнью и никогда не забывали о своей общей задаче и общей цели. Эта цель сияла так же сильно, как снежная вершина Ти-се. Когда раздавался гонг, они, в соответствии с предписаниями церемонии, проходили в столовую лам, называемую замханом. Там Жрица снимала свою мантию, садилась сверху на край стола, простирала руки к небу и произносила молитву. Затем вместе с Первосвященником они отправлялись в келью в башне и там съедали свой простой обед, который подавал им Ти-Тониса. После обеда Жрица ненадолго ложилась отдохнуть, пока лама Хотониса составлял гороскопы. Через час Сантеми спускалась и шла на большой задний двор, к тому озеру, на берегу которого каждый пятый год происходила церемония вручения Магического Креста. Никому не разрешалось находиться рядом, пока она плавала в его холодной воде. Всё было тихо, слышался только шум молитвенных колес… После купания она возвращалась в башню, заканчивала описание гороскопов, данное Первосвященником, и давала распоряжения ламам, что они должны были делать. Помимо посещения занятий и выполнения духовных упражнений, ламы должны были ежедневно выполнять физическую работу. Тот, кто не выполнял порученную физическую работу, подвергались телесным наказаниям. Верховный Жрец в такие дела не вмешивался, он лишь выполнял обязанности духовного наставника и надзора. В других монастырях было разрешено давать распоряжения ламам заместителю Первосвященника, но в Горной Обители это позволялось только Сантеми. И она никогда не злоупотребляла его доверием. Она знала, как правильно обращаться с ламами и гостями гомпы.
Ближе к вечеру Жрица принимала посетителей. Она облачалась в свою белую, украшенную вышивкой мантию и вела беседы от имени Первосвященника с князьями, принцами и другими гостями, которые спрашивали её о будущем. На самом деле это была обязанность Хотонисы, но он не любил такие встречи. Он был очень искренним, доверчивым, скромным и никогда не брал плату за свои прорицания. Но Сантеми, не колеблясь, принимала чудесные и богатые дары. Если она считала плату недостаточной, то всегда говорила об этом. Верховный Жрец участвовал лишь в тех редких случаях, когда дело касалось неприятного положения. Однажды, когда Жрица не захотела дать арабскому князу Эль-Гули святую воду, он стал угрожать ей, срывать с неё мантию. Вода в то время была очень ценной. Плата за кувшин воды составляла столько еды, сколько могли унести семь мулов. Поэтому Сантеми требовала и настаивала на такой высокой цене. Араб кинулся на Сантеми, она закричала, призывая помощь, и разбила кувшин об его голову. Он упал замертво. Хотониса услышал её крик о помощи в келье башни, хотя это было в 1000 футах от зала, и поспешил к ней. Арабские воины вступили в сражение с ламами-бойцами и требовали выдачи Жрицы. Верховный Жрец неслышно отодвинул занавес и вошёл в зал. Одним движением руки он сбил подбежавших к нему арабских телохранителей. Когда остальные воины ринулись на него, Хотониса протянул руки и силой своих глаз остановил их. Так он спас свою Жрицу. Исцелив арабского князя наложением рук, Хотониса вернулся в свою келью в башне. Ни разу он не спросил Сантеми, как и почему произошло это столкновение. Он так доверял ей, что не мог и подумать, что она может сделать что-то плохое и что-то не так. Поздно вечером наступал кульминационный момент достижений Жрицы − она беседовала с духами. Бывало, что они с Хотонисой одновременно впадали в пхо-ва транс. Тогда они встречались в потусторонних небесных сферах и получали наставления своего духовного Учителя. Вернувшись из транса, они погружались в свои переживания, а затем беседовали до поздней ночи, наблюдая за звездами. Их сон был краток − не более трех-четырех часов.
Вот уже 14 лет Сантеми была Жрицей и слыла «Зеницей Ока» горного монастыря. Однажды осенью, на рассвете, в обитель из Бабилу пришли послы ассирийского принца Хадад-Нирари. Между Бод-Юлом и Ассирией царил мир, ибо знания Хотониса ценились и почитались в самых дальних странах. Сантеми и Хотониса часто совершали длительные морские путешествия для лечения заболевших правителей далёких земель. Послы князя Хадад-Нирари не раз посещали Горную Обитель, и Хотониса часто пророчествовал для их правителя − так установились прочные связи. На этот раз гонцы прибыли в монастырь с важным сообщением: нашелся брат Верховного Жреца − Гониса, семнадцатилетним юношей пропавший во время великой ассирийской войны... Хотониса чуть не плакал от радости и вскоре отправился в путь, в Ассирию, чтобы забрать своего найденного брата. Он взял с собой Жрицу и Ти-Тонису и в очередной раз доверил монастырь старому ламе, Нам-Гангу.
Брат Первосвященника жил в убогой хижине на окраине города Кольби-Атосар. Он жил с вдовой, торговавшей фруктами на рынке. Хотониса сначала не узнал брата − такого грязного, неопрятного, в порванном кафтане. Гониса имел необычную внешность. Судя по его чертам, он мог быть как из Бод-Юла, так и из Кальта или из Кхема. Его мускулистое тело говорило об опыте в боях. И действительно, он много лет служил в ассирийской армии. У Верховного Ламы на глазах блестели слезы, когда он снова увидел брата, потеряв надежду на встречу… Хотониса не мог вымолвить ни слова. Сантеми стояла в дверях и смотрела на Гонису так, словно увидела привидение. Гониса удивленно и растерянно глядел на неё. Но в следующее мгновение братья уже стояли рядом, заключив друг друга в крепкие объятия. После долгого путешествия они прибыли обратно в Горную Обитель. Обсудив всё, Сантеми и Хотониса решили отправить Гонису в Кхем, в страну фараонов, для изучения медицины. Хотониса дал ему много золота, переодел в красивую одежду, как и подобает брату Верховного Жреца, и проводил его… Через полгода Хотонисе сообщили, что его брат учится в медицинской школе в Мемпи и служит при дворе фараона в качестве счётного офицера.
Ежедневно Хотониса и Сантеми лечили множество людей. Среди них были не только знатные приезжие, но и простые, бедные люди. Оба были настолько заняты лечением и исцелением, что были вынуждены ограничить свою деятельность в качестве первосвященников самым необходимым, то есть надзором за монастырями… Тогда и произошел случай, описание которого хранилось в свитках Горного Монастыря на протяжении многих веков. Однажды прибыл посол из Кхема, страны пирамид, и вручил Первосвященнику письмо фараона Па-Анкхи, в котором тот просил срочно прибыть в Кхем и вылечить его, ибо он настолько слаб, что не может даже встать с постели. Хотониса и Жрица отправились в путь. Семьдесят лам-бойцов сопровождали их. Путь пролегал через царство Гьягар. В порту, к юго-западу от Гьягара, их встретила парусная галера фараона. Прибыв на место, Хотониса определил, что фараону нужна операция. Он распорядился, чтобы в пирамиде установили каменный стол, на котором впоследствии должен был лежать фараон. Хотониса и Сантеми два дня молились, обретая силы для операции. Затем он запер Жрицу в комнате рядом с большим залом на нижнем этаже, отведённом для даров фараона. Там Сантеми неподвижно пролежала в трансе два дня и две ночи. Утром третьего дня Первосвященник снял плат с тела жрицы и дунул ей в рот. Она тут же пришла в себя и рассказала, что фараону нужно вскрыть грудь, так как ребро, сросшееся внутрь после старой травмы, давит ему на сердце… Египетские жрецы стояли вокруг и с любопытством наблюдали за происходящим. Жрица продезинфицировала каменный стол маслом, привезённым из Бод-Юла, а Хотониса обработал дымом ладана всё помещение. Сантеми сняла одежду с фараона. Первосвященник простёр руки к небу, потом опустил руки в священный дым благовония и приступил к работе. Всех наблюдателей удалили, двери закрыли. В зале остались только солдаты фараона, стоявшие в глубине помещения. Завистливые придворные врачи, а также первосвященник Кхема, приказали им убить врача-ламу и его помощников, если фараон погибнет под его ножом… Хотониса знал об этом, от него не было секретов. Он усыпил фараона силой своих глаз и вскрыл ему грудь. Вынув неправильно сросшееся ребро, он просто выбросил его. Кхемские жрецы задрожали от страха, ведь по их закону это было осквернение святилища. Фараон не проснулся после процедуры, он продолжал спать. Хотониса вместе со своими помощниками направился к выходу − он знал, что их арестуют и казнят. Сначала схватили Жрицу, с неё начали срывать одежду. Хотонису и его юного ученика втолкнули и заперли в другом зале пирамиды. Но Первосвященник метнул свой золотой жезл в закрытую дверь, и она распахнулась. Он вышел и направился во двор, где били его Жрицу. Он только махнул рукой, и пятеро солдат, коснувшихся Сантеми, рухнули на землю. Хотониса, жестом указал кхемским жрецам следовать за ним. Они вошли в зал, где лежал фараон. Хотониса силой Бод-Юла разбудил его. С открытой раной фараон вышел к народу… Затем Хотониса велел ему вернуться на своё ложе, молиться и возблагодарить бога Амона-Ра. Фараон сделал всё, как сказал Первосвященник, и через несколько дней он полностью исцелился. Народ Кхема прославлял Первосвященника Бод-Юла, а фараон щедро одарил его золотом, серебром и слоновой костью… Так Верховный Лама Хотониса исцелил фараона Па-Анхи, сына Ра, сияющего солнца, Владыки высшего и нижнего миров… В Kхеме Хотониса встретился с братом. Гониса очень хотел вернуться в Бод-Юл, но Первосвященник отказал ему в просьбе, объяснив, что сначала нужно закончить своё медицинские обучение, а потом вернуться домой, где сам Хотониса будет обучать его эзотерическим тайнам хирургии Бод-Юла.
Возвратившись в горную обитель, Верховный Жрец и Жрица продолжили свою обычную жизнь. Они становились всё более знаменитыми, известными и признанными. Всё больше и больше правителей из далеких стран искали их... Но Всемогущая Мудрость так создала этот тёмный мир, что чем ярче свет, тем гуще тьма. Владыка преисподней позавидовал великому успеху, и Бог решил отдать Твердыню Гор в его власть… Через год Гониса закончил учебу в Кхеме и приехал в Бод-Юл. С первого дня встречи Хотониса опекал брата и сам продолжил его обучение. Гониса пребывал в монастыре в качестве гостя. И хотя это было незаконно, но Хотониса был так признан и так уважаем, что сам предписывал все правила.
Однажды Первосвященник выехал лечить людей за пределы монастыря. У Сантеми сильно разболелась голова, и она позвала к себе Гонису.
— Ты даже не представляешь, как сильно я беспокоился о тебе, — произнес Гониса мягким, вкрадчивым голосом. — Все говорят, что ты, моя Жрица, «Зеница Ока» монастыря. Но с тех пор, как я увидел тебя в Кхеме, вернее, с тех пор, как я впервые увидел твой божественный образ, ты стала моей «Зеницей Ока».
— Не говори так, Гониса, — сказала Сантеми, опустив голову. — Не подобает так разговаривать с Жрицей… К тому же, я не верю твоим словам, ты так красиво говоришь каждой женщине… А как же молодая девушка в Кхеме при дворе фараона?
— Не стоит её упоминать, о ней больше нечего говорить… Я всю жизнь искал и не мог найти женщину, которой отдал бы своё тело и душу. Мне уже сорок лет, но ещё ни одна так и не затронула моё сердце… Однажды ночью мне приснился сон… Я стоял перед Престолом Святой Мудрости и умолял показать мне двойника моей души… Великая Мудрость ответила, что лучше мне не встречаться с ней, потому что в прошлой жизни я совершил что-то плохое… Я до сих пор точно помню сказанные мне слова, которые, на самом деле, я не мог понять: «...Ты должен убить в себе все плотские желания, всю жажду удовольствий. Ты должен узнать, что только любовь к преодолению может сделать тебя счастливым»…
Как-то раз Хотонисе пришлось оперировать ламу Пхеб-се. После операции он вместе со своим помощником Ти-Тонисом отправился в большой храмовый зал помолиться. За колонной, обнявшись, стояли Сантеми и Гониса. Гониса левой рукой обнял Сантеми, а правую, в знак любви, положил ей на лоб. Сантеми сделала то же самое… Хотониса уже много лет знал, что в один прекрасный день он потеряет свою Жрицу − окрепнув, она покинет Горный Монастырь. Но когда увидел этих двоих обнимающимися, он, потрясённый, закрыв глаза мантией, торопливо вышел из цсанга… Об этом событии слух быстро распространился по всему монастырю. Жрица была скомпрометирована. Хотониса не стал корить брата, но отослал его обратно в Кхем. Нарушившая закон Сантеми была строго наказана. Она загрустила, стала нелюдимой и отрешённой. Она потеряла способность применять свои великие знания и мастерство и выполнять обязанности Жрицы… Через полгода снова прибыл гонец от фараона с просьбой срочно приехать в Кхем и вылечить его. Хотониса взял с собой Сантеми, и снова фараон был исцелен. Подошло время возвращаться в Бод-Юл, но Хотониса нигде не мог найти Сантеми. Девушка, которая ревновала Сантеми к Гонисе, рассказала Первосвященнику, что его Жрица сбежала… Дома Хотониса ждали дальнейшие напасти. Сантеми, казалось, готовилась к побегу, ибо сожгла все записи о звёздах и исцелениях, которые они с Хотонисом собирали десятилетиями.
Незаметно пролетело много времени. Первосвященник ждал Сантеми. Он каждый день надеялся на её возвращение и всё свободное время проводил в башне, откуда осматривал окрестности в надежде когда-нибудь увидеть её. Часами он стоял, изучая местность. Он тосковал по Сантеми так же сильно, как замёрзшая земля ждёт прихода весны, как выжженные солнцем поля ждут наводнения, как пустые гнёзда ждут возвращения перелётных птиц. Но все было напрасно. Земля Исиды и Осириса поглотила жрицу Горной Обители. Хотониса долго ждал её возвращения, но, в конце концов, ему пришлось
искать новую жрицу. Однако с новой он уже не мог работать так, как когда-то с Сантеми. Хотониса хотел уйти в отставку, но ламы не приняли его решение. Ему было уже пятьдесят шесть лет, и он продолжил трудиться, но один, без жрицы… Потом он вновь искал брата, давно простив ему всё. Долгих шестнадцать лет он вёл поиски, но все его усилия были напрасны. Однажды из Кхема пришел торговец и сказал, что Гониса умер годом раньше. Но о чужеземной жрице, которая была с ним, он ничего не знал…
Годы спустя, зимним утром, Хотониса, в сопровождении своего ученика Ти-Тонисы, отправился в долину Чумби, где пятьдесят лет назад исцелил Сантеми. Когда они проходили мимо развалин дома Хорканга, с огромной силой нахлынули воспоминания … Исцелив помещика, жившего в конце деревни, они продолжили свой путь. Они шли по нехоженой тропе в сторону гор. Вдруг появилась старая нищенка и подошла к ним. Хотониса бросил ей монетку. Старуха поблагодарила его. Ламы пошли дальше, но не сделав и двадцати шагов, Хотониса внезапно остановился и медленно, очень медленно повернулся… Старая нищенка всё ещё стояла и смотрела на них. Первосвященник протянул руки и направился к ней − ноги сами несли его. Когда, наконец, Хотониса подошел к женщине, он упал на колени и поцеловал край её рваной одежды.
— Сантеми! — Воскликнул Хотониса и заплакал от радости. — Да будет благословенна Святая Мудрость!
Больше он не мог говорить − рыдания заглушили слова. Ти-Тониса, стоявший позади них, был настолько потрясен, что не мог вымолвить ни слова. Неведомая сила опустила его на колени, глаза наполнились слезами, и он горько заплакал.
— Хотониса! — Прошептала Сантеми. Голос её звучал, как раньше. — Я знала, что мы еще встретимся!… Смотри, твой талисман вернул меня к тебе…
Дрожа, она подняла свою посиневшую от холода руку, чтобы Хотониса мог увидеть талисман, однажды им подаренный ей. И действительно, золотой сонгдус блестел на запястье. Так Верховный Жрец встретил свою Жрицу, бывшую когда-то в Горной Обители «Зеницей Ока», но тридцать лет назад вырванной судьбой из монастыря… Сантеми жила в простой хижине в конце села. Она рассказала, что уже год, как она здесь. До этого она скиталась по великой Гьягарской империи и просила милостыню. Теперь она жила на подаяние в своей родной деревне... Прошлое уже нельзя было вернуть, и поэтому Хотониса мало что мог сделать для неё. Но через две недели он со своим учеником вернулся в долину Чумби. Они вели двух мулов, которые несли еду. С этого времени Хотониса присматривал и заботился о своей бывшей Жрице. Он навещал её каждый месяц, и они беседовали, как и раньше. Они рассказали друг другу всё, что с ними произошло с момента их разлуки. Но они не винили друг друга... Первосвященник снова был счастлив и благодарил судьбу за оказанную ему милость… Сантеми прожила еще четырнадцать лет в маленьком домике в долине Чумби. Она умерла на руках Хотонисы. В тот день его ученик пришел позже, и, войдя в хижину, он увидел своего Учителя, стоящего на коленях у кровати. Услышав его шаги, Хотониса повернулся и сказал ему:
— Ни слова, Ти-Тониса… Не тревожь её во время священного сна, в священный миг бардо, когда вечный свет предстаёт перед ней.
— Мастер, что случилось? — Прошептал Ти-Тониса.
— Меддо, — произнёс первое слово погребальной молитвы Хотониса. — Её больше нет, она ушла…
Ученик опустился на колени рядом с Верховным Ламой и приник лбом к руке жрицы. Так они, молча, молились, пока не рассеялась тьма перед розовеющим рассветом, встающим над сияющей снежной вершиной Ти-Се…
***
Kami yo shinkan ni megumi где kudashi tamai!… Будь благословенна моя Жрица, да благословит тебя Господь!.. Видишь, после прохождения череды карм, ты в шестую жизнь родилась в Тибете и стала жрицей. Ты была близка к Богу, и если бы ты не оступилась, когда появился тот человек, ты могла бы жить в шестой сфере неба, свойственной тебе… История твоей жизни в Горной Обители уже была описана Ламой Ти-Тонисой в книге «Твердыня Гор» (Хотониса там назван Лхалу Ламой). Сейчас я рассказал тебе ещё и о том, что не вошло в книгу: о церемонии вручения Магического Креста, о занятиях дня Жрицы…
Сантеми, в этой жизни ты родилась для того, чтобы с низшей ступени, достигнутой в прошлом воплощении, ты перешла на другую, достигнув положения Верховной Жрицы. Начало было красивым и легким. Совсем юной ты пришла жрицей в Горный Монастырь. И чтобы искушение не было для тебя столь велико, ты родилась в эпоху, когда жрицы подвергались стерилизации. В чем же тогда была вина, что ты пала, несмотря на всё это? − Рождение в знаке Скорпиона. Скорпион даёт только два пути развития человека, символы которых змея и орел: змея привлекает душу к чувственности, через орла она может взлетать до невообразимых высот. В этой жизни ты была подвергнута испытанию в той области, где ты потерпела неудачу в своей предыдущей жизни. Жрица никогда не должна предавать своё призвание и выходить замуж. Если судьба складывалась так, что жрица должна жить рядом с мужчиной, она могла жить с ним только в духовной любви, как ты, Сантеми, жила с Первосвященником в Горной Обители. Твоя карма − Гониса. Ты могла бы избежать этой суровой кармы, если бы не бросила вызов судьбе. Даже будучи жрицей, ты по-настоящему интересовалась мистикой только до тех пор, пока не достигла высоты, на которой ты решила, что уже всё знаешь и имеешь право повелевать другими. Твоё женское тщеславие и любовь к лести вспыхнули, и ты позволила ламам почувствовать твою силу. Ты правила ими не только как жрица, но и как женщина. Именно поэтому ты пала грехом чувственности и согрешила именно с братом своего Первосвященника. Верховный Лама по своей доброй воле принял расплату за себя и за вас обоих, хотя мог бы всё предотвратить. Благодаря своему ясновидению он с самого начала понял, что будет с ним и с вами. Но он не хотел мешать вашей свободной воле. Таким решением Хотониса искупил свои прежние грехи, и его карма была исчерпана. Это было его последнее воплощение на земле. Позже он снова родился в плотном мире, но не по принуждению кармы, а по свободной воле, чтобы помочь вам обоим. Грехи, приведшие к твоему падению, были настолько ужасны, что в грядущих жизнях карма заставила совратителя воплотиться вместе с падшей жрицей, чтобы искупить их. Но он был слишком слаб и отягчал свою карму всё новыми и большими грехами. Самостоятельно и в одиночку, он не был способен покаяться. Благословение на одинокий путь из-за своего маловерия он не мог получить, и поэтому ему нужна была поддержка − помощь твоя или Первосвященника.
После твоей смерти Верховный Лама связался с тобой через Пхо-ва транс, и вы часто были вместе. После его смерти ваши души могли свободно встречаться. Хотониса очень сожалел, когда понял, что и он был виноват в твоём падении. Закон, земной или небесный, не может быть нарушен даже Первосвященником. Ему не следовало брать с собой свою Жрицу, уезжая за границу, и ему не следовало оставлять Великий Монастырь без присмотра… Гониса, брат Первосвященника, который в нынешней жизни является твоим супругом, не мог встретить тебя в небесных сферах, ибо по закону соответствия он попал в нижние области. Когда ты, Сантеми, осознала свой грех, с позволения Бога, ты решила снова стать жрицей в своей следующей жизни. Ты ведь знала закон − всякий, согрешающий в чем-то, должен искупить то же самое...
Re: Барна Балог и венгерские медиаторы
Глава 8 . Снова в Тибете
Душа снова пришла в Бод-Юл в своём седьмом воплощении. Девочка родилась в Самдинге, в знатной дворянской семье. Родители очень любили её и весьма рано заметили, что маленькая Долма необыкновенно восприимчива ко всему трансцендентному. Девочке часто снились сны, предрекающие будущее. Даже днём её посещали видения. Она на мгновение впадала в транс, а когда приходила в себя, рассказывала необыкновенные истории…
Однажды Долма с отцом проходили мимо женского монастыря. В ту пору ей было пять лет. Неожиданно, девочка попросила отца присесть на камень, сославшись на усталость. Они выбрали себе уютное место и сели. Некоторое время девочка задумчиво смотрела перед собой, потом подняла голову, и быстро глазами начала что-то искать. Наконец, её взгляд остановился на вершине горы, где стоял монастырь. С тоской в глазах она смотрела на его сияющие, белые стены… Долма погрузилась в свои мысли. Отец спокойно ждал и не сводил с неё глаз, родители всегда исполняли все её желания.
— Я уже здесь жила... — медленно произнесла пятилетняя девочка. — Я была жрицей, и после моего посвящения ассирийские солдаты вторглись в Самдинг… Все были казнены, кроме меня… Меня похитил солдат… Дальше я не помню… Но знаю, что Хадад-Нирари был тогда царем Ассирии…
Отец с удивлением слушал её, покачивая головой.
— Откуда ты это знаешь, дитя моё? Ведь это невозможно, ты не можешь помнить свои прошлые жизни. Святая Мудрость скрывает прошлое от нас, смертных.
Неожиданно, на широкой дороге, у которой расположились Долма с отцом, возникла суматоха и послышались крики. Приближался роскошный паланкин Верховной Жрицы Самдинга, и всех просили освободить для неё путь… Люди расступились. Когда жрица поравнялась с ними, отец Долмы, Сенг-па, по обычаю дворян Бод-па, низко поклонился. Жрица, Кагмо Ванг, улыбнувшись, приказала ему встать и взглянула на девочку.
— Это твоя дочь? — Спросила Жрица Сенг-па.
— Да, это моя дочь, святая Кагмо…
— Какие у неё необычные зелёные глаза! Похоже, она очень умная и одухотворенная девочка… Подойди ко мне, дитя моё…
Долма подошла к ней, вскинула руки и трижды поклонилась, как это делают жрецы.
— Приветствую тебя, Матушка... — звенящим голосом сказала девочка, закрыв глаза. — Я рада снова увидеть тебя. Я хочу поблагодарить тебя за доброту, за то, что ты приняла меня в Твердыню Гор, когда ассирийцы опустошили Самдинг… Мне было очень горько, когда после смерти твоего Первосвященника тебе пришлось покинуть монастырь…
Жрица пристально посмотрела на ребёнка, поднялась с кресла и встала на колени рядом с девочкой.
— Ты сказала, дитя моё, что я поселила тебя в Горном Монастыре... и что ассирийцы…
— Пожалуйста, не сердись на неё, святая Кагмо, — прервал Жрицу отец девочки. — Иногда она говорит, не думая…
— Этот ребенок − тулку! — сказала Жрица, простерев руки к небу, и поклонилась Долме.
— Самдинг был фактически разрушен ассирийцами двести лет назад, и только юная жрица смогла уцелеть в тех событиях, которые завершились у стен Горной Твердыни… По крайней мере, предания пишут об этом. Со своей стороны скажу, что в прошлой жизни я на самом деле была жрицей Твердыни Гор − это мне поведал мой духовный наставник… Как тебя звать, господин? — вдруг обратилась она к отцу.
— Сэнг-по...
— Ну, уважаемый Сэнг-по... Могу только посоветовать тебе, привести девочку в наш монастырь, когда ей исполнится 7 лет. Она должна учиться у нас, ибо Святая Мудрость создала её жрицей…
Итак, два года спустя Долма пришла в ямго Самдинга, где в своей предыдущей жизни она проходила обучение. В то далёкое время наука и культура в Бод-Юле были на высоком уровне, а ламы монастырей проливали кровь в войнах. Тогда особенно важным было умение лечить, ибо знания и способности лам оценивались, как в Бод-Юле, так и в других странах, по их целительному мастерству. Каждый добропорядочный человек хотел, чтобы его дети были воспитаны ламой. Юной Долме не составило труда привыкнуть к жизни жриц, ведь она подготовила себя к этому и физически, и духовно в своих прошлых жизнях. Она умела входить в транс, вспоминая события прошлого, что и определило её нынешнее предназначение. В ямго Долма научилась очень многому. Её знания с каждым днём возрастали. К концу третьего года, после того, как состоялся отбор лучших, из трёхсот кандидаток осталось только семнадцать. Благодаря тяжелым физическим и умственным упражнениям все семнадцать кандидаток имели крепкий физический организм. Основной духовной практикой был полёт сознания. Вскоре Долма прошла посвящение, и через год она превзошла в знаниях остальных посвященных. Её жизнь в ямго не была легкой, ибо в женских монастырях обучение шло намного строже, нежели в мужских. Но она выдержала всё и была безмерно счастлива, что может быть жрицей.
Когда Долме исполнился двадцать один год, в её жизни произошли большие перемены. В главном монастыре страны умер Та-лама, и теперь новый Первосвященник нуждался в Кагмо. Совет Верховных Жрецов из всех ямго отобрал семь жриц. Из них Верховный Лама выбрал Долму. Судьба одним толчком вынесла юную девушку из тени безвестности в центр внимания самого главного монастыря страны, утвердив её Жрицей.
Это был великий монастырь Тамполь-Бори, носивший название "Твердыня Гор". Когда Долму впервые повели через главные врата и ликующую толпу, она была так растрогана, что слёзы радости текли по её щекам. Она не была здесь чужой, она знала каждый уголок монастыря, все постройки, цепляющиеся за скалы, как птичьи гнезда, и воздух храма, благоухающий ладаном, двойной трон в нём, на котором она столько раз сидела тогда… Ей пришлось собрать все силы, чтобы сохранить серьёзность и торжественность, как и положено при этой церемонии. Она посмотрела на своего Первосвященника. Он ласково улыбнулся ей в ответ. Однако Долма чувствовала, что это не тот человек, который был рядом с ней в предыдущей жизни и после − в небесных сферах. Когда она произнесла молитву посвящения перед ламами, слезы хлынули из её глаз…
С поклоном Верховному Жрецу и Жрице вперед вышел лама средних лет, самый мудрый среди посвященных. Взглянув на его лицо, Долма узнала его, своего верного друга: «Ти-Тониса…», − прошептал голос души. Всего на краткий миг приподнялась завеса прошлого, и уже в следующее мгновение она видела только торжественное лицо ламы, казавшееся ей знакомым, и не могла вспомнить ни его имя, ни прошлого.
— Во имя Святой Мудрости, приветствую тебя и все мы, наша Жрица! Ты станешь «Зеницей Ока» монастыря. Да, ты знаешь Волю Господа для людей земли. Будет ли наш монастырь знаменитым, зависит от тебя и от твоего решения. По твоей воле мы сможем обрести вечный душевный покой и слышать музыку, бесконечно желанную. Да защитит нас Око твоё. Да пребудем мы во веки веков под лучом твоих глаз. Да очистит твой ум Святая Мудрость и даст тебе силу, в совершенстве и без ошибок, передавать нам всё, что узнаешь во время божественного вдохновения, дабы всё это принесло нам пользу. Да будет наша смерть освещена твоим неиссякаемым светом. Да сохранишь ты вечную, истинную и чистую любовь к нам, благодаря твоей связи с Богом, даже после смерти. Этого мы ждём от тебя. Мы молим Великую, Всемогущую Мудрость помочь тебе в этом…
Со слезами на глазах Долма выслушала древнюю молитву посвящения, и в ту минуту снова настоящее и прошлое слились на краткое мгновение. Она окончательно успокоилась, хотя понимала, что нынешний Первосвященник вовсе не тот, кто был её предыдущим Верховным Жрецом. Но где сейчас мог быть прежний Первосвященник? На земле или на небе?.. В один миг пришло осознание, что её бывший Верховный Лама находится в небесных сферах и защищает её оттуда. Долма чувствовала себя очень счастливой, на душе было спокойно. Ей казалось, что с этой жизнью цикл её воплощений подходит к концу. Она, по милости Святой Мудрости, в раннем детстве пришла в монастырь, и теперь, будучи молодой женщиной, стала Верховной Жрицей величайшей гомпы. Здесь она была под защитой: соблазны и тяготы земной жизни, как и гонения, оставались за пределами монастыря…
После церемонии Долма села на трон рядом с Верховным Жрецом. Та-лама первым обратился к собранию лам. Своей речью он поддержал и вдохновил священников, а в заключении он призвал их слушаться новой Кагмо. Потом поднялась Долма и попросила видеть в ней не женщину, а жрицу. Она напомнила ламам, насколько опасна чувственность, указав на священного змея, живущего в каждом человеке. Она говорила, что этот змей в начале человеческой жизни спит, но с наступлением половой зрелости он медленно просыпается, и начинается великая борьба между душой и змеем. Тот, кто стремится к духовной жизни, отказывается подчиняться змею и не становится его рабом. Таким людям змей дарует все свои скрытые сокровища, более ценные, чем все сокровища земли: ясновидение, предвидение, пророчество, исцеление − четыре трансцендентных дара. А тот, кто поддастся соблазну змея, становится его рабом, и манящая похоть, всегда предающая надежды, приводит к горькому раскаянию и уничтожению духовной восприимчивости…
Произнося свою речь, Долма заметила, что на неё смотрит молодой лама в первом ряду. Это был высокий, стройный молодой священник с чёрными прямыми бровями и красивым лицом. Он смотрел на неё так, словно увидел перед собой привидение. Долма и сама то и дело поглядывала на этого человека, − она не могла понять почему. Встречались ли они когда-нибудь? Да, у неё было твёрдое ощущение, что она где-то его видела. Но где и когда это было, она не знала… Как только она подумала об этом, всё её внутреннее спокойствие, которым она только что обладала, внезапно исчезло. Она необъяснимо чего-то боялась...
Охватившее Долму беспокойство не давало ей больше говорить, − в голове крутились совершенно другие мысли, несвойственные Жрице. Она хотела произнести долгое, обстоятельное обращение к ламам, но теперь передумала и быстро закончила свою речь какими-то невнятными словами. Кроме Та-ламы, никто ничего не заметил… После церемонии она объяснила, что от великой радости была полностью сбита с толку и с нетерпением ждала отдыха от волнений последних нескольких дней...
На следующий день Долма попрощалась со старой жрицей, которая, согласно правилам, после смерти своего Первосвященника и посвящения нового Та-ламы и его Жрицы, должна была покинуть монастырь… Долма разыскала старую Кагмо в её келье. Та готовилась к отъезду. Каждая жрица после смерти своего Первосвященника обычно удалялась в свой прежний монастырь, где проводила остаток жизни. В общем, она пережила своего Первосвященника всего на несколько лет…
— Да защитит тебя Святая Мудрость, Матушка... — сказала Долма, низко кланяясь старой жрице. — Пожалуйста, не забывай меня.
— Дочь моя, — ответила старая Кагмо со слезами на глазах и обняла Долму. — Будь хорошей жрицей Твердыни, у тебя здесь важное предназначение… В нашей гомпе ты найдешь записи бывшего Первосвященника Хотонисы, умершего сто сорок лет назад. Его тело похоронено в северном великом чортене… Ты можешь прочитать его пророчество. Согласно этому предсказанию, его неверная жрица, которая в старости умерла тоже здесь, вернётся в Твердыню Гор, когда её арва исполнится… Пророчество указывает точную дату возвращения этой неверной жрицы. Она должна была приехать в месяц Кэм в этом году... И вот сейчас у нас месяц Кэм! Я следила за твоей жизнью с самого начала, а также разговаривала со жрицей монастыря в Самдинге. От неё я узнала чудесные истории о прошлом Горной Твердыни, которые ты рассказывала в детстве. То, что ты говорила, может знать только тот, кто здесь жил... Ну, в общем, надо смотреть правде в глаза... Ты − Сантеми, бывшая жрица, которая со своим владыкой и учителем сто сорок лет назад привела этот монастырь к развитию… Твоя душа возродилась в Бод-Юле, и судьба привела тебя сюда именно для того, чтобы в той же гомпе ты искупила свои грехи, совершённые в то время. В монастыре будет много того, что напомнит тебе прошлое. Ты найдёшь свои прежние любимые вещи, знакомые места и кельи, где любила бывать… Долма, будь осторожна! На тебе большая ответственность. Ты должна быть рядом со своим Жрецом и почитать Святую Мудрость, Великую Мудрость, единого Бога, и после своей смерти вернуться в небесную сферу V6, где тебя ждет твой прежний Первосвященник… Во время своих полётов сознания я часто беседовала с ним, и он сказал мне, что ты снова родишься… Я рада за тебя и вижу − предсказание исполнилось! Только погасив долги своей старой арвы, ты сможешь стать счастливой... И не только здесь, но и в потусторонней жизни…
Долма обняла плачущую старую Кагмо, опустилась перед ней на колени и покрыла поцелуями подол её платья… В монастырь вернулась привычная жизнь. Долма вновь обрела спокойствие. Правда, она заметила, что за ней постоянно наблюдает молодой лама, привлёкший её внимание на посвящении, и смотрит на неё иначе, чем на других. Однажды, отправившись в купальню за Харламом, чтобы как следует вымыться, она почувствовала, что за ней кто-то следит… Долма обернулась и увидела, что Барла, молодой лама, идёт за ней. Он спрятался за колонну. Жрица очень рассердилась и подошла к нему. Лама растерялся и, переступая с ноги на ногу, смущённо опустил голову. Сообразив, что перед ним стоит Кагмо, он неуклюже опустился на колени, как того требовало правило.
— Как ты посмел следовать за мной? Ты должен быть в цанге!
Лама ничего не ответил, он только посмотрел на неё своими глубокими, голубыми глазами.
— Я заметила, что ты постоянно следишь за мной, и смотришь на меня так, как не подобает смотреть на Жрицу… Что ты можешь сказать в своё оправдание?
Лама Барла смотрел на неё с детским выражением лица, как сын на свою мать.
— Пожалуйста, не сердись на меня, Ванг Кагмо… Я мечтаю о тебе с тех пор, как увидел тебя. Я знаю, что это запрещено, но я не могу справиться с этим наваждением… Как магнит притягивает железо, так и ты привлекаешь меня... Однажды ночью мне приснилось, что ты − моя мать, и львы напали в пустыне на нас… Я прижался к тебе и уже ничего не боялся… В другом сне ты была моей женой… но я не был ламой… кажется, всё это произошло давным-давно…
— Что ты сказал о львах? Это очень интересно, я ведь тоже видела такой сон… Я была в пустыне и держала мальчика, когда на нас напали львы… А сейчас смотрю на тебя, и мне кажется, ты на него похож...
Долма замолчала, вспомнив, что Жрица не должна так говорить. Она взяла себя в руки, чтобы казаться строгой, ибо, глядя в сияющие глаза ламы, она ощутила, как силы покидают её.
— А теперь повернись, я накажу тебя за то, что ты посмел подсматривать за мной.
Она взяла кнут, который всегда носила с собой как символ права на телесное наказание, и семь раз ударила его по спине. Она, конечно, должна была бы снять с него одежду, но ей стало его очень жаль. Барла молча перенес удары, и даже во время наказания не сводил глаз с её лица.
— А теперь иди и никогда больше не ходи за мной! Несмотря на твою провинность, я не сержусь на тебя... — неожиданно для себя самой сказала Жрица.
Лама счастливо улыбнулся, трижды поклонился и ушёл. Долма несколько минут неподвижно стояла и смотрела ему вслед.
Тем временем, Садаг, князь преисподней, водрузил большой камень на вершину Ти-Се, чтобы оттуда снова сбросить его на Горную Твердыню, как это было прежде, когда он искушал Первосвященника Хотонису и его Жрицу… Лама Барла искал любую возможность быть рядом с Кагмо. Если он не мог приблизиться к ней, он подкупал небольшими подарками ламу, назначенного Жрице, или просто просил его позволить подать ей воды или выполнить какое-нибудь её поручение. Долма заметила это, и, как женщине, ей очень нравилось это безмолвное почтение, однако ей всегда приходилось сурово наказывать его. В конце концов, это заметил и Первосвященник. Однажды, когда Жрица совершала свой обычный полёт сознания, причём Верховный Жрец должен был следовать в духе за ней согласно правилам Пхо-ва, он поймал её на том, что, вместо устремления в высшие небесные сферы, дух Долмы разыскал ламу Барлу в его келье и с любовью наблюдал за ним во время сна. Барла тоже пытался связаться с Кагмо, используя полёты сознания, но ему это не удавалось − он был очень плохим учеником Пхо-ва. Поэтому именно дух Долмы всегда искал его. Это стало первым шагом к их грядущему грехопадению.
Верховный Жрец был очень строгим человеком и прекрасно знал все камни преткновения для тела и духа. Благодаря своей способности ясно видеть прошлое и будущее, он знал, что Долма, бывшая жрица Твердыни Гор, пала в своей прошлой жизни. Он знал, что Сантеми была самым близким сотрудником и «Зеницей Ока» Первосвященника Хотонисы, и что благодаря этим двоим монастырь стал знаменитым и влиятельным. Он знал, что в общем склепе, где покоится тело Хотонисы, тела Сантеми нет. Первосвященник Рибог уже понял, что силы зла и демоны искушения начали действовать, чтобы подвергнуть Горную Твердыню опасности… Так он сурово наказал жрицу? Да, её заточили в темницу на семь дней, где она питалась только хлебом и водой. Всем ламам монастыря было запрещено приближаться к камере. Но причину наказания Жрицы Первосвященник не сказал ламам − это могло погубить репутацию Долмы. Он просто сказал, что Кагмо одержима злом, и они все должны молиться за неё...
Несмотря на приказ, лама Барла пробрался в подземелье и хотел освободить Жрицу. В полной темноте, на ощупь, он пробрался к камере. Отыскав тяжелую, массивную дверь, он стукнул по ней кулаком.
— Моя жрица, ты здесь?
Долму охватил страх, она знала, что этот лама − её гибель. Она подползла к двери, чтобы лучше слышать его.
— Уходи, Барла… Не отягощай мою и свою душу дальнейшими грехами!.. Дай мне покаяться! Та-Лама справедливо наказал меня… Прекрати искать встречи со мной, пока мы оба не совершили грехи, которые никогда не искупить!
— Кагмо Ванг! Моя госпожа!.. Я не могу позволить тебе томиться здесь! Не бойся, я вытащу тебя отсюда... Я принес с собой топор... Я освобожу тебя, а потом мы покинем монастырь, уйдем отсюда, у нас всё получится.
— Прошу, уйди, богохульник! — услышал он голос Долмы, — ...уходи и никогда больше не искушай меня!.. Как же я была счастлива до встречи с тобой! Мое сердце разрывается от горя… Я очень тоскую по тебе…
От её слов лама словно обезумел. Размахнувшись, он выбил топором замок и распахнул дверь. Но тут произошло нечто невероятное и ужасное: из раскрытой двери вырвалось пламя и настолько ослепило своим голубовато-жёлтым сиянием Барлу, что он не мог ничего видеть. Когда ему удалось открыть глаза, повсюду был только дым. Лама устремился в тесную камеру, но тут же споткнулся о тело Долмы… Она лежала, и казалось, что она просто спит, сложив руки на груди и блаженно улыбаясь. На её теле не было ожогов, и даже одежда не обгорела. Барла приложил ухо к её груди, пытаясь услышать стук сердца, и когда понял, что она мертва, разрыдался. Он хотел убежать, но наткнулся на Первосвященника. Верховный Жрец, находясь в башне в своей келье, во время медитации увидел на духовном плане всё происходившее здесь, в подземелье, и поспешил спуститься. Взглянув на Барлу, Первосвященник произнес:
— Прочь!.. Оставь монастырь немедленно! И не попадайся мне на глаза! Ты нарушил мой приказ и тем самым навлек на нас несчастье. Ты не достоин носить мантию ламы!
Не слушая объяснений Барлы, Первосвященник нагнулся, взял на руки Жрицу и понёс её в свою келью. Тело Долмы было ещё тёплым, но он уже знал, что она мертва. Однако он всё равно пытался её оживить. Он делал массаж сердца и даже провёл секретный ритуал Кодана, но всё было напрасно − он не смог вернуть её к жизни.
Неожиданно в келью вошёл Тониса, серьезный, средних лет лама. Это он читал приветственную молитву на посвящении Долмы. Тониса был секретарем и слугой Первосвященника, как тогда при Хотонисе. Смерть Кагмо потрясла его. Преклонив колени, Тониса склонил голову над телом жрицы и коснулся лбом её руки... Затем он рассказал своему Первосвященнику о том, что изучая древние священные писания, хранящиеся в монастырской библиотеке, он нашёл ключи к разгадке отношений между Жрицей и Хотонисой… Тониса посоветовал Верховному Жрецу войти в транс и связаться с духом Хотонисы. Из записей прежнего Верховного Ламы было известно, что после ухода с земли его обителью будет небесная сфера V6, и он никогда больше не родится на земле. В тот же вечер Верховный Жрец Рибог осуществил полёт сознания в духовные сферы. Тониса был рядом, следил за состоянием Верховного Ламы и записывал сообщения своего учителя из потустороннего мира.
— Приветствую тебя, Хотониса, наш уважаемый Верховный Жрец! — сказал Та-лама Рибог, когда его душа встретила лучезарный дух Хотонисы у стен сияющего двойника Твердыни Гор. — Прости меня, твоего земного слугу и преемника, за беспокойство в Йен- Йеце… Моя Жрица, Долма, которая тогда была твоей Кагмо и звалась Сантеми, сегодня скоропостижно скончалась, и я не могу объяснить себе её смерть… Несколько дней назад я наказал её и запер в подземной камере. Я запретил ламам посещать её. Но один лама попытался освободить её, несмотря на мой приказ… Однако, когда он открыл дверь, вырвалось пламя, и я нашел свою Жрицу мёртвой, лежащей на полу…
— Что для тебя секрет, Верховный Лама Рибог, для меня ясно, как пламя огня, убившее её... Знай, что огонь в той камере был создан моими силой и волей. Я, Хотониса, выявил пламя из первозданной субстанции для того, чтобы Жрица никогда больше не грешила и не ввергалась бы в бездну!
***
Kami yo shinkan ni megumi где kudashi tamai!.. Приветствую тебя, моя Жрица, да благословит тебя Бог! К седьмому воплощению опять привела тебя карма. Ты снова оказалась в Тибете, в Твердыне Гор, в которой когда-то жила такой одухотворенной жизнью, что могла бы достичь освобождения навсегда. Ты должна была родиться на месте твоего падения и при тех же обстоятельствах, чтобы искупить совершённый грех. Давний обольститель хотел и на этот раз соблазнить тебя… Твой прежний Первосвященник, пребывая в шестой небесной сфере, с позволения Бога, стал духом-хранителем твоей жизни в Бод-Юле. Во время каждого твоего полёта сознания он был рядом и направлял тебя. Но, к сожалению, он не мог должным образом повлиять на тебя − чувственность снова захватила тебя, разрушала мыслями, недостойными Жрицы. По справедливости надо сказать, что эти мысли возникали только в отношении одного человека, который был, есть и будет твоей вечной кармой. Верховный Жрец Рибог, знал, кто твой духовный наставник, но не знал твоей кармы, которой ты была связана с молодым ламой. Первосвященник, из благоговения, похоронил тебя в старом пустом склепе, рядом с усыпальницей Хотонисы. Но, по словам тибетских лам, произошло чудо: после дня погребения тело твоё было найдено перед чортеном, при этом огромный камень, закрывавший твой склеп, стоял нетронутый на своём месте… Так твой Верховный Жрец и наставник не позволил тебе занять место, которое он сам приготовил для тебя. Ты не была достойна этой усыпальницы. Законы духовного мира так же не позволили бы покоиться тебе здесь… Тебя поместили в простой склеп.
Твоя карма, моя жрица, всегда была связана с одним и тем же человеком, о котором ты так страстно мечтала, и из-за которого ты проваливалась в бездну в своих многочисленных жизнях. Ты бы пала и в этой жизни, если бы твой Верховный Жрец не вмешался, прежде чем ты могла снова совершить ещё один грех, который уже невозможно было исправить. Однако он нарушил законы духовного мира, вмешавшись недопустимым образом, за что ему тоже пришлось заплатить. Несмотря на то, что он уже закончил свои земные воплощения, ему пришлось спуститься в нижние небесные сферы и принять ответственность за будущие земные воплощения своей Жрицы. Это была расплата за содеянное.
Твоя вторая жизнь в Твердыне Гор действительно была духовно более благополучной. Но если бы Первосвященник не вмешался, ты и на этот раз не избежала бы своей кармы. Не всегда поступая достойно Жрице, ты породила более трудные условия нового воплощения. Ты знала, что у тебя будет особая миссия: спасти человека, кармой связанного с тобой. Ты должна была спасти его, вновь падшего и разрушающего все свои жизни своим грехопадением. Лама Барла покинул монастырь и вернулся в пустыню, где родился. Он продолжил свою жизнь наёмником и присоединился к монгольским ордам. Он бесследно исчез, как и в прошлой жизни, когда его звали Гонисой и когда был братом Первосвященника.
Душа снова пришла в Бод-Юл в своём седьмом воплощении. Девочка родилась в Самдинге, в знатной дворянской семье. Родители очень любили её и весьма рано заметили, что маленькая Долма необыкновенно восприимчива ко всему трансцендентному. Девочке часто снились сны, предрекающие будущее. Даже днём её посещали видения. Она на мгновение впадала в транс, а когда приходила в себя, рассказывала необыкновенные истории…
Однажды Долма с отцом проходили мимо женского монастыря. В ту пору ей было пять лет. Неожиданно, девочка попросила отца присесть на камень, сославшись на усталость. Они выбрали себе уютное место и сели. Некоторое время девочка задумчиво смотрела перед собой, потом подняла голову, и быстро глазами начала что-то искать. Наконец, её взгляд остановился на вершине горы, где стоял монастырь. С тоской в глазах она смотрела на его сияющие, белые стены… Долма погрузилась в свои мысли. Отец спокойно ждал и не сводил с неё глаз, родители всегда исполняли все её желания.
— Я уже здесь жила... — медленно произнесла пятилетняя девочка. — Я была жрицей, и после моего посвящения ассирийские солдаты вторглись в Самдинг… Все были казнены, кроме меня… Меня похитил солдат… Дальше я не помню… Но знаю, что Хадад-Нирари был тогда царем Ассирии…
Отец с удивлением слушал её, покачивая головой.
— Откуда ты это знаешь, дитя моё? Ведь это невозможно, ты не можешь помнить свои прошлые жизни. Святая Мудрость скрывает прошлое от нас, смертных.
Неожиданно, на широкой дороге, у которой расположились Долма с отцом, возникла суматоха и послышались крики. Приближался роскошный паланкин Верховной Жрицы Самдинга, и всех просили освободить для неё путь… Люди расступились. Когда жрица поравнялась с ними, отец Долмы, Сенг-па, по обычаю дворян Бод-па, низко поклонился. Жрица, Кагмо Ванг, улыбнувшись, приказала ему встать и взглянула на девочку.
— Это твоя дочь? — Спросила Жрица Сенг-па.
— Да, это моя дочь, святая Кагмо…
— Какие у неё необычные зелёные глаза! Похоже, она очень умная и одухотворенная девочка… Подойди ко мне, дитя моё…
Долма подошла к ней, вскинула руки и трижды поклонилась, как это делают жрецы.
— Приветствую тебя, Матушка... — звенящим голосом сказала девочка, закрыв глаза. — Я рада снова увидеть тебя. Я хочу поблагодарить тебя за доброту, за то, что ты приняла меня в Твердыню Гор, когда ассирийцы опустошили Самдинг… Мне было очень горько, когда после смерти твоего Первосвященника тебе пришлось покинуть монастырь…
Жрица пристально посмотрела на ребёнка, поднялась с кресла и встала на колени рядом с девочкой.
— Ты сказала, дитя моё, что я поселила тебя в Горном Монастыре... и что ассирийцы…
— Пожалуйста, не сердись на неё, святая Кагмо, — прервал Жрицу отец девочки. — Иногда она говорит, не думая…
— Этот ребенок − тулку! — сказала Жрица, простерев руки к небу, и поклонилась Долме.
— Самдинг был фактически разрушен ассирийцами двести лет назад, и только юная жрица смогла уцелеть в тех событиях, которые завершились у стен Горной Твердыни… По крайней мере, предания пишут об этом. Со своей стороны скажу, что в прошлой жизни я на самом деле была жрицей Твердыни Гор − это мне поведал мой духовный наставник… Как тебя звать, господин? — вдруг обратилась она к отцу.
— Сэнг-по...
— Ну, уважаемый Сэнг-по... Могу только посоветовать тебе, привести девочку в наш монастырь, когда ей исполнится 7 лет. Она должна учиться у нас, ибо Святая Мудрость создала её жрицей…
Итак, два года спустя Долма пришла в ямго Самдинга, где в своей предыдущей жизни она проходила обучение. В то далёкое время наука и культура в Бод-Юле были на высоком уровне, а ламы монастырей проливали кровь в войнах. Тогда особенно важным было умение лечить, ибо знания и способности лам оценивались, как в Бод-Юле, так и в других странах, по их целительному мастерству. Каждый добропорядочный человек хотел, чтобы его дети были воспитаны ламой. Юной Долме не составило труда привыкнуть к жизни жриц, ведь она подготовила себя к этому и физически, и духовно в своих прошлых жизнях. Она умела входить в транс, вспоминая события прошлого, что и определило её нынешнее предназначение. В ямго Долма научилась очень многому. Её знания с каждым днём возрастали. К концу третьего года, после того, как состоялся отбор лучших, из трёхсот кандидаток осталось только семнадцать. Благодаря тяжелым физическим и умственным упражнениям все семнадцать кандидаток имели крепкий физический организм. Основной духовной практикой был полёт сознания. Вскоре Долма прошла посвящение, и через год она превзошла в знаниях остальных посвященных. Её жизнь в ямго не была легкой, ибо в женских монастырях обучение шло намного строже, нежели в мужских. Но она выдержала всё и была безмерно счастлива, что может быть жрицей.
Когда Долме исполнился двадцать один год, в её жизни произошли большие перемены. В главном монастыре страны умер Та-лама, и теперь новый Первосвященник нуждался в Кагмо. Совет Верховных Жрецов из всех ямго отобрал семь жриц. Из них Верховный Лама выбрал Долму. Судьба одним толчком вынесла юную девушку из тени безвестности в центр внимания самого главного монастыря страны, утвердив её Жрицей.
Это был великий монастырь Тамполь-Бори, носивший название "Твердыня Гор". Когда Долму впервые повели через главные врата и ликующую толпу, она была так растрогана, что слёзы радости текли по её щекам. Она не была здесь чужой, она знала каждый уголок монастыря, все постройки, цепляющиеся за скалы, как птичьи гнезда, и воздух храма, благоухающий ладаном, двойной трон в нём, на котором она столько раз сидела тогда… Ей пришлось собрать все силы, чтобы сохранить серьёзность и торжественность, как и положено при этой церемонии. Она посмотрела на своего Первосвященника. Он ласково улыбнулся ей в ответ. Однако Долма чувствовала, что это не тот человек, который был рядом с ней в предыдущей жизни и после − в небесных сферах. Когда она произнесла молитву посвящения перед ламами, слезы хлынули из её глаз…
С поклоном Верховному Жрецу и Жрице вперед вышел лама средних лет, самый мудрый среди посвященных. Взглянув на его лицо, Долма узнала его, своего верного друга: «Ти-Тониса…», − прошептал голос души. Всего на краткий миг приподнялась завеса прошлого, и уже в следующее мгновение она видела только торжественное лицо ламы, казавшееся ей знакомым, и не могла вспомнить ни его имя, ни прошлого.
— Во имя Святой Мудрости, приветствую тебя и все мы, наша Жрица! Ты станешь «Зеницей Ока» монастыря. Да, ты знаешь Волю Господа для людей земли. Будет ли наш монастырь знаменитым, зависит от тебя и от твоего решения. По твоей воле мы сможем обрести вечный душевный покой и слышать музыку, бесконечно желанную. Да защитит нас Око твоё. Да пребудем мы во веки веков под лучом твоих глаз. Да очистит твой ум Святая Мудрость и даст тебе силу, в совершенстве и без ошибок, передавать нам всё, что узнаешь во время божественного вдохновения, дабы всё это принесло нам пользу. Да будет наша смерть освещена твоим неиссякаемым светом. Да сохранишь ты вечную, истинную и чистую любовь к нам, благодаря твоей связи с Богом, даже после смерти. Этого мы ждём от тебя. Мы молим Великую, Всемогущую Мудрость помочь тебе в этом…
Со слезами на глазах Долма выслушала древнюю молитву посвящения, и в ту минуту снова настоящее и прошлое слились на краткое мгновение. Она окончательно успокоилась, хотя понимала, что нынешний Первосвященник вовсе не тот, кто был её предыдущим Верховным Жрецом. Но где сейчас мог быть прежний Первосвященник? На земле или на небе?.. В один миг пришло осознание, что её бывший Верховный Лама находится в небесных сферах и защищает её оттуда. Долма чувствовала себя очень счастливой, на душе было спокойно. Ей казалось, что с этой жизнью цикл её воплощений подходит к концу. Она, по милости Святой Мудрости, в раннем детстве пришла в монастырь, и теперь, будучи молодой женщиной, стала Верховной Жрицей величайшей гомпы. Здесь она была под защитой: соблазны и тяготы земной жизни, как и гонения, оставались за пределами монастыря…
После церемонии Долма села на трон рядом с Верховным Жрецом. Та-лама первым обратился к собранию лам. Своей речью он поддержал и вдохновил священников, а в заключении он призвал их слушаться новой Кагмо. Потом поднялась Долма и попросила видеть в ней не женщину, а жрицу. Она напомнила ламам, насколько опасна чувственность, указав на священного змея, живущего в каждом человеке. Она говорила, что этот змей в начале человеческой жизни спит, но с наступлением половой зрелости он медленно просыпается, и начинается великая борьба между душой и змеем. Тот, кто стремится к духовной жизни, отказывается подчиняться змею и не становится его рабом. Таким людям змей дарует все свои скрытые сокровища, более ценные, чем все сокровища земли: ясновидение, предвидение, пророчество, исцеление − четыре трансцендентных дара. А тот, кто поддастся соблазну змея, становится его рабом, и манящая похоть, всегда предающая надежды, приводит к горькому раскаянию и уничтожению духовной восприимчивости…
Произнося свою речь, Долма заметила, что на неё смотрит молодой лама в первом ряду. Это был высокий, стройный молодой священник с чёрными прямыми бровями и красивым лицом. Он смотрел на неё так, словно увидел перед собой привидение. Долма и сама то и дело поглядывала на этого человека, − она не могла понять почему. Встречались ли они когда-нибудь? Да, у неё было твёрдое ощущение, что она где-то его видела. Но где и когда это было, она не знала… Как только она подумала об этом, всё её внутреннее спокойствие, которым она только что обладала, внезапно исчезло. Она необъяснимо чего-то боялась...
Охватившее Долму беспокойство не давало ей больше говорить, − в голове крутились совершенно другие мысли, несвойственные Жрице. Она хотела произнести долгое, обстоятельное обращение к ламам, но теперь передумала и быстро закончила свою речь какими-то невнятными словами. Кроме Та-ламы, никто ничего не заметил… После церемонии она объяснила, что от великой радости была полностью сбита с толку и с нетерпением ждала отдыха от волнений последних нескольких дней...
На следующий день Долма попрощалась со старой жрицей, которая, согласно правилам, после смерти своего Первосвященника и посвящения нового Та-ламы и его Жрицы, должна была покинуть монастырь… Долма разыскала старую Кагмо в её келье. Та готовилась к отъезду. Каждая жрица после смерти своего Первосвященника обычно удалялась в свой прежний монастырь, где проводила остаток жизни. В общем, она пережила своего Первосвященника всего на несколько лет…
— Да защитит тебя Святая Мудрость, Матушка... — сказала Долма, низко кланяясь старой жрице. — Пожалуйста, не забывай меня.
— Дочь моя, — ответила старая Кагмо со слезами на глазах и обняла Долму. — Будь хорошей жрицей Твердыни, у тебя здесь важное предназначение… В нашей гомпе ты найдешь записи бывшего Первосвященника Хотонисы, умершего сто сорок лет назад. Его тело похоронено в северном великом чортене… Ты можешь прочитать его пророчество. Согласно этому предсказанию, его неверная жрица, которая в старости умерла тоже здесь, вернётся в Твердыню Гор, когда её арва исполнится… Пророчество указывает точную дату возвращения этой неверной жрицы. Она должна была приехать в месяц Кэм в этом году... И вот сейчас у нас месяц Кэм! Я следила за твоей жизнью с самого начала, а также разговаривала со жрицей монастыря в Самдинге. От неё я узнала чудесные истории о прошлом Горной Твердыни, которые ты рассказывала в детстве. То, что ты говорила, может знать только тот, кто здесь жил... Ну, в общем, надо смотреть правде в глаза... Ты − Сантеми, бывшая жрица, которая со своим владыкой и учителем сто сорок лет назад привела этот монастырь к развитию… Твоя душа возродилась в Бод-Юле, и судьба привела тебя сюда именно для того, чтобы в той же гомпе ты искупила свои грехи, совершённые в то время. В монастыре будет много того, что напомнит тебе прошлое. Ты найдёшь свои прежние любимые вещи, знакомые места и кельи, где любила бывать… Долма, будь осторожна! На тебе большая ответственность. Ты должна быть рядом со своим Жрецом и почитать Святую Мудрость, Великую Мудрость, единого Бога, и после своей смерти вернуться в небесную сферу V6, где тебя ждет твой прежний Первосвященник… Во время своих полётов сознания я часто беседовала с ним, и он сказал мне, что ты снова родишься… Я рада за тебя и вижу − предсказание исполнилось! Только погасив долги своей старой арвы, ты сможешь стать счастливой... И не только здесь, но и в потусторонней жизни…
Долма обняла плачущую старую Кагмо, опустилась перед ней на колени и покрыла поцелуями подол её платья… В монастырь вернулась привычная жизнь. Долма вновь обрела спокойствие. Правда, она заметила, что за ней постоянно наблюдает молодой лама, привлёкший её внимание на посвящении, и смотрит на неё иначе, чем на других. Однажды, отправившись в купальню за Харламом, чтобы как следует вымыться, она почувствовала, что за ней кто-то следит… Долма обернулась и увидела, что Барла, молодой лама, идёт за ней. Он спрятался за колонну. Жрица очень рассердилась и подошла к нему. Лама растерялся и, переступая с ноги на ногу, смущённо опустил голову. Сообразив, что перед ним стоит Кагмо, он неуклюже опустился на колени, как того требовало правило.
— Как ты посмел следовать за мной? Ты должен быть в цанге!
Лама ничего не ответил, он только посмотрел на неё своими глубокими, голубыми глазами.
— Я заметила, что ты постоянно следишь за мной, и смотришь на меня так, как не подобает смотреть на Жрицу… Что ты можешь сказать в своё оправдание?
Лама Барла смотрел на неё с детским выражением лица, как сын на свою мать.
— Пожалуйста, не сердись на меня, Ванг Кагмо… Я мечтаю о тебе с тех пор, как увидел тебя. Я знаю, что это запрещено, но я не могу справиться с этим наваждением… Как магнит притягивает железо, так и ты привлекаешь меня... Однажды ночью мне приснилось, что ты − моя мать, и львы напали в пустыне на нас… Я прижался к тебе и уже ничего не боялся… В другом сне ты была моей женой… но я не был ламой… кажется, всё это произошло давным-давно…
— Что ты сказал о львах? Это очень интересно, я ведь тоже видела такой сон… Я была в пустыне и держала мальчика, когда на нас напали львы… А сейчас смотрю на тебя, и мне кажется, ты на него похож...
Долма замолчала, вспомнив, что Жрица не должна так говорить. Она взяла себя в руки, чтобы казаться строгой, ибо, глядя в сияющие глаза ламы, она ощутила, как силы покидают её.
— А теперь повернись, я накажу тебя за то, что ты посмел подсматривать за мной.
Она взяла кнут, который всегда носила с собой как символ права на телесное наказание, и семь раз ударила его по спине. Она, конечно, должна была бы снять с него одежду, но ей стало его очень жаль. Барла молча перенес удары, и даже во время наказания не сводил глаз с её лица.
— А теперь иди и никогда больше не ходи за мной! Несмотря на твою провинность, я не сержусь на тебя... — неожиданно для себя самой сказала Жрица.
Лама счастливо улыбнулся, трижды поклонился и ушёл. Долма несколько минут неподвижно стояла и смотрела ему вслед.
Тем временем, Садаг, князь преисподней, водрузил большой камень на вершину Ти-Се, чтобы оттуда снова сбросить его на Горную Твердыню, как это было прежде, когда он искушал Первосвященника Хотонису и его Жрицу… Лама Барла искал любую возможность быть рядом с Кагмо. Если он не мог приблизиться к ней, он подкупал небольшими подарками ламу, назначенного Жрице, или просто просил его позволить подать ей воды или выполнить какое-нибудь её поручение. Долма заметила это, и, как женщине, ей очень нравилось это безмолвное почтение, однако ей всегда приходилось сурово наказывать его. В конце концов, это заметил и Первосвященник. Однажды, когда Жрица совершала свой обычный полёт сознания, причём Верховный Жрец должен был следовать в духе за ней согласно правилам Пхо-ва, он поймал её на том, что, вместо устремления в высшие небесные сферы, дух Долмы разыскал ламу Барлу в его келье и с любовью наблюдал за ним во время сна. Барла тоже пытался связаться с Кагмо, используя полёты сознания, но ему это не удавалось − он был очень плохим учеником Пхо-ва. Поэтому именно дух Долмы всегда искал его. Это стало первым шагом к их грядущему грехопадению.
Верховный Жрец был очень строгим человеком и прекрасно знал все камни преткновения для тела и духа. Благодаря своей способности ясно видеть прошлое и будущее, он знал, что Долма, бывшая жрица Твердыни Гор, пала в своей прошлой жизни. Он знал, что Сантеми была самым близким сотрудником и «Зеницей Ока» Первосвященника Хотонисы, и что благодаря этим двоим монастырь стал знаменитым и влиятельным. Он знал, что в общем склепе, где покоится тело Хотонисы, тела Сантеми нет. Первосвященник Рибог уже понял, что силы зла и демоны искушения начали действовать, чтобы подвергнуть Горную Твердыню опасности… Так он сурово наказал жрицу? Да, её заточили в темницу на семь дней, где она питалась только хлебом и водой. Всем ламам монастыря было запрещено приближаться к камере. Но причину наказания Жрицы Первосвященник не сказал ламам − это могло погубить репутацию Долмы. Он просто сказал, что Кагмо одержима злом, и они все должны молиться за неё...
Несмотря на приказ, лама Барла пробрался в подземелье и хотел освободить Жрицу. В полной темноте, на ощупь, он пробрался к камере. Отыскав тяжелую, массивную дверь, он стукнул по ней кулаком.
— Моя жрица, ты здесь?
Долму охватил страх, она знала, что этот лама − её гибель. Она подползла к двери, чтобы лучше слышать его.
— Уходи, Барла… Не отягощай мою и свою душу дальнейшими грехами!.. Дай мне покаяться! Та-Лама справедливо наказал меня… Прекрати искать встречи со мной, пока мы оба не совершили грехи, которые никогда не искупить!
— Кагмо Ванг! Моя госпожа!.. Я не могу позволить тебе томиться здесь! Не бойся, я вытащу тебя отсюда... Я принес с собой топор... Я освобожу тебя, а потом мы покинем монастырь, уйдем отсюда, у нас всё получится.
— Прошу, уйди, богохульник! — услышал он голос Долмы, — ...уходи и никогда больше не искушай меня!.. Как же я была счастлива до встречи с тобой! Мое сердце разрывается от горя… Я очень тоскую по тебе…
От её слов лама словно обезумел. Размахнувшись, он выбил топором замок и распахнул дверь. Но тут произошло нечто невероятное и ужасное: из раскрытой двери вырвалось пламя и настолько ослепило своим голубовато-жёлтым сиянием Барлу, что он не мог ничего видеть. Когда ему удалось открыть глаза, повсюду был только дым. Лама устремился в тесную камеру, но тут же споткнулся о тело Долмы… Она лежала, и казалось, что она просто спит, сложив руки на груди и блаженно улыбаясь. На её теле не было ожогов, и даже одежда не обгорела. Барла приложил ухо к её груди, пытаясь услышать стук сердца, и когда понял, что она мертва, разрыдался. Он хотел убежать, но наткнулся на Первосвященника. Верховный Жрец, находясь в башне в своей келье, во время медитации увидел на духовном плане всё происходившее здесь, в подземелье, и поспешил спуститься. Взглянув на Барлу, Первосвященник произнес:
— Прочь!.. Оставь монастырь немедленно! И не попадайся мне на глаза! Ты нарушил мой приказ и тем самым навлек на нас несчастье. Ты не достоин носить мантию ламы!
Не слушая объяснений Барлы, Первосвященник нагнулся, взял на руки Жрицу и понёс её в свою келью. Тело Долмы было ещё тёплым, но он уже знал, что она мертва. Однако он всё равно пытался её оживить. Он делал массаж сердца и даже провёл секретный ритуал Кодана, но всё было напрасно − он не смог вернуть её к жизни.
Неожиданно в келью вошёл Тониса, серьезный, средних лет лама. Это он читал приветственную молитву на посвящении Долмы. Тониса был секретарем и слугой Первосвященника, как тогда при Хотонисе. Смерть Кагмо потрясла его. Преклонив колени, Тониса склонил голову над телом жрицы и коснулся лбом её руки... Затем он рассказал своему Первосвященнику о том, что изучая древние священные писания, хранящиеся в монастырской библиотеке, он нашёл ключи к разгадке отношений между Жрицей и Хотонисой… Тониса посоветовал Верховному Жрецу войти в транс и связаться с духом Хотонисы. Из записей прежнего Верховного Ламы было известно, что после ухода с земли его обителью будет небесная сфера V6, и он никогда больше не родится на земле. В тот же вечер Верховный Жрец Рибог осуществил полёт сознания в духовные сферы. Тониса был рядом, следил за состоянием Верховного Ламы и записывал сообщения своего учителя из потустороннего мира.
— Приветствую тебя, Хотониса, наш уважаемый Верховный Жрец! — сказал Та-лама Рибог, когда его душа встретила лучезарный дух Хотонисы у стен сияющего двойника Твердыни Гор. — Прости меня, твоего земного слугу и преемника, за беспокойство в Йен- Йеце… Моя Жрица, Долма, которая тогда была твоей Кагмо и звалась Сантеми, сегодня скоропостижно скончалась, и я не могу объяснить себе её смерть… Несколько дней назад я наказал её и запер в подземной камере. Я запретил ламам посещать её. Но один лама попытался освободить её, несмотря на мой приказ… Однако, когда он открыл дверь, вырвалось пламя, и я нашел свою Жрицу мёртвой, лежащей на полу…
— Что для тебя секрет, Верховный Лама Рибог, для меня ясно, как пламя огня, убившее её... Знай, что огонь в той камере был создан моими силой и волей. Я, Хотониса, выявил пламя из первозданной субстанции для того, чтобы Жрица никогда больше не грешила и не ввергалась бы в бездну!
***
Kami yo shinkan ni megumi где kudashi tamai!.. Приветствую тебя, моя Жрица, да благословит тебя Бог! К седьмому воплощению опять привела тебя карма. Ты снова оказалась в Тибете, в Твердыне Гор, в которой когда-то жила такой одухотворенной жизнью, что могла бы достичь освобождения навсегда. Ты должна была родиться на месте твоего падения и при тех же обстоятельствах, чтобы искупить совершённый грех. Давний обольститель хотел и на этот раз соблазнить тебя… Твой прежний Первосвященник, пребывая в шестой небесной сфере, с позволения Бога, стал духом-хранителем твоей жизни в Бод-Юле. Во время каждого твоего полёта сознания он был рядом и направлял тебя. Но, к сожалению, он не мог должным образом повлиять на тебя − чувственность снова захватила тебя, разрушала мыслями, недостойными Жрицы. По справедливости надо сказать, что эти мысли возникали только в отношении одного человека, который был, есть и будет твоей вечной кармой. Верховный Жрец Рибог, знал, кто твой духовный наставник, но не знал твоей кармы, которой ты была связана с молодым ламой. Первосвященник, из благоговения, похоронил тебя в старом пустом склепе, рядом с усыпальницей Хотонисы. Но, по словам тибетских лам, произошло чудо: после дня погребения тело твоё было найдено перед чортеном, при этом огромный камень, закрывавший твой склеп, стоял нетронутый на своём месте… Так твой Верховный Жрец и наставник не позволил тебе занять место, которое он сам приготовил для тебя. Ты не была достойна этой усыпальницы. Законы духовного мира так же не позволили бы покоиться тебе здесь… Тебя поместили в простой склеп.
Твоя карма, моя жрица, всегда была связана с одним и тем же человеком, о котором ты так страстно мечтала, и из-за которого ты проваливалась в бездну в своих многочисленных жизнях. Ты бы пала и в этой жизни, если бы твой Верховный Жрец не вмешался, прежде чем ты могла снова совершить ещё один грех, который уже невозможно было исправить. Однако он нарушил законы духовного мира, вмешавшись недопустимым образом, за что ему тоже пришлось заплатить. Несмотря на то, что он уже закончил свои земные воплощения, ему пришлось спуститься в нижние небесные сферы и принять ответственность за будущие земные воплощения своей Жрицы. Это была расплата за содеянное.
Твоя вторая жизнь в Твердыне Гор действительно была духовно более благополучной. Но если бы Первосвященник не вмешался, ты и на этот раз не избежала бы своей кармы. Не всегда поступая достойно Жрице, ты породила более трудные условия нового воплощения. Ты знала, что у тебя будет особая миссия: спасти человека, кармой связанного с тобой. Ты должна была спасти его, вновь падшего и разрушающего все свои жизни своим грехопадением. Лама Барла покинул монастырь и вернулся в пустыню, где родился. Он продолжил свою жизнь наёмником и присоединился к монгольским ордам. Он бесследно исчез, как и в прошлой жизни, когда его звали Гонисой и когда был братом Первосвященника.
Re: Барна Балог и венгерские медиаторы
Глава 9. Моряк Янгау
В стране Хиунг-хи по ту сторону величественных гор Хингана, на самом восточном краю древней Монголии, у великого моря расположилась крошечная рыбацкая деревушка. Каждое утро из этой деревни отправлялась в море ловить рыбу небольшая парусная лодка Ки-ана. Хижина Ки-ана и его жены стояла на склоне чудесной горной гряды. На седьмом году их брака женщина, наконец, забеременела и подарила мужу мальчика. Ки-ан был вне себя от счастья. Наконец-то у него родился сын, который будет заниматься ремеслом отца и унаследует лодку со всем её снаряжением.
Ребёнка назвали Янгау. Мальчик родился с сильным криком, однако позже мало кто слышал его голос. Став старше, Янгау, молча, помогал отцу: подносил рыболовные сети или чистил рыбу, сидя в углу. Никто никогда не видел, чтобы он смеялся. В свободное время, мальчик выходил на берег, сидел и смотрел на волны. К десяти годам он стал стройным, высоким, сильным, с красивым мускулистым телом. Но его движения, черты лица и сияние больших, миндалевидных зеленоватых глаз больше подходили для девочки. Соседские дети часто насмехались над ним. Янгау долго терпел, но однажды терпение закончилось, и он их здорово поколотил. С этого дня дети боялись его, но, что интересно, боялись не силы, а его взгляда. Всё, что ему нужно было сделать, это посмотреть на одного из них, и желание над ним посмеяться исчезало…
Янгау очень любил своих родителей, особенно мать. Часто был рядом с ней. Но даже мать не могла запретить ему уходить вечерами на берег моря, чтобы там помечтать.
— Скажи мне, сын мой, — однажды спросила мать. — Неужели тебе не достаточно целого дня, проведённого в море, чтобы не возвращаться на берег ещё и вечером?
— Не знаю, мама… Меня тянет к волнам… Когда я на них долго смотрю, перед моими глазами встают картины портов далёких стран. Я чувствую, что меня кто-то где-то ждёт... Но не знаю, ждёт ли он меня за морем или за горами...
— Да кто же ждёт тебя там? Ты ведь знаешь жителей только нашей деревни.
— Мой друг, — ответил ребёнок. — Хороший друг... с которым я мог бы вместе плавать и путешествовать...
— Ну, хорошо! А теперь, пожалуйста, иди и почисти эту рыбу на ужин. Потом ты сможешь пойти к морю и помечтать.
Янгау взял рыбу и пошёл на кухню. Он сожалел, что говорил о своих чувствах. Родители никогда не понимали его. Мать очень любила Янгау, но когда он хотел рассказать свои сны, она переводила разговор на другую тему или начинала заниматься обыденными делами. А ему так хотелось с кем-нибудь обсудить эти сны, ведь порой он даже не понимал их смысл. Однажды Янгау посетило видение. Он увидел себя, идущего к вершине большой заснеженной горы, где стоял белый замок, зашёл в здание и был радушно принят жителями. Но особенно странно, что в своём видении Янгау видел себя женщиной, и был одет не в короткие кожаные штаны, а в халат до пола с длинными рукавами. Он никогда никому не говорил об этом видении, − не хотел, чтобы над ним снова смеялись... Было ещё видение, в котором Янгау снова увидел себя женщиной − в большой, тёмной комнате он бил хлыстом мужчину, стоявшего перед ним на коленях. Черноглазый, с прямыми бровями, мужчина был очень красив. Придя в себя, Янгау подумал, как хотелось бы иметь такого друга, но не мог понять, почему во сне бил этого красавца... Порой Янгау мог предвидеть события. Однажды он посоветовал старому рыбаку не выходить в море − будет шторм, и он погибнет. Но рыбак не поверил ни одному слову. С какой стати он должен был ему верить? Погода стояла прекрасная. Однако вечером в небе собрались густые тучи, внезапно разразилась сильная буря, и старик так и не вернулся домой. В другой раз он удивил отца, указав место, где ловить рыбу, чтобы получить хороший улов. По деревне уже ходили слухи, его называли шаманом. Но Янгау только смеялся над этим − он совсем не хотел быть шаманом.
Как-то он встретил колдуна и вступил с ним в беседу. Они говорили о душах умерших и о том, что через год после смерти можно их вызывать. О Боге у шамана были довольно смутные представления. Сам Янгау знал о Боге только то, что он существует и правит людьми. Конечно, это были совсем примитивные представления, но Янгау всегда с благоговением думал о Великом Владыке, Невидимом Отце, сотворившем море и звёзды. Как он к этому пришёл, он сам не знал. Но каждый раз, когда сидел у моря, погрузившись в свои мечты, он всё понимал и ясно видел. Янгау даже был убеждён, что служил Незримому Богу... Шаман, напротив, не интересовался Высшей Силой, а занимался только духами и считал этих смертных людей богами, когда те появлялись перед ним.
— Я могу показать тебе, как дух говорит через меня, — сказал шаман Янгау. — Я мог бы за это попросить у тебя сеть, но я покажу тебе без платы, потому что ты умный мальчик и веришь в духов. Думаю, ты сможешь стать хорошим магом...
С этими словами он надел на голову шапку с маленькими бубенцами, шаманскую куртку и сел за барабан, скрестив ноги. Колдун стал выбивать монотонный ритм, затем ускорил его, потом снова замедлил темп и усилил ритм. Барабаня, он смотрел в одну точку прямо перед собой. Неожиданно шаман отбросил барабанные палочки, встал и начал медленно ходить по кругу. Его движения становились всё более странными и нелепыми. Вдруг остановился, прыгнул в центр круга и начал дико плясать. Он танцевал до изнеможения, пока мог стоять, затем резко упал навзничь. Янгау испуганно смотрел на шамана, не зная, что ему делать. Он хотел броситься на помощь, но сразу вспомнил, как слышал от старейшин племени, что не следует прикасаться к шаману в таком состоянии, потому что он может начать говорить. И действительно, вскоре колдун заговорил приглушённым голосом.
— Приветствую тебя, душа, которая была, есть и вечно пребудет священнослужителем по воле Бод- Юла. Теперь ты можешь задать свои вопросы!
Янгау побледнел от страха и не мог вымолвить ни слова. Необычная обстановка, странное поведение шамана и потусторонний голос сильно взволновали его. Но неожиданно спокойствие наполнило его душу, − Янгау поверил в способности шамана.
— Кто ты? — Тихо спросил Янгау.
— Твой духовный наставник. Ты забыла меня, Сантеми? По воле Святой Мудрости ты пришла на землю мужчиной, чтобы исцелиться и чтобы дьявол перестал искушать тебя... Не бойся, я всегда рядом и оберегаю тебя...
— Я родился мужчиной... — повторил Янгау про себя. — А мог бы родиться женщиной, если бы того захотела судьба...
— Не судьба... — раздался приглушённый голос из уст шамана, — не судьба, Сантеми, а милость Бога. Есть только один закон, и душа не имеет пола. Твоя нынешняя жизнь − исключительная. Тебе даны передышка в вечной борьбе со своим вековым искусителем и возможность исцеления... Если вы встретитесь с ним сейчас, он не сможет причинить тебе вред… Спрашивай!
Янгау ничего не понял и в отчаянии спросил:
— Скажи мне, дорогой дух, существует ли Великий Владыка Моря и истинны ли мои представления о нём? И ты, кто со мной говорит, ты − Он или только один из Его слуг?.. Скажи, как Его называть, когда захочу к Нему обратиться?
— Обратись к Нему так, как обращалась во многих своих жизнях. Называй Владыкой Знания, Вечной Мудростью, Святой Мудростью. А когда особенно затоскуешь, зови его Отцом... Ты правильно сказала, я − его слуга. Я тот, кого Он назначил для твоей защиты... Мир тебе, а теперь я должен идти. Этот человек слишком слаб для меня. Я убью его, если продолжу через него говорить...
— Не уходи! — Отчаянно крикнул Янгау, и теперь его голос звучал, как у женщины.
— Да защитит тебя небо... — пробормотал шаман. — Ещё одно слово! В случае опасности просто крикни: «Твердыня! Я призываю тебя в свидетели!»
Шаман издал последний возглас и затих. Бледный, весь покрытый потом, он неподвижно лежал, словно мёртвый. Янгау в оцепенении смотрел на него. Он понимал, что уже никогда в своей жизни не услышит этот голос. Янгау наклонился к колдуну и машинально потёр его лоб. Словно от разряда молнии, шаман открыл глаза, встал и потянулся. Глядя на него, невозможно было представить, через что он только что прошёл − колдун был совершенно здоров.
— Что ты сделал, что я так быстро пришёл в себя? — удивился он. — Когда ты положил руку на лоб, я ощутил невероятно приятное чувство. И если бы ты не коснулся меня, я был бы в бессилии до позднего вечера. А сейчас я совсем не чувствую усталости...
— Покажи руку! — взволнованно крикнул шаман.
Янгау протянул ему обе руки. Колдун несколько минут смотрел на руки, затем перевёл взгляд на лицо.
— Мой господин, ты создан магом, — смиренно прошептал он. — Великий Владыка Моря говорил через меня, я чувствую это во всех своих членах. Да благословит Он путь твоей жизни, и помни обо мне, когда войдешь в царство души...
Янгау запомнил тот день навсегда. Он стал ещё более тревожным и не находил себе места. Он тосковал по дальним странам и простая жизнь деревенского рыбака уже его не устраивала. Когда Янгау исполнилось пятнадцать лет, в бухте деревни пришвартовалось индийское торговое судно, чтобы пополнить запасы воды и продуктов. Юноша признался отцу, что его самая заветная мечта − стать моряком. И если сейчас упустить эту возможность, то, скорее всего, уже никогда не будет другого шанса увидеть большой мир.
— Даже не думай об этом, Янгау! Я не мог дождаться, когда ты вырастешь. Я так радовался, что у меня есть сын, который будет заниматься моим промыслом, и надеялся, что мы будем работать вместе. Неужели ты уедешь, когда мы так хорошо ладим друг с другом и так хорошо работаем вместе?
— Отец, пожалуйста, отпусти меня! Я просто не могу остаться. Я должен уехать. Если останусь, то стану несчастным. Не волнуйся за меня, я буду осторожен. И я не собираюсь покидать тебя с мамой навсегда. Обещаю − только на один год. Я уже говорил с капитаном корабля, он сказал, что возьмёт меня. Им как раз нужен моряк, знающий сети!.. В следующем году, а может быть и раньше, я вернусь и привезу вам чудесные подарки...
Старый рыбак понял: делать нечего, сына надо отпустить. С тяжёлым сердцем отец смирился. Мать долго плакала и взяла обещание не задерживаться дольше полугода. Но увидели родители Янгау только через три года. Прибыв в гавань великой империи Арьяварта в устье реки Хугли, он перешёл матросом на другой корабль − парусник из Гебала. Итак, он плыл в Гебал. Янгау очень понравился этот город, и он поселился в нём. Деньги у него были, своё жалование матроса Янгау не тратил − копил. Он стал покупать и продавать товары и оказался очень способным в торговле. Самые ценные вещи − шёлковые платки, индийские статуи слоновой кости, эллинские мечи, привезённые из дальних краёв, − он скупал у моряков, а потом по высокой цене продавал путешественникам, прибывшим из стран за горами. Янгау часто думал о своих родителях и собирался вернуться, но дела его процветали, и он не мог их оставить. Юноша заинтересовался женщинами, − это стало чем-то новым в его жизни. Девятнадцатилетний, невысокого роста, но прекрасно сложённый, с вьющимися светлыми волосами, миндалевидными глазами и девичьей улыбкой, Янгау производил большое впечатление на женщин Гебала. Во время деловых поездок он узнал множество женщин со всего мира. Не устояв перед зелёными глазами и обворожительной улыбкой Янгау, они влюблялись в него. Девушки, беседуя с ним, краснели и опускали глаза. И как ни странно, раскрывали свои секреты, относясь к нему как к одной их своих подруг. А Янгау давал советы: что делать, как себя вести, чтобы вызвать у мужчины интерес и как удержать его... Но, в конце концов, девушки сами влюблялись в Янгау и постоянно толпились вокруг него. Для любви у Янгау было совсем мало времени − торговые дела требовали внимания. Он любил восторженность женщин, любил находиться в их обществе. Однако обнимая женщину, вдруг стыдился и чувствовал странное, необъяснимое отторжение. Самые красивые девушки и женщины Гебала были у его ног, но Янгау не пользовался случаем, он лишь посмеивался над ними, считая это забавным...
Когда Янгау исполнилось двадцать лет, он понял, что Гебал ему надоел. Так много женщин были им увлечены, что это стало обузой. Он решил, наконец, поехать домой навестить родителей. После отдыха в родной деревне, Янгау хотел снова отправиться в плавание − посетить и узнать неизвестные страны. Янгау больше не боялся жизни. Он умел пробиваться повсюду. Ему нравилось быть и моряком, и торговцем... Итак, он отправился в путь и после долгого плавания прибыл в большой порт Та-Сянь в юго-восточной части страны, позже ставшей Китаем. Отсюда Янгау продвигался дальше домой на небольших лодках, а также пешком. Он любовался живописными пейзажами и с удивлением наблюдал за бытом местных жителей. Хотя эти люди тоже относились к курносым и были монку, как и он сам, у них были совсем другие обычаи. Жизнь здесь настолько отличалась от стран, которые Янгау уже знал и где прожил много лет, что решил после посещения родной деревни вернуться в Та-Сянь.
Родители очень обрадовались ему, особенно мать. Но отец был обижен на сына, что тот не сдержал своего обещания скоро вернуться домой. Через неделю Янгау наскучила деревня, и он снова захотел отправиться в море. Свобода и независимость стучались в его сердце. Родители относились к нему, как к ребёнку, и это совсем не нравилось Янгау. На десятый день пребывания произошла ссора с отцом. Янгау рассказал ему о своей далёкой жизни, каким известным торговцем стал в финикийском порту и высказал своё мнение о независимости. Неожиданно старый Ки-ан набросился на двадцатилетнего сына и избил корабельным канатом. Янгау, стиснув зубы, вытерпел побои. Той же ночью он положил мешок серебряных монет в постель отца, спрятал дорогие китайские шёлковые ткани, привезённые в подарок, под кровать матери и ушёл из дома.
Сначала Янгау решил идти по суше, путешествуя по побережью Среднего Царства. Потом сел на корабль и отправился в один большой южный город. Оттуда он снова пошёл по суше, узнав о пути вглубь царства Та-Сянь. В этой стране жили джунги, заплетавшие волосы в косички... У них были чудесные дома, храмы с фигурами драконов, пагоды и прекрасные сады. Их искусство − живопись, скульптура и литература − вызывало восхищение. Местные жители наслаждались радостями жизни.
После долгих странствий Янгау подошёл к высокой каменной стене, окружавшей Великую Империю. В день его приезда город отмечал первый день Нового года: на улицах висели разноцветные фонари, повсюду танцевали люди до позднего вечера. Торговцы предлагали многочисленные товары, и спрос был настолько велик, что всё распродавалось. Тогда Янгау видел только лучшие стороны этого города, но позже узнал и теневые: ужасные убийства и развратную жизнь в публичных домах. Но вся эта мерзость его не коснулась, он занимался только своим делом, торговлей. Женщины этой страны, красивые, с раскосыми глазами, в общем-то, ничем не отличались от тех, что были в Финикии и Аравии − они так же заглядывались на Янгау... Он жалел их − традиция ходить в маленьких туфлях калечила им ноги.
На сэкономленные деньги и благодаря приобретенному опыту в Гепале, Янгау смог хорошо вести свои дела. Отлично наладив связи с местными торговцами, он напрямую предлагал товары купцам самых отдаленных заморских стран... Менее чем через год, сколотив небольшое состояние в свои двадцать три года, Янгау купил дом. Он был успешен, у него было всё, но был очень одинок. Настоящего друга у него не было. Влюбленных женщин Янгау не воспринимал... Но однажды случай изменил его жизнь. Янгау познакомился с юношей, который так повлиял на него, как ни одна женщина в его жизни. В тот день Янгау торопился домой, поскользнулся на дынной корке и вывихнул лодыжку. Когда пытался встать, к нему подбежал молодой человек, того же возраста, и помог подняться. Юноша предложил Янгау опереться на него и повёл домой. Янгау было так больно, что даже не взглянул на юношу, − он просто почувствовал утешение от прикосновения незнакомца. Дома юноша уложил Янгау на диван, и только сейчас Янгау с признательностью взглянул на лицо незнакомца, чтобы поблагодарить за помощь... Перед ним стоял молодой человек с чёрными глазами, прямыми бровями и красивыми чертами лица. Его глаза сияли теплотой... Они долго смотрели друг на друга в лучах солнца, проникавших в комнату через цветное стекло. Обоих охватило особое чувство. Сердце Янгау бешено колотилось − он понял, что после столь долгого времени, наконец, нашёл того, которого всегда искал...
— Это ты? — тихо, словно про себя, сказал Янгау.
— Ты, должно быть, знаешь меня? — Улыбнулся ему юноша. — И ты мне кажешься знакомым... таким знакомым... но... — он коснулся рукой лба, словно пытаясь что-то вспомнить. — Меня зовут Янфу... Мой отец − врач, я тоже изучаю медицину... Я сейчас осмотрю твою ногу...
— А я − торговец и зовут меня Янгау...
— Удивительно, тебя зовут Янгау, а меня − Янфу... У нас очень схожие имена... Думаю, мы будем друзьями...
Такова была их первая встреча. Они стали неразлучными, хорошими друзьями, сами не понимая, почему возникла такая дружба. Вскоре они совсем не могли жить друг без друга. Год спустя Янфу окончил университет и стал врачом. Но увидев, насколько богат его друг, заинтересовался и торговлей. Они решили вместе открыть финансовое дело и до старости беззаботно жить на доход. Всё было хорошо между ними, однако было одно исключение − женщины. Янгау было двадцать три года, но при мужской внешности у него были нежные, женственные черты лица, и это очень нравилось женщинам. В отличие от Янфу, Янгау не очень заботился о женщинах и не относился к ним серьёзно, но все возлюбленные Янфу всегда влюблялись именно в него. Янгау пытался избавиться от них или отправить обратно к Янфу, но тщетно. Чем черствее он относился к ним, тем сильнее они цеплялись за него. В результате друзья постепенно стали отдаляться друг от друга. Янфу больше не искал встреч с Янгау. Они сожалели об этом и очень страдали, но ни один не хотел уступить, чтобы другой не подумал о его слабости. Дошло до того, что однажды даже подрались. Янгау укоризненно посмотрел на Янфу своими зелёными глазами, и его друг просто сбежал... Через несколько лет они превратились в закоренелых врагов. Янгау больше не вспоминал всё хорошее, что было, и только чувствовал, что душа его пуста, и что уже никогда не сможет стать счастливым. Невидимая нить связала его с Янфу. Женщины утешали его, но он тосковал только по другу...
Прошло четыре года, и в своем одиночестве Янгау приблизил к себе только одну женщину, очаровательную целительницу Мейлу, которую знал со времен дружбы с Янфу. Она была из круга его друзей. Мейла рассказала Янгау о недавнем переезде Янфу вместе с танцовщицей-блудницей на юг страны. От этой новости ему стало так грустно и горько, что он быстро принял решение жениться на Мейле. Девушка была из богатой семьи, и поэтому у них не было финансовых затруднений. Мейла и Янгау купили роскошный дом из мрамора, где было всё, что душе угодно. Но Янгау не был счастлив. Он потерял радость жизни. Прошли годы, уже трое детей было у него, но он так и не нашёл душевного покоя. Янгау путешествовал по стране в караванах в поисках пропавшей души, но нигде не мог её найти. Он не знал, потерял ли свою душу или ту, которую когда-то считал неотъемлемой частью своей... В этих поездках Янгау забывал обо всём, что составляло его жизнь, даже не думал о своей семье и вёл себя так, словно у него не было ни детей, ни жены... Он знакомился с всё новыми и новыми женщинами, а после каждых таких отношений испытывал отвращение и отправлялся домой. Выдерживал домашнюю жизнь несколько месяцев, но потом ему снова становилось тоскливо. Янгау часами сидел на террасе, смотрел на закат и на море, мечтал, как в детстве, наблюдая за волнами. Он очень любил море и тосковал по нему...
Однажды его снова захватило острое желание уйти из дома, да так, что даже готов был навсегда покинуть свою семью. Ему не было и тридцати пяти лет, в самом расцвете сил, но за распутный характер Бог наказал его. Янгау не чувствовал влечения к женщинам и стал не способен поддерживать с ними отношения. С того дня он сильно изменился. Янгау с особым рвением посещал храмовые богослужения и беседовал с жрецами, поражая их своими особыми представлениями и взглядами. Он говорил так, как будто обладал каким-то сокровенным древним знанием. Всё свободное время он проводил в библиотеках жрецов, читая и изучая старые, пожелтевшие свитки Священных Писаний. Он изучал разные религии. Удивительно, но его интересовали религии не Среднего Царства, а религия Бод-Юла. В библиотеке был всего лишь один такой свиток. «Бод-Юл − вершина мира, родина жрецов-лам, связанных с духами умерших. Бога там называют Святая Мудрость, Владыка Знания...», − Янгау был поражен, прочитав эти строки... Дух, очень давно, ещё дома, говоривший с ним через шамана, сказал так же: если в беде − призывать Владыку Знания, Святую Мудрость… Откуда простой мон-ку мог знать о боге Бод-Юла?
Прошло много лет, и Янгау, бывший рыбак, моряк и торговец, больше не тосковал по чужим странам. Проводя все дни дома, обучал своих детей религии, которую видел в своём воображении. По вечерам он сидел у окна, как когда-то в детстве на берегу моря. Своих родителей Янгау не забывал, поддерживал, посылая им деньги, и слышал, что они счастливы. У него больше не было никаких особых желаний… Он лишь хотел ещё раз увидеть своего пропавшего друга и по вечерам молился Святой Мудрости о помощи в этом... И бог Бод-Юла ответил на его просьбу... Янгау было пятьдесят лет, когда пришёл торговец из далекой южной страны и вручил письмо, сказав, что нашёл его в кармане умершего человека, упавшего со скалы. Адрес был указан в письме, и, приехав в этот город, он решил зайти... Янгау сильно разволновался, узнав почерк своего потерянного друга, развернул письмо и прочитал:
«Дорогой друг и брат! Если ты помнишь своего старого друга Янфу, пожалуйста, прости его. Двадцать два года − это большой срок, но любовь к тебе не умерла в моей душе, и теперь, потеряв всю свою веру, чувствую эту любовь ещё сильнее. Из-за того, что плохо знал женщин, я несправедливо ругал и оскорблял тебя. Если бы я остался рядом с тобой навсегда! Но боги, если они существуют, пожелали, чтобы я покинул тебя и слепо преследовал воображаемое счастье... Сколько раз хотел вернуться к тебе, но женщина, ставшая причиной моего несчастья, не отпускала меня. Я всегда жаждал любви, но ни одна женщина не любила меня, − только ты. О Янгау, если бы ты был женщиной! Тогда, может быть, я бы никогда не оставил тебя... Однажды я увидел во сне тебя женщиной и был несказанно от этого счастлив... Только не думай, что я сумасшедший. Тот, кто готовится к смерти, может ясно видеть прошлое. Теперь, когда я одинок и беден, у меня остался только один выход − смерть. Я уже никогда не вернусь к тебе, как бы этого не хотел. У тебя, должно быть, есть семья. Грубому алкоголику, зависимому от опиума, нет места в твоём доме. Все бросили меня. Боги оставили меня. Я спрячу своё последнее письмо в карман, а завтра брошусь с вершины Джу-пей, чтобы всё, наконец, закончилось. Пожалуйста, не забывай и молись за меня. Ты верил в Бога... Прыгая со скалы, в тот последний момент я буду думать о тебе…»
Янгау больше не мог читать, слёзы текли из его утомлённых глаз. Купец, принесший письмо, тихо вышел из комнаты. С того дня Янгау в Си-кьене вёл благочестивую жизнь. Теперь люди видели в нём скорее священника, а не торговца. Он носил длинное коричневое одеяние, как у странствующих монахов, и когда появлялся с кошельками в бедном районе на окраине города, все ему благоговейно кланялись... Янгау уговорил жену отправиться в соседние деревни лечить больных и бедных − бесплатно, просто из любви. Позже он навещал заболевших в более отдаленных районах страны, всегда следуя пешком. Однажды Янгау проходил мимо руин древнего храма у Великой Стены и остановился перед необыкновенной древней статуей. Это было изображение женщины со скипетром в одной руке и кубком в другой... Любуясь статуей, его не покидало чувство, что видел её раньше... Янгау тихо умер в семейном кругу в возрасте шестидесяти девяти лет. Потеряв сознание за два дня до смерти, в миг ухода внезапно очнулся, прокричал несколько слов, и душа покинула его. Когда дома после похорон семья говорила о нём, старший сын спросил у матери:
— Мама, что отец хотел сказать своими последними словами?
— Не знаю, сын мой... — ответила женщина и заплакала.
— «Твердыня! Будь свидетелем!»... Как ты думаешь, почему он призывал Твердыню в свидетели?..
***
Kami yo shinkan ni megumi wo kudashi tamai!.. Привет, моя Жрица, да благословит тебя Господь!.. Твой духовный наставник и Первосвященник освободил тебя от плотного мира в предыдущей жизни в Тибете, чтобы спасти ещё от одного падения и более тяжёлых последствий кармы... Он не должен был этого делать. И хотя это и помогло защитить тебя от искушения, но не улучшило твою карму. Тебе пришлось вновь воплотиться в физическом мире, чтобы искупить свой грех. Твой наставник предвидел новую встречу с человеком, на протяжении многих жизней преследовавшего тебя, и знал, что он снова приведёт тебя к падению. Первосвященник вымолил у Владык Кармы даровать тебе, его возлюбленной, милость исключительной жизни. Итак, на этот раз ты смогла родиться мужчиной. Законы духовного мира редко допускают такую возможность. Чистый дух, разделившись при первичном падении в материю, чтобы пройти свой путь через звёздные миры как женская и мужская половинки, может воссоединиться только в области «солнца». Мужская половинка всегда воплощается только как мужчина, женская − как женщина. Только в исключительных случаях душа имеет право облачиться в тело другого пола: если она совершила грубый поступок по отношению к другому принципу или если она может противостоять искушениям и преодолевать их только в теле другого пола, против которого раньше грешила. То, что ты, моя жрица, воплотилась мужчиной в этой единственной жизни, требовали законы духовного мира. Небесные наставники, дух-хранитель и Владыки Кармы видели твоё дальнейшее развитие только в том случае, если дать такое направление твоей судьбе, при котором не было бы возможности согрешить или снова упасть в объятия мужчины, когда столкнешься со своей кармой на земле… Будучи жрицей в своей прошлой жизни, ты глубоко пала, и поэтому необходимо было быть гораздо осмотрительней. Янфу грезил о тебе, чувствуя в тебе женщину, и мог снова увести от твоего предназначения. Это были физическое ощущение и мистическая привязанность к тебе, и если бы вы остались вместе, то снова привело бы к ошибке. Но в оправдание следует сказать, что его душа впала в смятение, когда в погоне за своей вечной мечтой он встретил мужчину… Эта жизнь для тебя была священным испытанием, моя жрица, ведь ты не создана для брака. Душа твоя хотела остаться непорочной, но тело, недостаточно сильное, на это было не способно. Твои грехи уже не являлись столь безобразными, однако ты всё ещё не была готова войти в вечную небесную сферу и быть рядом со своим мужем. Лишь в следующих жизнях ты стала для этого зрелой.
А теперь давай посмотрим на других персонажей твоей жизни. Твои родители теперь твои бабушка и дедушка по материнской линии. Родители мужа ныне тоже его родители... В этой твоей жизни мужем стал человек, который больше ни во что не мог верить и покончил жизнь самоубийством. Это второй раз, когда он совершил такое тяжкое преступление. Кто он? Ты должна знать: человек, постоянно следовавший за тобой с момента вашей первой жизни и до сих пор. Это была одна из самых горьких его жизней. Он нашёл образ своей вечной мечты, но потерялся, когда увидел в нём мужчину. Для него это был болезненный опыт, но и для тебя тоже. Читая его последнее послание к тебе, ты испытывала те же чувства, что и великий царь Давид, когда оплакивал своего лучшего и единственного друга, павшего на поле боя: «Мой брат Ионафан, я так по тебе тоскую! Как же сильно тебя я любил. Моя любовь к тебе была сильнее, чем к женщинам. Как мать любит своего единственного сына, так и я тебя люблю!..»
В стране Хиунг-хи по ту сторону величественных гор Хингана, на самом восточном краю древней Монголии, у великого моря расположилась крошечная рыбацкая деревушка. Каждое утро из этой деревни отправлялась в море ловить рыбу небольшая парусная лодка Ки-ана. Хижина Ки-ана и его жены стояла на склоне чудесной горной гряды. На седьмом году их брака женщина, наконец, забеременела и подарила мужу мальчика. Ки-ан был вне себя от счастья. Наконец-то у него родился сын, который будет заниматься ремеслом отца и унаследует лодку со всем её снаряжением.
Ребёнка назвали Янгау. Мальчик родился с сильным криком, однако позже мало кто слышал его голос. Став старше, Янгау, молча, помогал отцу: подносил рыболовные сети или чистил рыбу, сидя в углу. Никто никогда не видел, чтобы он смеялся. В свободное время, мальчик выходил на берег, сидел и смотрел на волны. К десяти годам он стал стройным, высоким, сильным, с красивым мускулистым телом. Но его движения, черты лица и сияние больших, миндалевидных зеленоватых глаз больше подходили для девочки. Соседские дети часто насмехались над ним. Янгау долго терпел, но однажды терпение закончилось, и он их здорово поколотил. С этого дня дети боялись его, но, что интересно, боялись не силы, а его взгляда. Всё, что ему нужно было сделать, это посмотреть на одного из них, и желание над ним посмеяться исчезало…
Янгау очень любил своих родителей, особенно мать. Часто был рядом с ней. Но даже мать не могла запретить ему уходить вечерами на берег моря, чтобы там помечтать.
— Скажи мне, сын мой, — однажды спросила мать. — Неужели тебе не достаточно целого дня, проведённого в море, чтобы не возвращаться на берег ещё и вечером?
— Не знаю, мама… Меня тянет к волнам… Когда я на них долго смотрю, перед моими глазами встают картины портов далёких стран. Я чувствую, что меня кто-то где-то ждёт... Но не знаю, ждёт ли он меня за морем или за горами...
— Да кто же ждёт тебя там? Ты ведь знаешь жителей только нашей деревни.
— Мой друг, — ответил ребёнок. — Хороший друг... с которым я мог бы вместе плавать и путешествовать...
— Ну, хорошо! А теперь, пожалуйста, иди и почисти эту рыбу на ужин. Потом ты сможешь пойти к морю и помечтать.
Янгау взял рыбу и пошёл на кухню. Он сожалел, что говорил о своих чувствах. Родители никогда не понимали его. Мать очень любила Янгау, но когда он хотел рассказать свои сны, она переводила разговор на другую тему или начинала заниматься обыденными делами. А ему так хотелось с кем-нибудь обсудить эти сны, ведь порой он даже не понимал их смысл. Однажды Янгау посетило видение. Он увидел себя, идущего к вершине большой заснеженной горы, где стоял белый замок, зашёл в здание и был радушно принят жителями. Но особенно странно, что в своём видении Янгау видел себя женщиной, и был одет не в короткие кожаные штаны, а в халат до пола с длинными рукавами. Он никогда никому не говорил об этом видении, − не хотел, чтобы над ним снова смеялись... Было ещё видение, в котором Янгау снова увидел себя женщиной − в большой, тёмной комнате он бил хлыстом мужчину, стоявшего перед ним на коленях. Черноглазый, с прямыми бровями, мужчина был очень красив. Придя в себя, Янгау подумал, как хотелось бы иметь такого друга, но не мог понять, почему во сне бил этого красавца... Порой Янгау мог предвидеть события. Однажды он посоветовал старому рыбаку не выходить в море − будет шторм, и он погибнет. Но рыбак не поверил ни одному слову. С какой стати он должен был ему верить? Погода стояла прекрасная. Однако вечером в небе собрались густые тучи, внезапно разразилась сильная буря, и старик так и не вернулся домой. В другой раз он удивил отца, указав место, где ловить рыбу, чтобы получить хороший улов. По деревне уже ходили слухи, его называли шаманом. Но Янгау только смеялся над этим − он совсем не хотел быть шаманом.
Как-то он встретил колдуна и вступил с ним в беседу. Они говорили о душах умерших и о том, что через год после смерти можно их вызывать. О Боге у шамана были довольно смутные представления. Сам Янгау знал о Боге только то, что он существует и правит людьми. Конечно, это были совсем примитивные представления, но Янгау всегда с благоговением думал о Великом Владыке, Невидимом Отце, сотворившем море и звёзды. Как он к этому пришёл, он сам не знал. Но каждый раз, когда сидел у моря, погрузившись в свои мечты, он всё понимал и ясно видел. Янгау даже был убеждён, что служил Незримому Богу... Шаман, напротив, не интересовался Высшей Силой, а занимался только духами и считал этих смертных людей богами, когда те появлялись перед ним.
— Я могу показать тебе, как дух говорит через меня, — сказал шаман Янгау. — Я мог бы за это попросить у тебя сеть, но я покажу тебе без платы, потому что ты умный мальчик и веришь в духов. Думаю, ты сможешь стать хорошим магом...
С этими словами он надел на голову шапку с маленькими бубенцами, шаманскую куртку и сел за барабан, скрестив ноги. Колдун стал выбивать монотонный ритм, затем ускорил его, потом снова замедлил темп и усилил ритм. Барабаня, он смотрел в одну точку прямо перед собой. Неожиданно шаман отбросил барабанные палочки, встал и начал медленно ходить по кругу. Его движения становились всё более странными и нелепыми. Вдруг остановился, прыгнул в центр круга и начал дико плясать. Он танцевал до изнеможения, пока мог стоять, затем резко упал навзничь. Янгау испуганно смотрел на шамана, не зная, что ему делать. Он хотел броситься на помощь, но сразу вспомнил, как слышал от старейшин племени, что не следует прикасаться к шаману в таком состоянии, потому что он может начать говорить. И действительно, вскоре колдун заговорил приглушённым голосом.
— Приветствую тебя, душа, которая была, есть и вечно пребудет священнослужителем по воле Бод- Юла. Теперь ты можешь задать свои вопросы!
Янгау побледнел от страха и не мог вымолвить ни слова. Необычная обстановка, странное поведение шамана и потусторонний голос сильно взволновали его. Но неожиданно спокойствие наполнило его душу, − Янгау поверил в способности шамана.
— Кто ты? — Тихо спросил Янгау.
— Твой духовный наставник. Ты забыла меня, Сантеми? По воле Святой Мудрости ты пришла на землю мужчиной, чтобы исцелиться и чтобы дьявол перестал искушать тебя... Не бойся, я всегда рядом и оберегаю тебя...
— Я родился мужчиной... — повторил Янгау про себя. — А мог бы родиться женщиной, если бы того захотела судьба...
— Не судьба... — раздался приглушённый голос из уст шамана, — не судьба, Сантеми, а милость Бога. Есть только один закон, и душа не имеет пола. Твоя нынешняя жизнь − исключительная. Тебе даны передышка в вечной борьбе со своим вековым искусителем и возможность исцеления... Если вы встретитесь с ним сейчас, он не сможет причинить тебе вред… Спрашивай!
Янгау ничего не понял и в отчаянии спросил:
— Скажи мне, дорогой дух, существует ли Великий Владыка Моря и истинны ли мои представления о нём? И ты, кто со мной говорит, ты − Он или только один из Его слуг?.. Скажи, как Его называть, когда захочу к Нему обратиться?
— Обратись к Нему так, как обращалась во многих своих жизнях. Называй Владыкой Знания, Вечной Мудростью, Святой Мудростью. А когда особенно затоскуешь, зови его Отцом... Ты правильно сказала, я − его слуга. Я тот, кого Он назначил для твоей защиты... Мир тебе, а теперь я должен идти. Этот человек слишком слаб для меня. Я убью его, если продолжу через него говорить...
— Не уходи! — Отчаянно крикнул Янгау, и теперь его голос звучал, как у женщины.
— Да защитит тебя небо... — пробормотал шаман. — Ещё одно слово! В случае опасности просто крикни: «Твердыня! Я призываю тебя в свидетели!»
Шаман издал последний возглас и затих. Бледный, весь покрытый потом, он неподвижно лежал, словно мёртвый. Янгау в оцепенении смотрел на него. Он понимал, что уже никогда в своей жизни не услышит этот голос. Янгау наклонился к колдуну и машинально потёр его лоб. Словно от разряда молнии, шаман открыл глаза, встал и потянулся. Глядя на него, невозможно было представить, через что он только что прошёл − колдун был совершенно здоров.
— Что ты сделал, что я так быстро пришёл в себя? — удивился он. — Когда ты положил руку на лоб, я ощутил невероятно приятное чувство. И если бы ты не коснулся меня, я был бы в бессилии до позднего вечера. А сейчас я совсем не чувствую усталости...
— Покажи руку! — взволнованно крикнул шаман.
Янгау протянул ему обе руки. Колдун несколько минут смотрел на руки, затем перевёл взгляд на лицо.
— Мой господин, ты создан магом, — смиренно прошептал он. — Великий Владыка Моря говорил через меня, я чувствую это во всех своих членах. Да благословит Он путь твоей жизни, и помни обо мне, когда войдешь в царство души...
Янгау запомнил тот день навсегда. Он стал ещё более тревожным и не находил себе места. Он тосковал по дальним странам и простая жизнь деревенского рыбака уже его не устраивала. Когда Янгау исполнилось пятнадцать лет, в бухте деревни пришвартовалось индийское торговое судно, чтобы пополнить запасы воды и продуктов. Юноша признался отцу, что его самая заветная мечта − стать моряком. И если сейчас упустить эту возможность, то, скорее всего, уже никогда не будет другого шанса увидеть большой мир.
— Даже не думай об этом, Янгау! Я не мог дождаться, когда ты вырастешь. Я так радовался, что у меня есть сын, который будет заниматься моим промыслом, и надеялся, что мы будем работать вместе. Неужели ты уедешь, когда мы так хорошо ладим друг с другом и так хорошо работаем вместе?
— Отец, пожалуйста, отпусти меня! Я просто не могу остаться. Я должен уехать. Если останусь, то стану несчастным. Не волнуйся за меня, я буду осторожен. И я не собираюсь покидать тебя с мамой навсегда. Обещаю − только на один год. Я уже говорил с капитаном корабля, он сказал, что возьмёт меня. Им как раз нужен моряк, знающий сети!.. В следующем году, а может быть и раньше, я вернусь и привезу вам чудесные подарки...
Старый рыбак понял: делать нечего, сына надо отпустить. С тяжёлым сердцем отец смирился. Мать долго плакала и взяла обещание не задерживаться дольше полугода. Но увидели родители Янгау только через три года. Прибыв в гавань великой империи Арьяварта в устье реки Хугли, он перешёл матросом на другой корабль − парусник из Гебала. Итак, он плыл в Гебал. Янгау очень понравился этот город, и он поселился в нём. Деньги у него были, своё жалование матроса Янгау не тратил − копил. Он стал покупать и продавать товары и оказался очень способным в торговле. Самые ценные вещи − шёлковые платки, индийские статуи слоновой кости, эллинские мечи, привезённые из дальних краёв, − он скупал у моряков, а потом по высокой цене продавал путешественникам, прибывшим из стран за горами. Янгау часто думал о своих родителях и собирался вернуться, но дела его процветали, и он не мог их оставить. Юноша заинтересовался женщинами, − это стало чем-то новым в его жизни. Девятнадцатилетний, невысокого роста, но прекрасно сложённый, с вьющимися светлыми волосами, миндалевидными глазами и девичьей улыбкой, Янгау производил большое впечатление на женщин Гебала. Во время деловых поездок он узнал множество женщин со всего мира. Не устояв перед зелёными глазами и обворожительной улыбкой Янгау, они влюблялись в него. Девушки, беседуя с ним, краснели и опускали глаза. И как ни странно, раскрывали свои секреты, относясь к нему как к одной их своих подруг. А Янгау давал советы: что делать, как себя вести, чтобы вызвать у мужчины интерес и как удержать его... Но, в конце концов, девушки сами влюблялись в Янгау и постоянно толпились вокруг него. Для любви у Янгау было совсем мало времени − торговые дела требовали внимания. Он любил восторженность женщин, любил находиться в их обществе. Однако обнимая женщину, вдруг стыдился и чувствовал странное, необъяснимое отторжение. Самые красивые девушки и женщины Гебала были у его ног, но Янгау не пользовался случаем, он лишь посмеивался над ними, считая это забавным...
Когда Янгау исполнилось двадцать лет, он понял, что Гебал ему надоел. Так много женщин были им увлечены, что это стало обузой. Он решил, наконец, поехать домой навестить родителей. После отдыха в родной деревне, Янгау хотел снова отправиться в плавание − посетить и узнать неизвестные страны. Янгау больше не боялся жизни. Он умел пробиваться повсюду. Ему нравилось быть и моряком, и торговцем... Итак, он отправился в путь и после долгого плавания прибыл в большой порт Та-Сянь в юго-восточной части страны, позже ставшей Китаем. Отсюда Янгау продвигался дальше домой на небольших лодках, а также пешком. Он любовался живописными пейзажами и с удивлением наблюдал за бытом местных жителей. Хотя эти люди тоже относились к курносым и были монку, как и он сам, у них были совсем другие обычаи. Жизнь здесь настолько отличалась от стран, которые Янгау уже знал и где прожил много лет, что решил после посещения родной деревни вернуться в Та-Сянь.
Родители очень обрадовались ему, особенно мать. Но отец был обижен на сына, что тот не сдержал своего обещания скоро вернуться домой. Через неделю Янгау наскучила деревня, и он снова захотел отправиться в море. Свобода и независимость стучались в его сердце. Родители относились к нему, как к ребёнку, и это совсем не нравилось Янгау. На десятый день пребывания произошла ссора с отцом. Янгау рассказал ему о своей далёкой жизни, каким известным торговцем стал в финикийском порту и высказал своё мнение о независимости. Неожиданно старый Ки-ан набросился на двадцатилетнего сына и избил корабельным канатом. Янгау, стиснув зубы, вытерпел побои. Той же ночью он положил мешок серебряных монет в постель отца, спрятал дорогие китайские шёлковые ткани, привезённые в подарок, под кровать матери и ушёл из дома.
Сначала Янгау решил идти по суше, путешествуя по побережью Среднего Царства. Потом сел на корабль и отправился в один большой южный город. Оттуда он снова пошёл по суше, узнав о пути вглубь царства Та-Сянь. В этой стране жили джунги, заплетавшие волосы в косички... У них были чудесные дома, храмы с фигурами драконов, пагоды и прекрасные сады. Их искусство − живопись, скульптура и литература − вызывало восхищение. Местные жители наслаждались радостями жизни.
После долгих странствий Янгау подошёл к высокой каменной стене, окружавшей Великую Империю. В день его приезда город отмечал первый день Нового года: на улицах висели разноцветные фонари, повсюду танцевали люди до позднего вечера. Торговцы предлагали многочисленные товары, и спрос был настолько велик, что всё распродавалось. Тогда Янгау видел только лучшие стороны этого города, но позже узнал и теневые: ужасные убийства и развратную жизнь в публичных домах. Но вся эта мерзость его не коснулась, он занимался только своим делом, торговлей. Женщины этой страны, красивые, с раскосыми глазами, в общем-то, ничем не отличались от тех, что были в Финикии и Аравии − они так же заглядывались на Янгау... Он жалел их − традиция ходить в маленьких туфлях калечила им ноги.
На сэкономленные деньги и благодаря приобретенному опыту в Гепале, Янгау смог хорошо вести свои дела. Отлично наладив связи с местными торговцами, он напрямую предлагал товары купцам самых отдаленных заморских стран... Менее чем через год, сколотив небольшое состояние в свои двадцать три года, Янгау купил дом. Он был успешен, у него было всё, но был очень одинок. Настоящего друга у него не было. Влюбленных женщин Янгау не воспринимал... Но однажды случай изменил его жизнь. Янгау познакомился с юношей, который так повлиял на него, как ни одна женщина в его жизни. В тот день Янгау торопился домой, поскользнулся на дынной корке и вывихнул лодыжку. Когда пытался встать, к нему подбежал молодой человек, того же возраста, и помог подняться. Юноша предложил Янгау опереться на него и повёл домой. Янгау было так больно, что даже не взглянул на юношу, − он просто почувствовал утешение от прикосновения незнакомца. Дома юноша уложил Янгау на диван, и только сейчас Янгау с признательностью взглянул на лицо незнакомца, чтобы поблагодарить за помощь... Перед ним стоял молодой человек с чёрными глазами, прямыми бровями и красивыми чертами лица. Его глаза сияли теплотой... Они долго смотрели друг на друга в лучах солнца, проникавших в комнату через цветное стекло. Обоих охватило особое чувство. Сердце Янгау бешено колотилось − он понял, что после столь долгого времени, наконец, нашёл того, которого всегда искал...
— Это ты? — тихо, словно про себя, сказал Янгау.
— Ты, должно быть, знаешь меня? — Улыбнулся ему юноша. — И ты мне кажешься знакомым... таким знакомым... но... — он коснулся рукой лба, словно пытаясь что-то вспомнить. — Меня зовут Янфу... Мой отец − врач, я тоже изучаю медицину... Я сейчас осмотрю твою ногу...
— А я − торговец и зовут меня Янгау...
— Удивительно, тебя зовут Янгау, а меня − Янфу... У нас очень схожие имена... Думаю, мы будем друзьями...
Такова была их первая встреча. Они стали неразлучными, хорошими друзьями, сами не понимая, почему возникла такая дружба. Вскоре они совсем не могли жить друг без друга. Год спустя Янфу окончил университет и стал врачом. Но увидев, насколько богат его друг, заинтересовался и торговлей. Они решили вместе открыть финансовое дело и до старости беззаботно жить на доход. Всё было хорошо между ними, однако было одно исключение − женщины. Янгау было двадцать три года, но при мужской внешности у него были нежные, женственные черты лица, и это очень нравилось женщинам. В отличие от Янфу, Янгау не очень заботился о женщинах и не относился к ним серьёзно, но все возлюбленные Янфу всегда влюблялись именно в него. Янгау пытался избавиться от них или отправить обратно к Янфу, но тщетно. Чем черствее он относился к ним, тем сильнее они цеплялись за него. В результате друзья постепенно стали отдаляться друг от друга. Янфу больше не искал встреч с Янгау. Они сожалели об этом и очень страдали, но ни один не хотел уступить, чтобы другой не подумал о его слабости. Дошло до того, что однажды даже подрались. Янгау укоризненно посмотрел на Янфу своими зелёными глазами, и его друг просто сбежал... Через несколько лет они превратились в закоренелых врагов. Янгау больше не вспоминал всё хорошее, что было, и только чувствовал, что душа его пуста, и что уже никогда не сможет стать счастливым. Невидимая нить связала его с Янфу. Женщины утешали его, но он тосковал только по другу...
Прошло четыре года, и в своем одиночестве Янгау приблизил к себе только одну женщину, очаровательную целительницу Мейлу, которую знал со времен дружбы с Янфу. Она была из круга его друзей. Мейла рассказала Янгау о недавнем переезде Янфу вместе с танцовщицей-блудницей на юг страны. От этой новости ему стало так грустно и горько, что он быстро принял решение жениться на Мейле. Девушка была из богатой семьи, и поэтому у них не было финансовых затруднений. Мейла и Янгау купили роскошный дом из мрамора, где было всё, что душе угодно. Но Янгау не был счастлив. Он потерял радость жизни. Прошли годы, уже трое детей было у него, но он так и не нашёл душевного покоя. Янгау путешествовал по стране в караванах в поисках пропавшей души, но нигде не мог её найти. Он не знал, потерял ли свою душу или ту, которую когда-то считал неотъемлемой частью своей... В этих поездках Янгау забывал обо всём, что составляло его жизнь, даже не думал о своей семье и вёл себя так, словно у него не было ни детей, ни жены... Он знакомился с всё новыми и новыми женщинами, а после каждых таких отношений испытывал отвращение и отправлялся домой. Выдерживал домашнюю жизнь несколько месяцев, но потом ему снова становилось тоскливо. Янгау часами сидел на террасе, смотрел на закат и на море, мечтал, как в детстве, наблюдая за волнами. Он очень любил море и тосковал по нему...
Однажды его снова захватило острое желание уйти из дома, да так, что даже готов был навсегда покинуть свою семью. Ему не было и тридцати пяти лет, в самом расцвете сил, но за распутный характер Бог наказал его. Янгау не чувствовал влечения к женщинам и стал не способен поддерживать с ними отношения. С того дня он сильно изменился. Янгау с особым рвением посещал храмовые богослужения и беседовал с жрецами, поражая их своими особыми представлениями и взглядами. Он говорил так, как будто обладал каким-то сокровенным древним знанием. Всё свободное время он проводил в библиотеках жрецов, читая и изучая старые, пожелтевшие свитки Священных Писаний. Он изучал разные религии. Удивительно, но его интересовали религии не Среднего Царства, а религия Бод-Юла. В библиотеке был всего лишь один такой свиток. «Бод-Юл − вершина мира, родина жрецов-лам, связанных с духами умерших. Бога там называют Святая Мудрость, Владыка Знания...», − Янгау был поражен, прочитав эти строки... Дух, очень давно, ещё дома, говоривший с ним через шамана, сказал так же: если в беде − призывать Владыку Знания, Святую Мудрость… Откуда простой мон-ку мог знать о боге Бод-Юла?
Прошло много лет, и Янгау, бывший рыбак, моряк и торговец, больше не тосковал по чужим странам. Проводя все дни дома, обучал своих детей религии, которую видел в своём воображении. По вечерам он сидел у окна, как когда-то в детстве на берегу моря. Своих родителей Янгау не забывал, поддерживал, посылая им деньги, и слышал, что они счастливы. У него больше не было никаких особых желаний… Он лишь хотел ещё раз увидеть своего пропавшего друга и по вечерам молился Святой Мудрости о помощи в этом... И бог Бод-Юла ответил на его просьбу... Янгау было пятьдесят лет, когда пришёл торговец из далекой южной страны и вручил письмо, сказав, что нашёл его в кармане умершего человека, упавшего со скалы. Адрес был указан в письме, и, приехав в этот город, он решил зайти... Янгау сильно разволновался, узнав почерк своего потерянного друга, развернул письмо и прочитал:
«Дорогой друг и брат! Если ты помнишь своего старого друга Янфу, пожалуйста, прости его. Двадцать два года − это большой срок, но любовь к тебе не умерла в моей душе, и теперь, потеряв всю свою веру, чувствую эту любовь ещё сильнее. Из-за того, что плохо знал женщин, я несправедливо ругал и оскорблял тебя. Если бы я остался рядом с тобой навсегда! Но боги, если они существуют, пожелали, чтобы я покинул тебя и слепо преследовал воображаемое счастье... Сколько раз хотел вернуться к тебе, но женщина, ставшая причиной моего несчастья, не отпускала меня. Я всегда жаждал любви, но ни одна женщина не любила меня, − только ты. О Янгау, если бы ты был женщиной! Тогда, может быть, я бы никогда не оставил тебя... Однажды я увидел во сне тебя женщиной и был несказанно от этого счастлив... Только не думай, что я сумасшедший. Тот, кто готовится к смерти, может ясно видеть прошлое. Теперь, когда я одинок и беден, у меня остался только один выход − смерть. Я уже никогда не вернусь к тебе, как бы этого не хотел. У тебя, должно быть, есть семья. Грубому алкоголику, зависимому от опиума, нет места в твоём доме. Все бросили меня. Боги оставили меня. Я спрячу своё последнее письмо в карман, а завтра брошусь с вершины Джу-пей, чтобы всё, наконец, закончилось. Пожалуйста, не забывай и молись за меня. Ты верил в Бога... Прыгая со скалы, в тот последний момент я буду думать о тебе…»
Янгау больше не мог читать, слёзы текли из его утомлённых глаз. Купец, принесший письмо, тихо вышел из комнаты. С того дня Янгау в Си-кьене вёл благочестивую жизнь. Теперь люди видели в нём скорее священника, а не торговца. Он носил длинное коричневое одеяние, как у странствующих монахов, и когда появлялся с кошельками в бедном районе на окраине города, все ему благоговейно кланялись... Янгау уговорил жену отправиться в соседние деревни лечить больных и бедных − бесплатно, просто из любви. Позже он навещал заболевших в более отдаленных районах страны, всегда следуя пешком. Однажды Янгау проходил мимо руин древнего храма у Великой Стены и остановился перед необыкновенной древней статуей. Это было изображение женщины со скипетром в одной руке и кубком в другой... Любуясь статуей, его не покидало чувство, что видел её раньше... Янгау тихо умер в семейном кругу в возрасте шестидесяти девяти лет. Потеряв сознание за два дня до смерти, в миг ухода внезапно очнулся, прокричал несколько слов, и душа покинула его. Когда дома после похорон семья говорила о нём, старший сын спросил у матери:
— Мама, что отец хотел сказать своими последними словами?
— Не знаю, сын мой... — ответила женщина и заплакала.
— «Твердыня! Будь свидетелем!»... Как ты думаешь, почему он призывал Твердыню в свидетели?..
***
Kami yo shinkan ni megumi wo kudashi tamai!.. Привет, моя Жрица, да благословит тебя Господь!.. Твой духовный наставник и Первосвященник освободил тебя от плотного мира в предыдущей жизни в Тибете, чтобы спасти ещё от одного падения и более тяжёлых последствий кармы... Он не должен был этого делать. И хотя это и помогло защитить тебя от искушения, но не улучшило твою карму. Тебе пришлось вновь воплотиться в физическом мире, чтобы искупить свой грех. Твой наставник предвидел новую встречу с человеком, на протяжении многих жизней преследовавшего тебя, и знал, что он снова приведёт тебя к падению. Первосвященник вымолил у Владык Кармы даровать тебе, его возлюбленной, милость исключительной жизни. Итак, на этот раз ты смогла родиться мужчиной. Законы духовного мира редко допускают такую возможность. Чистый дух, разделившись при первичном падении в материю, чтобы пройти свой путь через звёздные миры как женская и мужская половинки, может воссоединиться только в области «солнца». Мужская половинка всегда воплощается только как мужчина, женская − как женщина. Только в исключительных случаях душа имеет право облачиться в тело другого пола: если она совершила грубый поступок по отношению к другому принципу или если она может противостоять искушениям и преодолевать их только в теле другого пола, против которого раньше грешила. То, что ты, моя жрица, воплотилась мужчиной в этой единственной жизни, требовали законы духовного мира. Небесные наставники, дух-хранитель и Владыки Кармы видели твоё дальнейшее развитие только в том случае, если дать такое направление твоей судьбе, при котором не было бы возможности согрешить или снова упасть в объятия мужчины, когда столкнешься со своей кармой на земле… Будучи жрицей в своей прошлой жизни, ты глубоко пала, и поэтому необходимо было быть гораздо осмотрительней. Янфу грезил о тебе, чувствуя в тебе женщину, и мог снова увести от твоего предназначения. Это были физическое ощущение и мистическая привязанность к тебе, и если бы вы остались вместе, то снова привело бы к ошибке. Но в оправдание следует сказать, что его душа впала в смятение, когда в погоне за своей вечной мечтой он встретил мужчину… Эта жизнь для тебя была священным испытанием, моя жрица, ведь ты не создана для брака. Душа твоя хотела остаться непорочной, но тело, недостаточно сильное, на это было не способно. Твои грехи уже не являлись столь безобразными, однако ты всё ещё не была готова войти в вечную небесную сферу и быть рядом со своим мужем. Лишь в следующих жизнях ты стала для этого зрелой.
А теперь давай посмотрим на других персонажей твоей жизни. Твои родители теперь твои бабушка и дедушка по материнской линии. Родители мужа ныне тоже его родители... В этой твоей жизни мужем стал человек, который больше ни во что не мог верить и покончил жизнь самоубийством. Это второй раз, когда он совершил такое тяжкое преступление. Кто он? Ты должна знать: человек, постоянно следовавший за тобой с момента вашей первой жизни и до сих пор. Это была одна из самых горьких его жизней. Он нашёл образ своей вечной мечты, но потерялся, когда увидел в нём мужчину. Для него это был болезненный опыт, но и для тебя тоже. Читая его последнее послание к тебе, ты испытывала те же чувства, что и великий царь Давид, когда оплакивал своего лучшего и единственного друга, павшего на поле боя: «Мой брат Ионафан, я так по тебе тоскую! Как же сильно тебя я любил. Моя любовь к тебе была сильнее, чем к женщинам. Как мать любит своего единственного сына, так и я тебя люблю!..»
Re: Барна Балог и венгерские медиаторы
Глава 10. Прощай, Тибет!
На востоке показался алый диск солнца, окрасив серебром и пурпуром сияющую снежную вершину Ти-се. В Бод-Юле наступило утро. Белые стены горного монастыря сливались с заснеженными склонами гор. Тишину рассвета нарушили три коротких удара гонга, и звуки волнами побежали по круглому двору. Жрица проснулась после первого удара и, по обычаю, отправилась будить Великого Ламу. Не спеша преодолев лестницу на верхний этаж башни, она зашла в келью и положила руку на лоб Первосвященника. От нежного касания её кольца Верховный Лама шевельнулся. Она нарисовала ему на груди магический крест и положила руки на живот, на солнечное сплетение.
— Мир и благословение пребывающему в духе... — Тихо сказала она.
Первосвященник Драг-Сронг встал и низко поклонился.
— Приветствую тебя, Ванг Чагмо! Да благословит наш день Святая Мудрость, дабы мы могли служить нашим братьям-ламам и ближним. Каким был твой сон?
— Тихим и мирным, Римпоче… Но незадолго до пробуждения почувствовала появление духовного наставника и сосредоточила все силы, чтобы удержать в памяти его слова, но запомнить смогла лишь одну фразу: «Завтра у тебя будет знаменательный день. Просьба Верховного Жреца была услышана. Завтрашний полёт сознания подарит тебе нечто особенное»… Объясни мне, что это значит?
Верховный Лама, удивлённо взглянув на неё, простёр руки к небу и произнес молитву:
— Святая Мудрость! Благодарю тебя за ответ на просьбу твоего слуги!
Затем повернулся к Жрице и продолжил:
— Чагмо! Ты даже не представляешь, какую милость мы получаем с Небес! Ещё не сказал тебе, что, изучая древние манускрипты монастыря, я наткнулся на жизнеописание известной жрицы Твердыни − Сантеми. Она жила четыреста лет назад и вместе со знаменитым Первосвященником Хо-Тонисой, одним из моих предшественников, прославила наш монастырь. Манускрипт содержит её гороскоп и описание шести предыдущих жизней на Земле, о которых она узнала от своего духовного наставника во время полёта сознания... После прочтения завеса прошлого упала с моих глаз, и я понял то, о чём догадывался с самого рождения… Моя Жрица, я уже говорил тебе о своей миссии, не так ли?
Чагмо низко поклонилась. Безграничное восхищение и почитание своего господина и повелителя, заметное в её лице и движениях, отличалось от взаимного глубокого уважения, всегда связывавшего Верховного Жреца со Жрицей. Первосвященник Драг-Сронг не был похож на предшественников. Высокий, худощавый, с суровым, но излучающим любовь лицом, с глубоко посаженными глазами, горевшими небесным огнём, он казался не человеком, но духом. До избрания Верховным Жрецом он был самым известным в Бод-Юле лунг-гом-ламой, превзошедшим всех мастеров прошлого в искусстве быстрого скользящего шага. Он мог пройти пятьсот миль, обладая редчайшим умением преодолевать водные преграды. Один Первосвященник Хо-Тониса был ему подобен способностями и знаниями. Драг-Сронг излучал особую духовную атмосферу. Один древний лама, современник Драг-Сронга, так сказал об этих величайших Верховных Жрецах: «Первосвященник Хо-Тониса был человеком совершенного духа, а нынешний Великий Лама − совершенный дух в человеческом теле». Летописцы Твердыни записали, что непорочный дух, один из Владык Арвы, Глава, из высшей небесной сферы в установленный час добровольно воплотился для священной миссии − помочь оставшимся членам своей духовной семьи найти путь к Небу… Все ощущали эту особую атмосферу вокруг Первосвященника, но особенно её воспринимала Жрица Хтасемна, по милости судьбы сослужившая ему как Чагмо.
Жрица, низко поклонившись, сказала:
— Я знаю, что ты, мой господин, Владыка и Первосвященник, пришёл с высших Небес. Я всегда понимала, что не достойна сослужить тебе. О своей миссии ты говорил лишь, что добровольно сошёл на Землю для великого задания…
— Благословенно имя Святой Мудрости за весть, переданную тебе во сне. Это для меня великая радость и небесная награда... Чагмо, узнай тайну. Я добровольно пришёл из высшей Небесной области, где у духов больше нет имён. Там, наверху, я служил своему Отцу Безымянному и хочу выполнить своё поручение здесь, на Земле, так же безымянно… Ибо придёт время в Бод-Юле, когда забудется имя Верховного Жреца Драг-Сронга, священника не от мира сего, и вместо его имени лама напишет: слуга Великого Господа!.. Зачем, по-твоему, я пришёл на Землю? Память о любви и единстве побудила меня помочь членам моей духовной семьи, попавших в круговорот Акхора… Чагмо, знай: союз членов духовной группы, от сотворения мира назначенной для священнического служения, − свят и вечен, как сама душа.
— Я тоже Твоя, Отец? — Смиренно спросила Жрица.
— Да, и ты из моей группы, но не ради тебя я пришёл, ведь ты устоишь перед искушением мужчиной и без меня. Через четырнадцать лет завершишь земную миссию и вернёшься в духовный мир. А я останусь без Жрицы… Готова ли ты к этому?
— Владыка Мудрости исчислил срок моей жизни, — ответила Жрица, склонив голову. — Благодарна Ему за каждый день рядом с Тобой, Безымянный.
Первосвященник с улыбкой смотрел на Жрицу. Лицо его сияло, словно в ореоле света.
— Дочь моя, ты впервые назвала меня настоящим именем. Этим именем при необходимости призывай меня из иного мира… Теперь о твоём сне. Я пришёл, потому что духовно мне близкий Первосвященник Хо-Тониса, находясь в стране Бога, в небесных сферах Шестого кольца, просил помочь его бывшей Жрице Сантеми, Зенице Ока Твердыни Гор… Ей нужно совсем недолго прослужить жрицей, чтобы больше не возвращаться на Землю… В предпоследнем воплощении Сантеми Хо-Тониса незаконно прервал её жизнь, тем самым предотвратив очередное падение. Из-за того поступка Первосвященника она не могла подняться выше. В следующей жизни, в теле мужчины, Сантеми искупила грехи. После смерти она попала в Четвертое небесное кольцо. Его обитателям нет нужды воплощаться… Это и привело к осложнению, из-за которого я здесь…
— Не понимаю, Отец! Первосвященник Хо-Тониса дошёл до Шестого кольца, Сантеми − до Четвёртого, преддверия рая. Оба достигли совершенства, хотя и разных ступеней. В чем осложнение? Ведь это и было целью.
— Вижу, дочь моя, ты не ведаешь высших духовных законов. Но ты права, случай исключительный. Поясню… Не прерви Первосвященник жизнь Сантеми незаконно, они были бы вместе в одной небесной сфере… Но теперь Верховный Жрец не может без неё подняться выше, им грозит вечная разлука. Тебе известно, что в небесных сферах переходят на высшие уровни очень медленно. Даже тень греха рвёт связь между двумя родственными душами, надолго разлучая их... Понимаешь? Достигшим Четвертого небесного кольца не нужно возвращаться на Землю, они пребывают в блаженстве. Можно было бы преодолеть границы между Кольцами достаточно быстро, но случай здесь особый. Первосвященник Хо-Тониса, находясь в высшей сфере, прервал жизнь своей подопечной, чтобы она снова не пала... И граница между сферами стала почти непреодолимой, препятствуя не только их восхождению, но и продвижению членов их духовной группы...
— О, великий Безымянный, я поняла! — Воскликнула Жрица. — Ты родился для помощи им... Одного не понимаю. Зачем нужно для этого воплощаться? Зачем тебе, великому Владыке, эта жертва, если они всё равно наверху?
Великий Лама улыбнулся.
— Объясню... и открою тайну, пока скрытую от людей. Главный дух-хранитель жрицы Сантеми − я. Хо-Тониса помогал мне только в небесных сферах. Я объяснил ему, что оттуда мы видим и знаем всё. Предупредил, что, порвав нить жизни Сантеми, цели он не достигнет и нарушит закон... Но он не послушался. Ограничить свободную волю духа Шестого кольца не мог даже я… Теперь, дочь моя, слушай внимательно. Из-за совершённого греха Жрица застряла в Четвёртом, а Первосвященник − в Шестом небесном кольце... Утеряв силу связующего Закона вместе с возможностью совместного воплощения, они навеки утратили и возможность восхождения. Помочь может одно: если Сантеми добровольно воплотится и искупит грех своего Первосвященника, доказав Богу, что в силах устоять перед мужчиной без вмешательства Хо-Тонисы... Но Сантеми не хочет воплощаться! Она счастлива, после стольких жизней достигнув преддверия небес, и знает, что вышла из круга Акхора. Знает, что не найдёт на Земле вечного спутника, свою мужскую половинку, из-за его самоубийства… В таких случаях дух-хранитель добровольно воплощается, умолив Бога освободить душу своего подопечного. Поняла, Хтасемна? Такова тайна моего рождения... Семь лет я просил Святую Мудрость показать Сантеми её духа-хранителя. По закону, она сможет узнать его, только успокоившись и отказавшись от поисков души Янфу, вверив себя Богу и устремясь к духовному наставнику... Волею Всемогущей, Великой Мудрости, момент наступил! Твой сон указал: срок настал... Иди, дочь моя! Приобщись к труду Вечной Любви; воззри, как Зов Её собирает сонмы душ − членов великих духовных семей, от Четвертого Кольца − до области Солнца!.. Ступай в келью, выполни обычный полёт сознания... Милостью Бесконечной Мудрости и Любви, мы сможем сегодня войти в контакт с духом моей подопечной.
Жрица преклонила колени, Безымянный благословил её. Вместе с Та-Ламой они перешли в соседнюю келью. Чагмо легла на каменное ложе и после подготовительных дыхательных упражнений впала в транс. Верховный Жрец остался в келье, чтобы немедленно связаться с духом, явления которого ждал... Дыхание Чагмо замедлилось, почти исчезло. Спустя некоторое время она еле слышно заговорила:
— Приветствую, Отец, да благословит Тебя Владыка Знания! Это я, Сантеми, Твоя ученица...
— Мир и милость тебе, дочь моя! Слава Богу, что ты, наконец, устремилась ко мне.
— Я пришла, и у ног Твоих прошу простить моё постоянное непослушание. Как могу отблагодарить Тебя за принесённую ради меня великую жертву? Ты, член славного Братства Безымянных, добровольно принял земное воплощение... Ты был прав, я напрасно искала Гонису − Янфу в моей мужской жизни. Я не нашла его здесь, из-за его преступления судьба оторвала Янфу от меня. Пора мне помочь другим, а также исправить ошибку Хо-Тонисы... Прикажи − и я повинуюсь.
— Сантеми, ты должна воплотиться! И добровольно! Чтобы выполнить свою миссию Жрицы здесь, в Твердыне, и полностью осуществить своё призвание. Сумей противостать искушениям. Не бойся, ты станешь моей Жрицей, и я, твой дух-хранитель, поведу тебя на пути. На реке Занг-по, у подножия Великих Гор, лежит деревня Лха-кан… Там живёт богатый лавочник Гуркан с женой и тремя детьми. Моли Небесного Отца позволить тебе родиться в этой семье через семь месяцев... Тебя назовут Девака, что значит «Небесная»... Это имя будет напоминанием, откуда ты пришла... Теперь иди и молись Святой Мудрости, пребывая в духовной атмосфере будущих родителей, пока не пробьёт час твоего рождения...
Так освободил душу её дух-покровитель, Безымянный, из чистой любви пришедший на Землю, чтобы, согласно Закону, отсюда умолить Отца побудить её вновь воплотиться…
Семью месяцами позже у Гуркана, торговца с реки Занг-по, родилась дочь. Он не ждал ребёнка и очень удивился, когда жена родила девочку. Но смирился, не стал расспрашивать жену, а она сама ничего не сказала. Гуркан так и не узнал, что отцом девочки был живший в соседней деревне маг, обладавший большими познаниями. Этого нгагпа они позвали предсказать будущее девочки, и он убедил их назвать девочку Девакой, ибо она была красива, как сошедшая с небес... Гуркан не знал правды о Деваке, не особо любил её, подозревая, что девочка не его дочь. Всю любовь он отдал старшим детям. В неполных шесть лет девочка поняла, что отец совсем не любит её. Деваке стало так грустно, что решила уйти в мир иной, но вспомнив о матери, очень любившей её, она осталась. С того дня всё свободное время Девака проводила в соседней деревне, у мага Гра-лха. Она очень к нему привязалась. Простой факир в юности хотел стать ламой. Возможно, горькое детство и юность, а также постоянное пребывание у нгагпы, привели к тому что он стал лишь магом. Гра-лха был знаменит большим умом, многими исцелениями и предсказаниями будущего... Он любил маленькую Деваку и посвятил её в тайны своей профессии. Заметив её особые способности, обучил религии лам, рассказал о тайнах посвящений. Уже в десять лет её знания были велики. Однажды Гра-лха сказал:
— Девака, ты должна стать жрицей. При твоем рождении я предсказал это, и вчера мне приснился сон... Сияющий дух предстал предо мной и произнес: «Гра-лха, приведи в монастырь Самдинг душу, которой ты отец по плоти. Найди там Жрицу Сахти и скажи, что Хо-Тониса, бывший Верховный Жрец Твердыни, явился тебе во сне, и желает, чтобы девушку − тулку его Жрицы − приняли в монастырь. Не волнуйся, во сне я явился и Сахти, и объявил свою волю. Она знает о тебе и девушке». − Вот что, Девака, сказал мне дух, и я вижу в этом благодать Святой Мудрости...
Итак, Девака пришла в монастырь Самдинга, где она уже дважды приступала к своей вечной миссии. Она продемонстрировала такое глубокое знание, что жрица Сахти, узнав в ней древнюю Чагмо, посвятила её через четыре года... Словно невидимые руки плели нить её судьбы. Жрица Твердыни Гор умерла через семь недель после посвящения Деваки, и, по монастырским правилам, объявили выборы. Самдинг представил Деваку. Первосвященник Драг-Сронг из семи кандидаток выбрал её своей Жрицей, поскольку она была самой умной и красивой… Когда маленькая Жрица впервые увидела своего господина и повелителя, высокого Драг-Сронга, она вскрикнула от радости и бросилась к Его ногам. Девака ощутила такой покой, как чувствует заблудившееся дитя, вернувшись домой и после призраков пустыни увидев протянутые к нему руки отца…
Началась монастырская жизнь. Девака показала себя достойной любви Первосвященника. Дисциплина Верховного Жреца была строгой. Чтобы Девака не сбилась с пути, он был суров с ней. В возрасте тридцати лет, впервые с момента служения жрицей, Девака восстала против железной дисциплины. Частые наказания Первосвященника она считала унизительными. Закон ограничивал возможность земным умом понять эту кажущуюся несправедливость, ведь речь шла об её ангеле-хранителе. Она смутно помнила другого Первосвященника из незапамятных времен, который относился к ней как к богине и оберегал от всего и всех. У неё было странное ощущение, что она жила в Кхеме. Однажды её охватила такая тоска по Кхему, что, вопреки правилам, она мысленно перенеслась туда без разрешения и духовного сопровождения Первосвященника. Девака разыскала двор фараона и нашла всё настолько приятным, что не захотела возвращаться. Только благодаря ясновидению и вмешательству Безымянного, жизнь окончательно не покинула её неподвижное тело. Девака прекрасно понимала, что вела себя недостойно. В последние годы Жрица часто нарушала правила обители, хотя именно ей следовало быть примером. После незаконной "прогулки" следовало ожидать очень строгого наказания, но, к величайшему удивлению, она не была наказана. Драг-Сронг лишь с усталой и грустной улыбкой сказал, что последствия этого необдуманного шага скоро проявятся. И действительно, через неделю у неё началась лихорадка, − Девака пребывала между жизнью и смертью. Безымянный знал, что Хо-Тониса в небесных сферах усомнился в своей Жрице и захотел раньше срока забрать её, чтобы предотвратить очередное грехопадение. Верховный Жрец своей силой устранил опасность и сделал выговор Хо-Тонисе… Девака медленно выздоравливала, но становилась всё молчаливее. По-прежнему пренебрегала обязанностями, но не доводила до крайностей, чтобы не навредить своей репутации Жрицы. В это время она пережила особый опыт. Первосвященник Хо-Тониса из высшей сферы наблюдал за ней, всегда сопровождая в полётах сознания. Он показал ей места, где они бывали вместе, и объяснил роковые последствия их прошлых действий… Показал и будущее воплощение, в котором она снова нагрешит... и этот грех и его низвергнет на Землю. Хо-Тониса, показав ей всё, показал и право выбора, которое принадлежит ей по закону Арвы. Быть рядом с мужем на земле и на небе или стать жертвой вечного искушения и испытать все последствия падения − зависит от неё… Проснувшись, Девака долго обдумывала предупреждения, как вдруг увидела призрак в коричневой мантии, очень похожего на жившего Первосвященника Бод-Юла. Счастливое лицо, большие голубые глаза, словно близкий знакомый. Девака будто увидела пропавшего любимого родственника… Она сообщила Драг-Сронгу об этом переживании. Несмотря на строгость, Девака очень любила его.
Спустя год, однажды утром после Огненного Обряда, Дранг-Сронг и Девака сидели на двойном троне. Ламы уже покинули зал, они остались вдвоём…
— Дочь моя, почему ты такая грустная? — Спросил Безымянный, наблюдая за танцующим пламенем священного огня.
— Не знаю, Отец. Моя душа так устала… Пожалуйста, прости меня за частые нарушения правил. Все уголки, всё находящееся в Твердыне мне знакомы. И часто кажется, что много веков назад тот или иной предмет поставила я... а теперь всё нахожу... Ты добр ко мне... и всё же, мне не хватает чего-то или кого-то. Если бы не ты, я вообще не смогла бы нести служение Жрицы. Пожалуйста, не сердись на меня. Я чувствую себя очень уставшей... Моё духовное развитие остановилось. В Бод-Юле я всё знаю… о Твердыне... о Великих горах... Я не могу уже узнать здесь ничего нового...
— Значит, ты хочешь навсегда покинуть Бод-Юл? — Спросил Первосвященник, не отрывая взгляда от огня.
— Да, Отец.
— Я вижу твою душу. Она и в самом деле устала, — тихо, словно мысля вслух, произнёс Та-Лама. — Ты права, дочь… Когда душа не может развиваться, она закончила своё земное предназначение… А теперь, Жрица, скажи, каково твоё самое заветное желание? — Спросил Великий Лама, отвернувшись от огня.
С большой любовью Девака долго смотрела на Первосвященника.
— Я хочу, чтобы ты, Отец, взял меня на руки, накрыл мантией и усыпил, и чтобы я больше никогда не проснулась.
И случилось то, чего не бывало никогда раньше в кханге Твердыни Гор. Первосвященник встал с трона, простёр руки к небу, долго молча молился в тишине, и сказал: "Да будет воля Твоя..." Он протянул руки и улыбнулся Деваке.
— Пойдем, дитя…
На ступенях трона его высокая сутулая фигура сияла трансцендентным светом, над головой блистал ослепительный венец. Жрица медленно поднялась, и, как ребенок в поисках материнской ласки, упала на руки Великому Ламе. Тот поднял её, сел на трон, уложил её на колени, снял с плеч мантию и заботливо накрыл. Девака вздохнула, положила голову на его руку и устало закрыла глаза…
— Спи, дитя... — Прошептал Безымянный. — Спи, не бойся, я отведу тебя домой…
Он сложил руки над спящей жрицей, склонил голову и погрузился в молитву. Танцующее пламя священного огня освещало его фигуру. Так он сидел неподвижно, и даже солнечные лучи, проникавшие в комнату сквозь разноцветные окна и казавшиеся голубоватыми в наполненном благовониями воздухе кханга, не могли его разбудить.
Так и застал их лама, пришедший совершить богослужение, и поняв, что оба мертвы, пал ниц перед ними…
***
Kami yo shinkan ni megumi где kudashi tamai!… Приветствую тебя, моя Жрица, да благословит тебя Господь! С любовью вспоминай эту жизнь, в которой твой духовный наставник был твоим Первосвященником. Законы духовного мира строги и нерушимы. Глава духовной группы готов и способен спуститься с высших небесных сфер в материальный мир, чтобы поднять и вести отставших членов своей духовной семьи. С человеческой точки зрения, твоё воплощение не имело смысла, с духовной − было особенным. Добровольно воплотившись, ты обрела награду, для чего и потребовалось самопожертвование Безымянного. В этом воплощении ты помогла своему Первосвященнику, пребывавшему в Шестом небесном кольце. Цель состояла в том, чтобы, наконец, покинуть Тибет, где ты достигла максимально возможного уровня. Ты была Жрицей, и не раз. Хоть жила и не безупречно, дальнейшие воплощения здесь не смогли бы улучшить твою судьбу. Отречение, жертвоприношение, распятие плоти ты знала и до этой жизни. Бог − хвала Его Имени − не допустил воплощения мужчины, с которым ты могла бы пасть. Жизнь в Тибете на этом закончилась, и твой духовный наставник вернул тебя домой, в Четвертую небесную область. Безымянный преодолел пропасть, разделявшую тебя с Первосвященником Хо-Тонисой, чтобы вы восходили вместе… Но звёзды указывали, что в следующем воплощении ты вновь затоскуешь о том мужчине… Твои знания и достижения духа были так высоки, что Владыки Кармы из мрачных скал Тибета отправили тебя в новый мир − в полный благоухания сакур древний Ниппон, страну улыбок и детей.
На востоке показался алый диск солнца, окрасив серебром и пурпуром сияющую снежную вершину Ти-се. В Бод-Юле наступило утро. Белые стены горного монастыря сливались с заснеженными склонами гор. Тишину рассвета нарушили три коротких удара гонга, и звуки волнами побежали по круглому двору. Жрица проснулась после первого удара и, по обычаю, отправилась будить Великого Ламу. Не спеша преодолев лестницу на верхний этаж башни, она зашла в келью и положила руку на лоб Первосвященника. От нежного касания её кольца Верховный Лама шевельнулся. Она нарисовала ему на груди магический крест и положила руки на живот, на солнечное сплетение.
— Мир и благословение пребывающему в духе... — Тихо сказала она.
Первосвященник Драг-Сронг встал и низко поклонился.
— Приветствую тебя, Ванг Чагмо! Да благословит наш день Святая Мудрость, дабы мы могли служить нашим братьям-ламам и ближним. Каким был твой сон?
— Тихим и мирным, Римпоче… Но незадолго до пробуждения почувствовала появление духовного наставника и сосредоточила все силы, чтобы удержать в памяти его слова, но запомнить смогла лишь одну фразу: «Завтра у тебя будет знаменательный день. Просьба Верховного Жреца была услышана. Завтрашний полёт сознания подарит тебе нечто особенное»… Объясни мне, что это значит?
Верховный Лама, удивлённо взглянув на неё, простёр руки к небу и произнес молитву:
— Святая Мудрость! Благодарю тебя за ответ на просьбу твоего слуги!
Затем повернулся к Жрице и продолжил:
— Чагмо! Ты даже не представляешь, какую милость мы получаем с Небес! Ещё не сказал тебе, что, изучая древние манускрипты монастыря, я наткнулся на жизнеописание известной жрицы Твердыни − Сантеми. Она жила четыреста лет назад и вместе со знаменитым Первосвященником Хо-Тонисой, одним из моих предшественников, прославила наш монастырь. Манускрипт содержит её гороскоп и описание шести предыдущих жизней на Земле, о которых она узнала от своего духовного наставника во время полёта сознания... После прочтения завеса прошлого упала с моих глаз, и я понял то, о чём догадывался с самого рождения… Моя Жрица, я уже говорил тебе о своей миссии, не так ли?
Чагмо низко поклонилась. Безграничное восхищение и почитание своего господина и повелителя, заметное в её лице и движениях, отличалось от взаимного глубокого уважения, всегда связывавшего Верховного Жреца со Жрицей. Первосвященник Драг-Сронг не был похож на предшественников. Высокий, худощавый, с суровым, но излучающим любовь лицом, с глубоко посаженными глазами, горевшими небесным огнём, он казался не человеком, но духом. До избрания Верховным Жрецом он был самым известным в Бод-Юле лунг-гом-ламой, превзошедшим всех мастеров прошлого в искусстве быстрого скользящего шага. Он мог пройти пятьсот миль, обладая редчайшим умением преодолевать водные преграды. Один Первосвященник Хо-Тониса был ему подобен способностями и знаниями. Драг-Сронг излучал особую духовную атмосферу. Один древний лама, современник Драг-Сронга, так сказал об этих величайших Верховных Жрецах: «Первосвященник Хо-Тониса был человеком совершенного духа, а нынешний Великий Лама − совершенный дух в человеческом теле». Летописцы Твердыни записали, что непорочный дух, один из Владык Арвы, Глава, из высшей небесной сферы в установленный час добровольно воплотился для священной миссии − помочь оставшимся членам своей духовной семьи найти путь к Небу… Все ощущали эту особую атмосферу вокруг Первосвященника, но особенно её воспринимала Жрица Хтасемна, по милости судьбы сослужившая ему как Чагмо.
Жрица, низко поклонившись, сказала:
— Я знаю, что ты, мой господин, Владыка и Первосвященник, пришёл с высших Небес. Я всегда понимала, что не достойна сослужить тебе. О своей миссии ты говорил лишь, что добровольно сошёл на Землю для великого задания…
— Благословенно имя Святой Мудрости за весть, переданную тебе во сне. Это для меня великая радость и небесная награда... Чагмо, узнай тайну. Я добровольно пришёл из высшей Небесной области, где у духов больше нет имён. Там, наверху, я служил своему Отцу Безымянному и хочу выполнить своё поручение здесь, на Земле, так же безымянно… Ибо придёт время в Бод-Юле, когда забудется имя Верховного Жреца Драг-Сронга, священника не от мира сего, и вместо его имени лама напишет: слуга Великого Господа!.. Зачем, по-твоему, я пришёл на Землю? Память о любви и единстве побудила меня помочь членам моей духовной семьи, попавших в круговорот Акхора… Чагмо, знай: союз членов духовной группы, от сотворения мира назначенной для священнического служения, − свят и вечен, как сама душа.
— Я тоже Твоя, Отец? — Смиренно спросила Жрица.
— Да, и ты из моей группы, но не ради тебя я пришёл, ведь ты устоишь перед искушением мужчиной и без меня. Через четырнадцать лет завершишь земную миссию и вернёшься в духовный мир. А я останусь без Жрицы… Готова ли ты к этому?
— Владыка Мудрости исчислил срок моей жизни, — ответила Жрица, склонив голову. — Благодарна Ему за каждый день рядом с Тобой, Безымянный.
Первосвященник с улыбкой смотрел на Жрицу. Лицо его сияло, словно в ореоле света.
— Дочь моя, ты впервые назвала меня настоящим именем. Этим именем при необходимости призывай меня из иного мира… Теперь о твоём сне. Я пришёл, потому что духовно мне близкий Первосвященник Хо-Тониса, находясь в стране Бога, в небесных сферах Шестого кольца, просил помочь его бывшей Жрице Сантеми, Зенице Ока Твердыни Гор… Ей нужно совсем недолго прослужить жрицей, чтобы больше не возвращаться на Землю… В предпоследнем воплощении Сантеми Хо-Тониса незаконно прервал её жизнь, тем самым предотвратив очередное падение. Из-за того поступка Первосвященника она не могла подняться выше. В следующей жизни, в теле мужчины, Сантеми искупила грехи. После смерти она попала в Четвертое небесное кольцо. Его обитателям нет нужды воплощаться… Это и привело к осложнению, из-за которого я здесь…
— Не понимаю, Отец! Первосвященник Хо-Тониса дошёл до Шестого кольца, Сантеми − до Четвёртого, преддверия рая. Оба достигли совершенства, хотя и разных ступеней. В чем осложнение? Ведь это и было целью.
— Вижу, дочь моя, ты не ведаешь высших духовных законов. Но ты права, случай исключительный. Поясню… Не прерви Первосвященник жизнь Сантеми незаконно, они были бы вместе в одной небесной сфере… Но теперь Верховный Жрец не может без неё подняться выше, им грозит вечная разлука. Тебе известно, что в небесных сферах переходят на высшие уровни очень медленно. Даже тень греха рвёт связь между двумя родственными душами, надолго разлучая их... Понимаешь? Достигшим Четвертого небесного кольца не нужно возвращаться на Землю, они пребывают в блаженстве. Можно было бы преодолеть границы между Кольцами достаточно быстро, но случай здесь особый. Первосвященник Хо-Тониса, находясь в высшей сфере, прервал жизнь своей подопечной, чтобы она снова не пала... И граница между сферами стала почти непреодолимой, препятствуя не только их восхождению, но и продвижению членов их духовной группы...
— О, великий Безымянный, я поняла! — Воскликнула Жрица. — Ты родился для помощи им... Одного не понимаю. Зачем нужно для этого воплощаться? Зачем тебе, великому Владыке, эта жертва, если они всё равно наверху?
Великий Лама улыбнулся.
— Объясню... и открою тайну, пока скрытую от людей. Главный дух-хранитель жрицы Сантеми − я. Хо-Тониса помогал мне только в небесных сферах. Я объяснил ему, что оттуда мы видим и знаем всё. Предупредил, что, порвав нить жизни Сантеми, цели он не достигнет и нарушит закон... Но он не послушался. Ограничить свободную волю духа Шестого кольца не мог даже я… Теперь, дочь моя, слушай внимательно. Из-за совершённого греха Жрица застряла в Четвёртом, а Первосвященник − в Шестом небесном кольце... Утеряв силу связующего Закона вместе с возможностью совместного воплощения, они навеки утратили и возможность восхождения. Помочь может одно: если Сантеми добровольно воплотится и искупит грех своего Первосвященника, доказав Богу, что в силах устоять перед мужчиной без вмешательства Хо-Тонисы... Но Сантеми не хочет воплощаться! Она счастлива, после стольких жизней достигнув преддверия небес, и знает, что вышла из круга Акхора. Знает, что не найдёт на Земле вечного спутника, свою мужскую половинку, из-за его самоубийства… В таких случаях дух-хранитель добровольно воплощается, умолив Бога освободить душу своего подопечного. Поняла, Хтасемна? Такова тайна моего рождения... Семь лет я просил Святую Мудрость показать Сантеми её духа-хранителя. По закону, она сможет узнать его, только успокоившись и отказавшись от поисков души Янфу, вверив себя Богу и устремясь к духовному наставнику... Волею Всемогущей, Великой Мудрости, момент наступил! Твой сон указал: срок настал... Иди, дочь моя! Приобщись к труду Вечной Любви; воззри, как Зов Её собирает сонмы душ − членов великих духовных семей, от Четвертого Кольца − до области Солнца!.. Ступай в келью, выполни обычный полёт сознания... Милостью Бесконечной Мудрости и Любви, мы сможем сегодня войти в контакт с духом моей подопечной.
Жрица преклонила колени, Безымянный благословил её. Вместе с Та-Ламой они перешли в соседнюю келью. Чагмо легла на каменное ложе и после подготовительных дыхательных упражнений впала в транс. Верховный Жрец остался в келье, чтобы немедленно связаться с духом, явления которого ждал... Дыхание Чагмо замедлилось, почти исчезло. Спустя некоторое время она еле слышно заговорила:
— Приветствую, Отец, да благословит Тебя Владыка Знания! Это я, Сантеми, Твоя ученица...
— Мир и милость тебе, дочь моя! Слава Богу, что ты, наконец, устремилась ко мне.
— Я пришла, и у ног Твоих прошу простить моё постоянное непослушание. Как могу отблагодарить Тебя за принесённую ради меня великую жертву? Ты, член славного Братства Безымянных, добровольно принял земное воплощение... Ты был прав, я напрасно искала Гонису − Янфу в моей мужской жизни. Я не нашла его здесь, из-за его преступления судьба оторвала Янфу от меня. Пора мне помочь другим, а также исправить ошибку Хо-Тонисы... Прикажи − и я повинуюсь.
— Сантеми, ты должна воплотиться! И добровольно! Чтобы выполнить свою миссию Жрицы здесь, в Твердыне, и полностью осуществить своё призвание. Сумей противостать искушениям. Не бойся, ты станешь моей Жрицей, и я, твой дух-хранитель, поведу тебя на пути. На реке Занг-по, у подножия Великих Гор, лежит деревня Лха-кан… Там живёт богатый лавочник Гуркан с женой и тремя детьми. Моли Небесного Отца позволить тебе родиться в этой семье через семь месяцев... Тебя назовут Девака, что значит «Небесная»... Это имя будет напоминанием, откуда ты пришла... Теперь иди и молись Святой Мудрости, пребывая в духовной атмосфере будущих родителей, пока не пробьёт час твоего рождения...
Так освободил душу её дух-покровитель, Безымянный, из чистой любви пришедший на Землю, чтобы, согласно Закону, отсюда умолить Отца побудить её вновь воплотиться…
Семью месяцами позже у Гуркана, торговца с реки Занг-по, родилась дочь. Он не ждал ребёнка и очень удивился, когда жена родила девочку. Но смирился, не стал расспрашивать жену, а она сама ничего не сказала. Гуркан так и не узнал, что отцом девочки был живший в соседней деревне маг, обладавший большими познаниями. Этого нгагпа они позвали предсказать будущее девочки, и он убедил их назвать девочку Девакой, ибо она была красива, как сошедшая с небес... Гуркан не знал правды о Деваке, не особо любил её, подозревая, что девочка не его дочь. Всю любовь он отдал старшим детям. В неполных шесть лет девочка поняла, что отец совсем не любит её. Деваке стало так грустно, что решила уйти в мир иной, но вспомнив о матери, очень любившей её, она осталась. С того дня всё свободное время Девака проводила в соседней деревне, у мага Гра-лха. Она очень к нему привязалась. Простой факир в юности хотел стать ламой. Возможно, горькое детство и юность, а также постоянное пребывание у нгагпы, привели к тому что он стал лишь магом. Гра-лха был знаменит большим умом, многими исцелениями и предсказаниями будущего... Он любил маленькую Деваку и посвятил её в тайны своей профессии. Заметив её особые способности, обучил религии лам, рассказал о тайнах посвящений. Уже в десять лет её знания были велики. Однажды Гра-лха сказал:
— Девака, ты должна стать жрицей. При твоем рождении я предсказал это, и вчера мне приснился сон... Сияющий дух предстал предо мной и произнес: «Гра-лха, приведи в монастырь Самдинг душу, которой ты отец по плоти. Найди там Жрицу Сахти и скажи, что Хо-Тониса, бывший Верховный Жрец Твердыни, явился тебе во сне, и желает, чтобы девушку − тулку его Жрицы − приняли в монастырь. Не волнуйся, во сне я явился и Сахти, и объявил свою волю. Она знает о тебе и девушке». − Вот что, Девака, сказал мне дух, и я вижу в этом благодать Святой Мудрости...
Итак, Девака пришла в монастырь Самдинга, где она уже дважды приступала к своей вечной миссии. Она продемонстрировала такое глубокое знание, что жрица Сахти, узнав в ней древнюю Чагмо, посвятила её через четыре года... Словно невидимые руки плели нить её судьбы. Жрица Твердыни Гор умерла через семь недель после посвящения Деваки, и, по монастырским правилам, объявили выборы. Самдинг представил Деваку. Первосвященник Драг-Сронг из семи кандидаток выбрал её своей Жрицей, поскольку она была самой умной и красивой… Когда маленькая Жрица впервые увидела своего господина и повелителя, высокого Драг-Сронга, она вскрикнула от радости и бросилась к Его ногам. Девака ощутила такой покой, как чувствует заблудившееся дитя, вернувшись домой и после призраков пустыни увидев протянутые к нему руки отца…
Началась монастырская жизнь. Девака показала себя достойной любви Первосвященника. Дисциплина Верховного Жреца была строгой. Чтобы Девака не сбилась с пути, он был суров с ней. В возрасте тридцати лет, впервые с момента служения жрицей, Девака восстала против железной дисциплины. Частые наказания Первосвященника она считала унизительными. Закон ограничивал возможность земным умом понять эту кажущуюся несправедливость, ведь речь шла об её ангеле-хранителе. Она смутно помнила другого Первосвященника из незапамятных времен, который относился к ней как к богине и оберегал от всего и всех. У неё было странное ощущение, что она жила в Кхеме. Однажды её охватила такая тоска по Кхему, что, вопреки правилам, она мысленно перенеслась туда без разрешения и духовного сопровождения Первосвященника. Девака разыскала двор фараона и нашла всё настолько приятным, что не захотела возвращаться. Только благодаря ясновидению и вмешательству Безымянного, жизнь окончательно не покинула её неподвижное тело. Девака прекрасно понимала, что вела себя недостойно. В последние годы Жрица часто нарушала правила обители, хотя именно ей следовало быть примером. После незаконной "прогулки" следовало ожидать очень строгого наказания, но, к величайшему удивлению, она не была наказана. Драг-Сронг лишь с усталой и грустной улыбкой сказал, что последствия этого необдуманного шага скоро проявятся. И действительно, через неделю у неё началась лихорадка, − Девака пребывала между жизнью и смертью. Безымянный знал, что Хо-Тониса в небесных сферах усомнился в своей Жрице и захотел раньше срока забрать её, чтобы предотвратить очередное грехопадение. Верховный Жрец своей силой устранил опасность и сделал выговор Хо-Тонисе… Девака медленно выздоравливала, но становилась всё молчаливее. По-прежнему пренебрегала обязанностями, но не доводила до крайностей, чтобы не навредить своей репутации Жрицы. В это время она пережила особый опыт. Первосвященник Хо-Тониса из высшей сферы наблюдал за ней, всегда сопровождая в полётах сознания. Он показал ей места, где они бывали вместе, и объяснил роковые последствия их прошлых действий… Показал и будущее воплощение, в котором она снова нагрешит... и этот грех и его низвергнет на Землю. Хо-Тониса, показав ей всё, показал и право выбора, которое принадлежит ей по закону Арвы. Быть рядом с мужем на земле и на небе или стать жертвой вечного искушения и испытать все последствия падения − зависит от неё… Проснувшись, Девака долго обдумывала предупреждения, как вдруг увидела призрак в коричневой мантии, очень похожего на жившего Первосвященника Бод-Юла. Счастливое лицо, большие голубые глаза, словно близкий знакомый. Девака будто увидела пропавшего любимого родственника… Она сообщила Драг-Сронгу об этом переживании. Несмотря на строгость, Девака очень любила его.
Спустя год, однажды утром после Огненного Обряда, Дранг-Сронг и Девака сидели на двойном троне. Ламы уже покинули зал, они остались вдвоём…
— Дочь моя, почему ты такая грустная? — Спросил Безымянный, наблюдая за танцующим пламенем священного огня.
— Не знаю, Отец. Моя душа так устала… Пожалуйста, прости меня за частые нарушения правил. Все уголки, всё находящееся в Твердыне мне знакомы. И часто кажется, что много веков назад тот или иной предмет поставила я... а теперь всё нахожу... Ты добр ко мне... и всё же, мне не хватает чего-то или кого-то. Если бы не ты, я вообще не смогла бы нести служение Жрицы. Пожалуйста, не сердись на меня. Я чувствую себя очень уставшей... Моё духовное развитие остановилось. В Бод-Юле я всё знаю… о Твердыне... о Великих горах... Я не могу уже узнать здесь ничего нового...
— Значит, ты хочешь навсегда покинуть Бод-Юл? — Спросил Первосвященник, не отрывая взгляда от огня.
— Да, Отец.
— Я вижу твою душу. Она и в самом деле устала, — тихо, словно мысля вслух, произнёс Та-Лама. — Ты права, дочь… Когда душа не может развиваться, она закончила своё земное предназначение… А теперь, Жрица, скажи, каково твоё самое заветное желание? — Спросил Великий Лама, отвернувшись от огня.
С большой любовью Девака долго смотрела на Первосвященника.
— Я хочу, чтобы ты, Отец, взял меня на руки, накрыл мантией и усыпил, и чтобы я больше никогда не проснулась.
И случилось то, чего не бывало никогда раньше в кханге Твердыни Гор. Первосвященник встал с трона, простёр руки к небу, долго молча молился в тишине, и сказал: "Да будет воля Твоя..." Он протянул руки и улыбнулся Деваке.
— Пойдем, дитя…
На ступенях трона его высокая сутулая фигура сияла трансцендентным светом, над головой блистал ослепительный венец. Жрица медленно поднялась, и, как ребенок в поисках материнской ласки, упала на руки Великому Ламе. Тот поднял её, сел на трон, уложил её на колени, снял с плеч мантию и заботливо накрыл. Девака вздохнула, положила голову на его руку и устало закрыла глаза…
— Спи, дитя... — Прошептал Безымянный. — Спи, не бойся, я отведу тебя домой…
Он сложил руки над спящей жрицей, склонил голову и погрузился в молитву. Танцующее пламя священного огня освещало его фигуру. Так он сидел неподвижно, и даже солнечные лучи, проникавшие в комнату сквозь разноцветные окна и казавшиеся голубоватыми в наполненном благовониями воздухе кханга, не могли его разбудить.
Так и застал их лама, пришедший совершить богослужение, и поняв, что оба мертвы, пал ниц перед ними…
***
Kami yo shinkan ni megumi где kudashi tamai!… Приветствую тебя, моя Жрица, да благословит тебя Господь! С любовью вспоминай эту жизнь, в которой твой духовный наставник был твоим Первосвященником. Законы духовного мира строги и нерушимы. Глава духовной группы готов и способен спуститься с высших небесных сфер в материальный мир, чтобы поднять и вести отставших членов своей духовной семьи. С человеческой точки зрения, твоё воплощение не имело смысла, с духовной − было особенным. Добровольно воплотившись, ты обрела награду, для чего и потребовалось самопожертвование Безымянного. В этом воплощении ты помогла своему Первосвященнику, пребывавшему в Шестом небесном кольце. Цель состояла в том, чтобы, наконец, покинуть Тибет, где ты достигла максимально возможного уровня. Ты была Жрицей, и не раз. Хоть жила и не безупречно, дальнейшие воплощения здесь не смогли бы улучшить твою судьбу. Отречение, жертвоприношение, распятие плоти ты знала и до этой жизни. Бог − хвала Его Имени − не допустил воплощения мужчины, с которым ты могла бы пасть. Жизнь в Тибете на этом закончилась, и твой духовный наставник вернул тебя домой, в Четвертую небесную область. Безымянный преодолел пропасть, разделявшую тебя с Первосвященником Хо-Тонисой, чтобы вы восходили вместе… Но звёзды указывали, что в следующем воплощении ты вновь затоскуешь о том мужчине… Твои знания и достижения духа были так высоки, что Владыки Кармы из мрачных скал Тибета отправили тебя в новый мир − в полный благоухания сакур древний Ниппон, страну улыбок и детей.
Re: Барна Балог и венгерские медиаторы
Глава 11. Встреча в Ниппоне
Светила полная луна. Вишнёвые деревья блистали в весеннем убранстве и в серебряном лунном свете казались ещё сказочнее. Цветущие сакуры окружили берег озера Кавагути, и вода перламутром переливалась сквозь цветы деревьев, словно единый цветочный ковёр… Посреди соседней бамбуковой рощи стоял небольшой летний домик. Свет, струившийся через бумажные окна, освещал тропинку… Высокий мужчина спешил через рощу, неслышно подошёл к дому, остановился и заглянул в окно…
Посреди комнаты пятилетняя девочка с матерью стояли на коленях напротив друг друга. Девочка с благоговением слушала мать, которая рассказывала ей сказку. Мужчина прижался к окну и слушал, счастливо улыбаясь. Из-за сильного чириканья птиц едва было слышно, что говорилось внутри:
— И тогда богиня Идзанами взяла в руку бронзовое зеркало, простёрла руку влево − и родилась Аматэрас-о-Никами, богиня Солнца, священный свет которой заполнил всю вселённую. Идзанами и Идзанаги, божественная пара, дети великого Амэ-но, возрадовались своей дочери и послали её на небо, чтобы отныне она освещала дни... Затем Идзанами снова взяла бронзовое зеркало, простёрла руку вправо − и появился Цуки-Но-Ками, бог Луны. И он тоже был послан на небо, чтобы озарять ночи своим нежным светом…
— А ещё кто-то выскочил из носа, — сказала девочка. — А как его звали?
— Правильно, из носа богини выскочил Сусаноо Микото, Повелитель морей и подземного мира, чтобы испытать рождённых богов… Так боги пришли на Землю. Они построили огромный дворец и оттуда управляли миром. Сначала они создали острова, и первые восемь из этих островов − наша родина, Хино-Куни, Страна Солнца… Теперь ты, Харуми, должна пересказать всё, что слышала от меня…
Мужчина обошёл дом и вошёл внутрь. Увидев его, жена и дочь повернулись и низко поклонились, коснувшись лбом ковра. Девочка вскочила и побежала к отцу. Подхватив девочку на руки, мужчина поднял её вверх. Харуми, Весенняя Красота, была любимицей маленькой семьи Кагавара Икоро. Супружеской паре Кагавара пришлось долго ждать ребёнка, так долго, что они уже не надеялись на его появление. Богиня Солнца помиловала пару и на десятом году брака подарила ребёнка. Большая радость чуть не превратилась в горе, потому что мать едва не умерла при родах. Она была хрупкой, маленькой женщиной, и в течение семи дней после рождения дочери пребывала между жизнью и смертью. Женщина выздоровела, присланный губернатором врач вылечил её. Кагавара служил в префектуре Южной провинции, и губернатор очень его любил.
Маленькая Харуми была необычайно красивым ребёнком, все восхищались ею. Но маленькой девочке всегда было грустно, почти невозможно было увидеть, как она смеётся. Взгляд миндалевидных глаз Харуми был серьёзный, как у взрослого человека, много знающего и ничему не удивляющегося. В четыре-пять лет она серьёзно разговаривала со старшими, что восхищало и ошеломляло одновременно. В день праздника Танабата, в седьмой день седьмого месяца, друзья семьи Кагавара собрались традиционно пить чай. В честь богов Нанабата маленькая Харуми в саду устанавливала бамбуковые ветви, украшенные разноцветными лентами. Покончив с этим занятием, она прошла в дом, села в круг гостей и прислушалась к разговору взрослых. Неожиданно девочка сказала:
— Я жду своего мужа так же, как Танабате Ками, которая разлучена со своим мужем в Кенгджу Великой Серебряной Небесной Рекой. Они могут встретиться только раз в год... Я терпеливо жду, потому что знаю, что он придёт…
Услышав такое признание девочки, гости смутились, переглянулись и посмотрели на родителей Харуми, не зная, удивляться этому или улыбаться.
— Я выйду замуж в двадцать лет, — продолжала маленькая Харуми, — как почтенная Акико-Сан, которая мне сегодня подарила куклу.
Акико была красивой женщиной. Все знали, что она вышла замуж в шестнадцать лет, и брак считался счастливым. От слов девочки Акико растерялась − она не любила своего мужа, скоропостижно скончавшегося на прошлой неделе. Своё двадцатилетие Акико праздновала за день до фестиваля Танабата и тайно вышла замуж за свою большую юношескую любовь, о чём никто не должен был знать, пока не пройдёт год. Акико взглянула на Харуми − как ни в чем не бывало, девочка играла с куклой, потом вскочила и побежала к матери с просьбой накормить её. Родителям было очень стыдно. Отец, с натянутой улыбкой, взял в руки палочки для еды и сунул рис в закрытый рот девочки. Для пятилетнего ребенка это было большим позором, но гости сделали вид, что не заметили, ведь девочка была прекрасна, как богиня, спустившаяся на землю. Сын губернатора назвал девочку Хиномэ, дочь Солнца… Только Акико-Сан, чей тайный брак она так неосмотрительно выдала, нахмурилась… Хиномэ действительно была красива и умна, её любознательность распространялась на всё, она хотела быть везде, лишь общество женщин ей не особо нравилось. Увидев мальчиков, она тут же подбегала к ним и заговаривала с ними так восторженно, словно перед ней стояли сказочные герои… В шесть лет Хиномэ тяжело заболела. Врачи и родители уже не верили, что она выживет. Высокая температура, бред, затруднённое дыхание на шестой день заболевания − Харуми металась по широкому татами:
— Я ещё не хочу домой!.. Оставьте меня здесь, на Земле!.. Почему ты говоришь, что я уже выполнила свою миссию?.. Первосвященник, пожалуйста, позволь мне остаться здесь, я ещё не встретилась с ним…
Родители смотрели друг на друга и в отчаянии качали головой.
— У неё видение, она бредит... — сказал отец. — Я пойду и снова позову врача…
На следующий день ребёнку стало лучше. Харуми захотела есть, а потом поиграть с куклами в разноцветных кимоно. После выздоровления, родители баловали девочку ещё больше, чем раньше, предупреждая каждый её шаг. Со временем Харуми стала красивой, здоровой молодой женщиной. Её красота и, особенно, светло-каштановые волосы восхищали многих. Эти необыкновенно светлые волосы очаровали знатного юношу из Уджено. Его звали Ингамая Таро, он работал в имении своего отца. Ингамая увидел красавицу Харуми на празднике в столице провинции. Семья Кагавара со двором губернатора всегда принимала участие в подобных празднествах. Молодому Таро было около двадцати, Харуми − пятнадцать. Они понравились друг другу с первого взгляда. Молодые люди всегда окружали Харуми, но она никем не интересовалась. Но сейчас с этим юношей всё было совсем по-другому. Таро был обаятелен, красив, одет в шёлковую одежду. Он всегда обращал на себя внимание молодых женщин. Харуми и Таро не признались друг другу о взаимной привязанности − это было не принято. Родители, заметив симпатию Таро, обсудили их отношения. Харуми не была уверена в своих чувствах, но когда родители рассказали, что подготовили всё для свадьбы, она не возражала. На свадебной церемонии присутствовала Акико-Сан, которую так неловко Харуми, пятилетней девочкой, выдала…
— Будь счастлива, Харуми! — Пожелала Акико-Сан. — И пусть все желания, предсказанные тобой, исполнятся.
— О чем ты говоришь? — Удивлённо спросила невеста.
— Когда тебе было пять лет, ты сказала, что выйдешь замуж ровно в день своего двадцатилетия. Но сейчас тебе всего пятнадцать... Теперь я знаю − ты не умеешь пророчествовать, Харуми!
Харуми смущённо рассмеялась, и, взглянув в глаза Акико, мгновенно вспомнила сказанное много лет назад:
— Ты же знаешь старую пословицу: «Uranaya minouye shirazu». Предсказатель не знает своей судьбы!..
Харуми прожила с мужем пять долгих лет. Он боготворил её и осыпал подарками. Таро всегда называл её Хиномэ, дочь Солнца, никогда не обращался по имени рождения… Харуми стала ещё краше: невысокая, с хорошей фигурой, с красивой гладкой, как слоновая кость, кожей. Красота сделала её известной в обществе. Знатные персоны осыпали её комплиментами, словно она была прирождённой принцессой. Таро был добропорядочным человеком, жил по традиционной религии, и для него важнее всего была честь. Он не возражал против её посещений общества и толпящихся вокруг мужчин. Никогда не ревновал, она могла делать то, что хотела, он доверял Харуми. Таро готов был принести жене любую жертву, делая для неё всё, лишь бы доставить ей удовольствие, даже если самому это приносило неудобства. Такое случалось довольно часто, и Харуми постепенно привыкла, что все её желания исполнялись, даже если мужу при этом приходилось страдать душевно или физически. Бывало даже, что она нарочно мучила его. Харуми стала кокетливой, вызывающей женщиной и с удовольствием принимала комплименты мужчин, любила их смелое обращение с ней. Несмотря на всё это, Харуми и Таро беззаботно и безгрешно прожили в счастливом, мирном браке пять лет.
В день двадцатилетия Харуми они были приглашены на торжественную церемонию к губернатору. Присутствовали и послы южных племён. Праздник был более ярким и красочным, чем обычно − таких роскошных и изысканных шёлковых нарядов она никогда не видела, и суматоха праздника ослепила её. Харуми представили многим знатным людям. От частых поклонов у неё кружилась голова. В элегантном платье в пол, она грациозно расхаживала по залу. Неожиданно она споткнулась о подол своего кимоно, но, к счастью, кто-то поймал её сзади, удержав от падения. Удивлённая, она подняла глаза и увидела высокого воина с тёмными прямыми бровями − он улыбался ей.
— Простите за бестактность, госпожа, я просто хотел уберечь Вас от падения. Вы напугали меня. Такая красивая женщина, как Вы, не должна причинять себе вреда!
Харуми прикрыла лицо веером, чувствуя, что бледнеет. И действительно, она побледнела, потом покраснела. Ей казалось, что уже где-то видела это лицо, эти беспокойные, сияющие чёрные глаза, эти прямые брови и эту бесцеремонную манеру держаться.
— Благодарю за помощь. Я уронила свой шёлковый платок, хотела поднять его, — сказала она. – Буси* (*воин, рыцарь), кто Вы?
— Меня зовут Хакуодо Исабуро, я − офицер правителя Содзи. Я останусь со своим отрядом здесь, у уважаемого губернатора, на год, чтобы мы могли обменяться нашим опытом боев… Надеюсь, у меня ещё будет возможность увидеть Вас… Вы − прекрасны…
Харуми покраснела и очень рассердилась. Какой негодяй! Разве он не знал, как надо было поступить? «Любой мужчина в стране Восходящего Солнца в течение нескольких недель скрывал бы свои чувства, прежде чем стал бы говорить такие вещи», — подумала она.
— Ну, тогда Вы можете сразу попрощаться со мной, потому что больше никогда меня не увидите, — сказала женщина, всё ещё прикрывая лицо веером.
Буси Исабуро улыбнулся и низко поклонился − мимо них проследовали гости.
— Если я больше никогда не увижу тебя, я умру, прекрасная Хиномэ! Ты не можешь быть такой жестокой, — прошептал он.
— Откуда ты знаешь, как меня называют дома? — Спросила женщина, порываясь уйти.
— Разве ты не дочь Солнца? Такой красивой может быть только Хиномэ, дочь Аматэрас-О-Никами!
Так Харуми встретилась с судьбой, которая снова стала роковой. Казалось, сами Боги направляли события. Харуми хотела держаться подальше от Исабуро, но назначив его наместником, губернатор приказал официально передавать свои приглашения Кагаварам. С этого дня офицер часто навещал её. Исабуро подружился с мужем Харуми, а вскоре и она сама отлично с ним поладила. Таро, стремясь избежать мучения и страдания, выполняя все прихоти жены, стал приходить домой поздно, чтобы жена могла вдоволь пообщаться с офицером. Это не осталось без последствий. Харуми, у которой раньше не было и мысли об измене мужу, стала любовницей офицера, и жизнь её с этого момента превратилась в ад. Она узнала, что Исабуро не умеет быть верным, ведёт распутную жизнь. Встретившись с Харуми, ему казалось, что он хотел измениться, но в действительности он просто хотел добиться её любви и разлучить с мужем.
— Пожалуйста, оставь меня... — однажды взмолилась Харуми, когда они остались одни в доме. — Я чувствую, что ты меня погубишь… Я уже втянута тобой в грязь… Я не могу без стыда смотреть на мужа…
— Как ты можешь так говорить, Хиномэ? — Исабуро посмотрел ей в глаза, теребя рукоять своего меча. — Мы же любим друг друга! Поверь, моё самое заветное желание − жениться на тебе... но ты ведь замужем. Если бы не он, ты бы уже жила в моём доме…
Внезапно он вскочил, подхватил Хиномэ на руки, усадил рядом с собой на татами, обнял за талию и прошептал на ухо слова любви. Такими неожиданными, внезапными порывами он всегда мог усмирить её. Эта страсть была для Харуми чем-то новым, − для неё привычнее были нежные слова и сдержанность мужа.
— Если ты избавишься от Таро, я женюсь на тебе... — шептал он в исступлении страсти. — Ты же знаешь, нет более красивой женщины в Хинокуни, нежели ты… Моя прекрасная сакура... моя богиня… Докажи мне, что любишь меня! Убей его... Тихо… Никто не узнает… Завари ему чай из листьев инухозуки… Он уснёт спокойно и никогда больше не проснется…
Как от удара молнии, она оттолкнула его и вскочила.
— Демон! — Дико закричала она. — Не искушай меня! Ты − злой, повелитель преисподней… Ты... ты − Сусаноо!..
— Благодарю за почётное звание, — хрипло рассмеялся мужчина, совершенно спокойно застёгивая свои бамбуковые доспехи. — Однако, Сусаноо был сыном богини Солнца, и…
— Как бы я хотела, чтобы ты был моим сыном, — отчаянно всхлипнула Харуми и упала на ковёр. — Тогда я могла бы любить тебя чисто, не стыдясь, и мне не пришлось бы страдать от таких мук… Зачем только я с тобой повстречалась?..
Уходя, он привлек её к себе, крепко обнял, прижался к её лицу. У Харуми закружилась голова от счастья, она бросилась в его объятия, мгновенно забыв обо всём, что произошло минуту ранее... Прошёл месяц, они встречались каждую неделю. В следующее полнолуние Харуми сидела дома одна и вышивала шелковое сейден-оби* (*пояс для кимоно). Неожиданно рано вернулся муж и попросил накормить его. Харуми пошла на кухню, приготовила мясо и рис, поставила воду для чая на раскаленную хибачи** (**похоже на круглую печь). Она весь день переживала, вспоминая слова Исабуро, что нет смысла в их дальнейшей связи, ведь жениться он не может − у неё муж… Она видела перед собой сияющие глаза любимого, слышала его голос... и вдруг начала действовать словно сомнамбула: достала из коробки сушёные листья, высыпала их в чашку, в которую ранее положила чайные листья, заварила чай и подала мужу ужин. Таро поел, посадил жену к себе на колени, ласково посмотрел на неё и сказал:
— Налей мне чаю… твои руки придают всему особый вкус…
Ингамая умер в жестоких мучениях. Через полчаса после ужина у него начались боли в желудке. Он долго молча мучился, согнувшись от боли. Таро извинился перед женой за грубость, причина которой охватившие непонятные судороги, и попросил помочь ему лечь в постель. Харуми словно обезумела. Она и не подумала позвать врача − сама ухаживала за мужем в течение двух дней, пока он не умер. Но забыть жестокую агонию и боль, которые пришлось ему претерпеть, она не могла до самой своей смерти. Никто не догадывался о причине раннего ухода мужа Харуми, и все жалели её. Когда она осознала, что натворила, её так мучила совесть, что она поклялась всегда оставаться верной мужу и удалиться от мира… Хуже всего было то, что с этого дня Харуми потеряла сон. Она беспокойно металась до рассвета, лёжа на низкой кровати, постоянно видела перед собой глаза мужа и всегда помнила, как в последний момент Таро попрощался с ней. Через месяц после похорон ей приснился высокий мужчина со строгим лицом, в мантии, стоявший на вершине скалы и укоризненно смотревший на неё...
Прошли месяцы, но год траура ещё не закончился, когда Харуми сняла белое траурное платье. Исабуро, узнав, что её муж умер, снова приехал. Теперь он стал надменным, высокомерным и тщеславным, и по его поведению можно было сказать, что только похоть приводила его к Харуми. И всё же, выбрав Исабуро, она переехала в его жилище. Её родители были против, испытывая необъяснимую неприязнь к самодовольному вояке. Но Харуми невозможно было отговорить от этого решения… Они прожили вместе два года, за это время она хорошо узнала Исабуро. Наконец, она больше не могла его выносить, устала жить с ним, надумала бросить его и вернуться к родителям.
Однажды, собираясь навестить родителей и проходя мимо лесного озера, Харуми увидела простых людей, которые слушали человека, стоявшего перед ними. Одет он был в скромную одежду и очень похож на священника. Харуми остановилась, спряталась за деревом и с любопытством прислушалась. Бонза проповедовал необычное Учение:
— Братья и сёстры! Послушайте меня!.. Я хожу по стране и повсюду проповедую истину… Я послан Небесами передать вам истину и открыть великую тайну… Тайну вечную и единую от Начала времён… Ваша душа бессмертна. В этой жизни вы не первый раз на Земле. Вы любите и почитаете Идзанаги и Идзанами. Вы верите, что эти двое − божественная пара, чья дочь Ама-тэрас-О-Никами, богиня Солнца, − есть основатели нашей Земли… Это правда, но только частично… Они были первыми богами, посланными на Землю единым и вечным Амэ-но, чтобы вернуть к нему людей, заблудившихся во тьме… Чтите, служите и молите Амэ-но во имя искупления не посылать вас вновь на Землю… Есть только один путь, ведущий к Нему, Ками-но-мики, путь богов, которым должен пройти каждый добропорядочный человек…
Харуми молча, неподвижно стояла. Все разошлись. Священник продолжил свой путь. Она окликнула его и побежала вслед. Лицо и взгляд бонзы были настолько знакомы, как будто она уже видела этого человека. Душа совсем успокоилась, она почувствовала, что в этом человеке сможет найти защиту и заботу.
— Как зовут тебя, Учитель? — Спросила Харуми. — Всё, только что сказанное тобой, казалось мне таким знакомым. Словно я вновь слышала забытые истины…
— Меня зовут Саэмон. Я − жрец новой религии… Я пришёл на землю, чтобы помочь тебе и тем, кто ищет истину…
— Я очень устала... Я совершила большие грехи… Я убила своего мужа…
Когда Харуми призналась священнику в своём преступлении и излила ему душу, она тут же почувствовала избавление от мучительных угрызений совести. Она рассказала бонзе, что недовольна вторым мужем и намерена уйти от него. Священник пристально смотрел на Харуми, и когда их глаза встретились, она поняла, что знает его.
— Дочь моя, ты не можешь убежать от греха − посмотри ему в глаза. Ты не должна уходить от второго мужа, если выбрала его, пусть даже прибегнув к убийству. Ты останешься с ним до тех пор, пока смерть не разлучит вас.
— Учитель, я хочу следовать за тобой… Я хочу вместе с тобой пройти все страны, чтобы суметь отказаться от мира…
Священник, глядя перед собой, ответил:
— Моя госпожа, прошли те времена, когда мы вместе служили Богу как Жрец и Жрица… Здесь, в стране Солнца, время для нас ещё не настало… Из-за тяжкого преступления ты не можешь идти со мной. Тебе предстоит долгий путь покаяния… Но ты не бойся, я следил за твоей судьбой и знаю о тебе всё… Если в будущем тебе потребуется помощь, − я приду. Просто позови меня, и я немедленно буду рядом…
— Как ты сможешь мне помочь, если будешь далеко от меня... и даже не знаешь, кто я?..
— Ты спрашиваешь, как я смогу тебя найти? Разве ты не знаешь изречения: «Mi wa kuda kuda ni, hone wo iszobe ni…»? И если бы я нашел белые кости её старого тела в глубинах моря, я бы узнал её и там... чтобы умереть за неё, если она будет жить на небесах, или чтобы искать её, когда она снова скитается по земле… Иди, моя госпожа, ты выдержишь свою судьбу до времени, пока не придёт час твоего искупления. Саджонара!..
— Саджонара, Саэмон-Сан... — прошептала Харуми, повернулась и медленно двинулась в обратный путь.
Харуми настолько впечатлили слова священника, что она забыла навестить своих родителей. С той встречи Харуми каждый день приходила на опушку леса, чтобы видеть и слышать Саэмона. Если у неё не получалось встретить его, она страдала. Харуми чувствовала, что её душе ежедневно нужны его проповеди, и без них она может сбиться с правильного пути…
Харуми не бросила мужа, как и обещала священнику, хотя задыхалась под душевным гнётом. Она была ещё молода и очень красива и так хотела счастья. Муж брал её с собой на приёмы и в места развлечений, у неё были красивые наряды, но Харуми не была счастлива. Её больше не интересовали дорогие шелка и украшения. Она всё время думала о своём первом муже, не имея сил забыть его. Она была уверена, что упустила свою судьбу. Какое счастье, что ей повстречался этот необычный священник. Без него Харуми уже не представляла себе жизнь. Она привязалась к нему. Но бонза всё дальше и дальше уходил от их леса и от неё. Ей приходилось преодолевать всё большие расстояния, чтобы слушать его Учение. Однажды Саэмон подошёл попрощаться с Харуми и повторил своё обещание быть рядом, если она окажется в беде…
Прошли годы. Как-то раз в город прибыл аристократ, чуть ли не в ранге князя. Его приезд в столицу был роскошным и торжественным. Сотоку приказал всему гарнизону выйти на улицу, и в тот же день в его честь был устроен большой пир. Телохранитель Хакуодо Исабуро с женой тоже были приглашены: он − как официальное лицо при губернаторе, она − из-за своей красоты… Здесь можно было увидеть кавалькаду шёлковых кимоно красивейших расцветок и дорогих поясов, а необычная, строгая форма солдат − кожаные доспехи, так называемые госаку, с золотыми и серебряными вставками, связанными между собой цветными лентами, и которые крепились не на теле, а на плечах, − составляла впечатляющий контраст. Харуми и сейчас находилась в центре общества и очень нравилась высокопоставленным господам. И некий дворянин, особо высокого ранга, очень заинтересовался ею. Он прибыл из чужой страны и входил в сопровождение князя. Исабуро шёл по залу и заметил, что этот господин что-то шепчет жене на ухо, явно ухаживая за ней. Исабуро всегда был грубым и очень ревнивым. Но теперь он позволил себе совершить поступок, неслыханный среди аристократов Ниппона. Жители, и, прежде всего, знать, всегда строго соблюдали этикет, а тут телохранитель схватил жену за руку и потащил её за собой и даже заставил знатного господина пойти за ним. Тем самым он злоупотребил гостеприимством князя и нарушил неписаные правила этикета. Гости возмутились, князь разыскал губернатора, и вскоре был отдан приказ позвать Исабуро. Четверо телохранителей князя незаметно окружили Исабуро и потребовали следовать за ними. Все пятеро прошли через зал, украшенный фонарями и разноцветными лентами. Князь сидел на роскошной шёлковой подушке в другом конце зала. Исабуро вызывающе поклонился, и в своём третьем поклоне он и вовсе не коснулся земли лбом, как требовал этикет.
— Почтеннейший господин, — начал великий казоку, — ты грубо нарушил этикет гостеприимства и этикет казоку* (артистократия, знать) во время сопровождения князя. Я делаю тебе выговор за твоё невежливое поведение и требую, чтобы ты принёс свои извинения благородному господину, как это и подобает буси...
— Я сознаю, что сделал, — хрипло ответил Исабуро, — и если Ваш благородный гость снова посмотрит на мою жену таким взглядом, я опять запрещу ей общаться с ним… Мне больше нечего сказать…
Казоку чуть нахмурился, он не поверил своим ушам.
— Что ты сказал? Воин, ты смеешь возражать своему верховному правителю? Надо полагать, ты не буси, а твои родители наверняка были крестьянами на рисовом поле!
Исабуро покраснел от ярости. Не в силах совладать с собой, схватился за рукоятку сабли и выдернул из ножен, но так и не смог ею воспользоваться − князь подал знак одному из своих телохранителей, стоявших позади Исабуро, и охранник одним взмахом катаны* (*японский меч) обезглавил его… Несчастный упал, другой телохранитель набросил шёлковое кимоно на голову, третий − обернул его шею шарфом, чтобы кровь не запачкала ковёр, а затем подхватили тело и незаметно вынесли через раздвижные двери.
Харуми ничего не знала о случившемся, она развлекалась, слушая комплименты незнакомого дворянина в другом конце зала. Она полагала, что муж без предупреждения покинул праздник для выполнения своей службы снаружи. Чтобы угодить своему другу, князь уведомил его, что резвого телохранителя уже нет в живых, и его жена теперь может считаться свободной добычей. Казоку, разогретому рисовой водкой, только это и надо было услышать. Он сказал Харуми, что ему слишком жарко в зале, хорошо бы остыть на террасе, и он желает, чтобы она его сопроводила. Харуми ничего не подозревала. Они не дошли до террасы − казоку затащил её в небольшую чайную комнату, осыпал словами любви и хотел овладеть ею тут же. Харуми отбивалась, как могла. Казоку домогался изо всех сил, но она сумела его оттолкнуть. Он набросился на неё, как дикий зверь. Она пыталась защищаться, но он яростно домогался её. Они боролись друг с другом. Харуми почувствовала, что долго уже не продержится. В отчаянии её рука искала что-то, какой-нибудь предмет, и у колонны позади неё, к счастью, ей удалось найти вазу. Она схватила её и ударила казоку по голове. От неожиданности он просто остолбенел, ещё миг − и казоку схватился за меч, порываясь убить Харуми… В этот момент тихо открылась раздвижная дверь чайной комнаты, и со стороны террасы вошёл человек в сером одеянии… Он схватил разъярённого мужчину сзади и так крепко обхватил его руками за шею, что тот вскоре упал замертво. Харуми испуганно глянула и узнала его только тогда, когда он ласково к ней обратился:
— Госпожа, я велел тебе звать меня, если понадобится помощь. Почему ты не позвала меня?.. Я всегда рядом и слежу за тобой… А сейчас уйдем с этого кровавого места…
Он проводил её до самого дома, и на прощанье сказал:
— Ты осталась одна. Теперь не нужны угрызения совести, что ты бросила мужа. Князь обезглавил его, потому что хотел его смерти… Будь сильна… Тебе придётся ещё много страдать, прежде чем ты сможешь последовать за мной.
Харуми молча смотрела на бонзу. Сначала она не могла понять, что произошло, а когда пришла в себя, священника уже не было. Итак, Исабуро был мёртв. Она давно разлюбила его, но всё же, сердце сжалось в груди, тоскуя − словно потеряла своего скверного сына, причинявшего ей только страдания. На следующий день Харуми отправилась в лес, желая услышать ободряющие речи Саэмона. Она искала его весь день, бродила по роще и полям, но он бесследно исчез.
Харуми было уже или всего тридцать лет, однако успела пройти через многое. Она была дважды замужем, потеряла обоих мужей и... совершила тяжкое преступление. Глядя на неё, нельзя было подумать о суровом жизненном опыте − всё ещё молода и по-девичьи прекрасна. Харуми осталась одна. Мать умерла, а отца перевели в провинцию на юге. Её по-прежнему приглашали на приёмы, но чаще всего она отклоняла их. Мужчины, как и прежде, очень интересовались ею, потому что теперь её красота, сочетавшаяся с грустью, делала её ещё более привлекательной и желанной. Некоторые даже хотели жениться на ней. Но Харуми отказывалась от предложений о браке. Она больше не хотела выходить замуж. Самым заветным её желанием было жить в одиночестве и найти исчезнувшего странного священника, изменившего её жизнь. Она искала его постоянно и везде, но так и не нашла. Он всегда был в её мыслях, и избавиться от них она не могла. Харуми очень хотелось просто увидеть его, но Саэмон, похоже, навсегда покинул город и его окрестности...
Харуми очень хотела, но не умела жить одна. В детстве и рядом со своими мужьями она привыкла к достатку и роскоши. Теперь, когда она сражалась с жизнью в одиночестве, ей было совсем нелегко. Как уже говорилось, она получила несколько предложений о браке, в том числе от Такеуци Ициро, который несколько раз просил её руки. Сначала она ему отказала, но позже уступила его просьбам и вышла за него замуж. Одно её «Я» не хотело этого брака и ничего материального, а другое «Я» всё ещё желало земных радостей и вещей. Такеуци был уже немолод, и жили они, собственно, как брат и сестра. На третьем году брака Такеуци неожиданно умер, и она снова осталась одна. Харуми была подавлена и очень страдала от одиночества. Она часто гуляла, чтобы развеяться. Во время этих прогулок она мечтала, вспоминала о днях счастья, проведённых с первым мужем, и о Саэмоне, которого не могла забыть. Однажды она бродила по лесу, глубоко погружённая в свои мысли, как вдруг очнулась от своих грёз, заметив, что кто-то сопровождает её. Это был Саэмон. Харуми приветствовала его с большой радостью и пригласила в свой дом. Они долго беседовали, и священник говорил ей о новой религии, семена которой он сеял в души людей. Слова Саэмона смутили её. Она всегда чувствовала в глубине души что-то необъяснимое и мистическое, и теперь эти чувства стали ещё более определёнными. Бонза предложил ей последовать за ним, и она, не раздумывая, сразу сказала "да". Так она стала его ученицей. Дисциплина ученицы была нелёгкой. Ей пришлось отказаться от красивых платьев и носить простую одежду. Ей пришлось преодолевать большие расстояния, чтобы проповедовать новые знания людям… Священник снова оставил её и отправился на юг, вернулся лишь через год. Харуми тяжело заболела и не могла выполнять своё поручение. Саэмон исцелил её, проведя рукой по телу. Он пробыл с ней несколько дней и рассказал ей о потусторонней жизни и о вещах, которые казались ей чудесными и необычными, и которые она не могла полностью понять…
— Теперь я должен снова уйти. Мы долго не увидимся. Выслушай меня. Ты хорошо исполняла своё дело и благодаря этому обучилась новым идеям. Ты будешь здорова − тебя ждёт иная миссия. Ты должна передать знания новой религии другим людям…
Сказав это, бонза попрощался и исчез из её жизни. Она долго ждала его, но он так и не вернулся. Прошло полгода, Харуми жила в отчаянии и самоистязании, не в силах забыть слова Саэмона. Однажды, словно по записи Книги Судьбы, при странных обстоятельствах она познакомилась с мужчиной. Он не был аристократом, − простой писарь, переписывающий письма и свитки книг, и добродушный человек. Он тоже был последователем Саэмона. Когда они впервые встретились, он воодушевленно рассказывал о священнике… Его звали Итаро, и он очень любил Харуми. Они уже были знакомы, но он не осмеливался сделать ей предложение. Наконец, он решился и предложил выйти за него замуж. Харуми была сломлена жизнью и думала, что воля Небес должна быть исполнена. Итаро боготворил её, любил и был так добр, что она, которая раньше носила только шелка и жила в роскоши, охотно отказалась от всего этого и зажила с ним счастливо. Она считала, что наконец-то достигла своей цели, и надеялась провести остаток жизни в покое. Ей было тридцать восемь лет, когда нежданно она забеременела и родила мальчика − чудесное, крошечное существо. Она была так счастлива, что позабыла все ужасы, пережитые ранее. Маленький мальчик рос, и когда ему был месяц, он смотрел на мать таким испытывающим взглядом, словно они были старыми знакомыми.
— Какие красивые прямые чёрные брови! — Удивился Итаро. — И как дерзко он смотрит на меня…
— На самом деле, — ответила Харуми. — У него действительно прямые чёрные брови… Как мы его назовем?
— Исабуро! — не раздумывая, ответил муж.
Женщина удивленно посмотрела на мужа. Итаро ничего не знал о её прежней жизни…
— Почему Исабуро?
— Не знаю, это имя само пришло мне в голову. Почему бы не назвать его Исабуро? Так звали и моего деда…
Итак, мальчика назвали Исабуро. Харуми и Итаро воспитывали сына с большой заботой, вниманием и любовью. Они были религиозными людьми, и таким же воспитали своего сына. Исабуро любил быть с родителями, целыми днями сидел дома и помогал отцу переписывать Священные Писания. Как-то, когда ему было семнадцать лет, он проходил через рощу. И там он увидел проповедующего монаха, которого внимательно слушали крестьяне. Юноша остановился и прислушался к словам бонзы. Исабуро просто не мог отвести взгляд от лица священника, и когда прослушал проповеди Учения, подошел к бонзе и трижды поклонился.
— Отец, извините, что беспокою Вас… То, о чем Вы говорили, меня очень заинтересовало. Хотя моя мать рассказала мне об Амэ-но, великом, милосердном Боге, но люди верят в Идзанаги и Идзанами и поклоняются им…
Священник, улыбаясь, смотрел на юношу ласковым взглядом. Положив руку на плечо Исабуро, спросил:
— Как тебя зовут, сын мой?
— Хирано Исабуро…
— Твою мать зовут Харуми?
— Да, откуда Вы это знаете? Прошу, пойдемте со мной, я приглашаю Вас на ужин. Мои родители очень обрадуются…
Так Саэмон встретил своего подопечного, и не мог Исабуро понять, почему его мать так сильно плакала, увидев гостя. В доме Хирано визит священника стал большим праздником. Харуми приняла Саэмона, как брата, чему Исабуро был очень удивлён… С этого дня юноша стал учеником Саэмона. Харуми была счастлива, доверив своего сына священнику, потому что знала, что он будет в надёжных руках. Исабуро оказался хорошим учеником и последовал за своим Учителем. Новое мировоззрение распространилось в стране Хинокуни. Много добродетельных, мужественных людей, отличавшихся рыцарством и религиозностью, позже составили элиту Ямато. Саэмон рассказал своему ученику, что в будущем в Ниппоне будут жить высоконравственные, храбрые люди, но древнюю религию и путь богов поймут иначе и, будучи религиозными, они забудут новую религию, а единого и вечного Амэ-но они сочтут древним Богом.
— Не печалься об этом, — утешал жрец Исабуро, видя, как близко к сердцу тот принял это. — Боги рождаются и умирают. Ещё настанет время, когда даже лучшие добродетельные люди будут почитаться как боги. Но Амэ-но, Бессмертный Великий Господь, жив, и когда-нибудь все народы склонят перед ним голову, независимо от того, под каким именем они его знают. Возможно, Исабуро, что в грядущей жизни именно мы провозгласим людям Его Учение.
Три года спустя Саэмон передал своего ученика мудрому собрату-священнику. Об этом жреце Саэмон рассказал многое, и он тоже появился так же неожиданно, как когда-то Учитель. Арито, новый священник, был самой добротой, любовью и добродетелью. Саэмон попрощался с ними и предупредил, что ему предстоит долгое путешествие, и он не знает, вернётся ли ещё…
Харуми была уже не молода, её когда-то такая гладкая кожа покрылась морщинами. Она больше не получала комплиментов от мужчин и больше не приглашалась на приёмы. Тем не менее, жизнь её полностью удовлетворяла. Она была счастлива, не покидая своё уютное жилище и думая о сыне, ушедшем с новым священником. Харуми и её муж с радостью доверили необычному бонзе Исабуро. Они уже ничему не могли научить сына, потому что он знал гораздо больше. Сначала Харуми боялась священника с тёмными глазами и ласковой улыбкой, ведь он был таким загадочным и иногда казался не человеком, а духом. Но встретившись с ним и убедившись, что он хороший человек, была рада, что сын будет его учеником. Исабуро стал священником и учителем, как и его Мастер. Арито поручил ему ответственное дело. Он должен был представлять Учителя на севере страны, там новая вера ещё не была известна… Исабуро, ученик Саэмона и Арито, обучал детей и взрослых. Люди очень любили его и с удовольствием слушали его проповеди о любви, благодати и милосердии Великого и Единого Бога…
Прошли годы, муж Харуми умер. Она снова осталась одна, но ей уже не было грустно и горько. Она чувствовала покой и умиротворение. Она часами сидела в своем доме на берегу озера и с раннего утра до позднего вечера думала о сыне-священнике. Она так и не узнала, что он изменил вере и оставил своего Учителя... из-за женщины… Она не узнала, потому что в одно тихое утро, когда в саду цвели сакуры, спокойствие наполняло её душу, и она счастливо улыбалась своим мыслям, Харуми увидела перед собой Саэмона. Он помахал ей, словно призывая следовать за ним... Так Харуми и заснула. Она чувствовала мир и покой в своей душе. Харуми, которую когда-то называли дочерью Солнца, отправилась домой, чтобы служить Великому Амэ-но.
***
Kami yo shinkan ni megumi wo kudashi tamai!… Приветствую тебя, моя Жрица, да благословит тебя Господь! Этой фразой древнего языка я попрощался с тобой в твоей первой жизни в Японии, и этой же фразой я приветствую тебя и сейчас… Я знаю, о чем ты хочешь спросить, ибо вижу твои мысли. Ты хочешь узнать, почему тебе снова пришлось воплотиться на Земле после того, как твой наставник привёл тебя в Четвертое небесное кольцо, откуда ты могла легко вознестись к своему Первосвященнику в Шестое небесное кольцо?.. Ну, потому что ты знала, что мужчина родится в Ниппоне, и ты чувствовала, что он без тебя падёт, ты хотела снова спасти своего искусителя, свою планету, которая никогда не покинет твою душу, постоянно вращаясь вокруг неё, так как ты знала, что он пребудет с тобой вечно. Но ты ещё не была достаточно сильна, Сантеми... ведь даже дух Шестого небесного кольца, принявший миссию на Земле, не свободен от земных искушений!
С суровых гор и простой монастырской жизни в Тибете ты пришла в праздную, более свободную, лёгкую жизнь среди знати, где только деньги имели значение. Ты, глупое существо, опять забыла своё призвание. Бывшая жрица Твердыни окунулась в великолепие, пышность и блеск − и упала. Твоя судьба снова стала твоей беспокойной натурой. Ты не могла дождаться, пока карма приведёт к тебе Саэмона, твоего Первосвященника Хотонису, чтобы вы вместе пошли по прямому пути; он воплотился одновременно с тобой, чтобы стать защитой… Роскошная жизнь увлекла тебя, ты вышла замуж. И, устремясь вниз, столкнулась со старой кармой, встретив своего первого мужа, Леани, он же был твоим мужем во второй жизни в Тибете, и его караван ты вела. Он и сейчас тебя очень любил, но ты предала его с человеком, которого не сумела поднять. Ты даже позволила ему убедить себя умертвить того, кто тебя так любил. После твоего доброго мужа пришёл буйный, неверный буси, с которым ты много страдала. Твоя душа ещё не достигла высшей ступени, и ты не могла слиться с небесным мужем. Первосвященник Хотониса, с которым вы когда-то вместе восходили и пали, спустился с Шестого небесного кольца на Землю, чтобы защитить тебя. Вероятно, ему это удалось, как ты увидишь в следующей жизни. Но из-за твоей новой кармы, совершённого убийства, он не мог оставаться рядом − то появлялся, то снова исчезал. В этом была сила воспитания, которая не могла не дать результата. Со стороны Первосвященника это была великая жертва, ведь он рисковал своим духом, когда из чистой любви возложил на себя священную миссию по твоему спасению… Он предвидел, что ты снова взвалишь на себя карму убийства, поэтому, посоветовавшись с Безымянным, Первосвященник хотел разорвать нить твоей жизни на шестом году, тем самым уберечь тебя от преступления. Но увидев твою волю к жизни и услышав твою просьбу, произнесенную во сне, они решили позволить тебе жить дальше на Земле. Они думали, что кнут кармы поможет тебе получить опыт. Твой муж Исабуро, которого так неожиданно обезглавили, ещё в этой жизни воплотился как твой сын, поэтому вы инстинктивно дали ему то же имя. Воспитав сына в большой любви и познакомив его с забытой религией древнего Ниппона, так похожей на христианские идеи, ты отработала многое из своей изначальной кармы. Когда же Исабуро-ученик, увлечённый грехом, покинул своего второго учителя и помчался за женщинами, мы освободили тебя от тела, предотвратив твоё падение. Если бы мы не помогли тебе, и ты узнала о неверности сына, ты отошла бы от своей веры. И в этом случае миссия Первосвященника Хотонисы была бы бесполезной. Если дух из высших небесных областей не выполняет свою миссию и его деятельность оказывается напрасной, он тоже падает. Кстати, Первосвященник-бонза умер в Ниппоне в тот же день, что и ты, и ваши души вместе отправились домой, на свою истинную родину. Но вы вдвоем не остались в одном небесном кольце. Такеуци Итаро, твой третий муж в Ниппоне, рано умерший, стал выдающимся поборником христианства в более поздней жизни и живёт сейчас. Офицер, которого обезглавили и который в той же жизни был твоим сыном, сейчас − твой муж. Я, кто сейчас говорит с вами, и кто был его наставником в Ниппоне, которого он покинул, Я − ангел-хранитель его.
Светила полная луна. Вишнёвые деревья блистали в весеннем убранстве и в серебряном лунном свете казались ещё сказочнее. Цветущие сакуры окружили берег озера Кавагути, и вода перламутром переливалась сквозь цветы деревьев, словно единый цветочный ковёр… Посреди соседней бамбуковой рощи стоял небольшой летний домик. Свет, струившийся через бумажные окна, освещал тропинку… Высокий мужчина спешил через рощу, неслышно подошёл к дому, остановился и заглянул в окно…
Посреди комнаты пятилетняя девочка с матерью стояли на коленях напротив друг друга. Девочка с благоговением слушала мать, которая рассказывала ей сказку. Мужчина прижался к окну и слушал, счастливо улыбаясь. Из-за сильного чириканья птиц едва было слышно, что говорилось внутри:
— И тогда богиня Идзанами взяла в руку бронзовое зеркало, простёрла руку влево − и родилась Аматэрас-о-Никами, богиня Солнца, священный свет которой заполнил всю вселённую. Идзанами и Идзанаги, божественная пара, дети великого Амэ-но, возрадовались своей дочери и послали её на небо, чтобы отныне она освещала дни... Затем Идзанами снова взяла бронзовое зеркало, простёрла руку вправо − и появился Цуки-Но-Ками, бог Луны. И он тоже был послан на небо, чтобы озарять ночи своим нежным светом…
— А ещё кто-то выскочил из носа, — сказала девочка. — А как его звали?
— Правильно, из носа богини выскочил Сусаноо Микото, Повелитель морей и подземного мира, чтобы испытать рождённых богов… Так боги пришли на Землю. Они построили огромный дворец и оттуда управляли миром. Сначала они создали острова, и первые восемь из этих островов − наша родина, Хино-Куни, Страна Солнца… Теперь ты, Харуми, должна пересказать всё, что слышала от меня…
Мужчина обошёл дом и вошёл внутрь. Увидев его, жена и дочь повернулись и низко поклонились, коснувшись лбом ковра. Девочка вскочила и побежала к отцу. Подхватив девочку на руки, мужчина поднял её вверх. Харуми, Весенняя Красота, была любимицей маленькой семьи Кагавара Икоро. Супружеской паре Кагавара пришлось долго ждать ребёнка, так долго, что они уже не надеялись на его появление. Богиня Солнца помиловала пару и на десятом году брака подарила ребёнка. Большая радость чуть не превратилась в горе, потому что мать едва не умерла при родах. Она была хрупкой, маленькой женщиной, и в течение семи дней после рождения дочери пребывала между жизнью и смертью. Женщина выздоровела, присланный губернатором врач вылечил её. Кагавара служил в префектуре Южной провинции, и губернатор очень его любил.
Маленькая Харуми была необычайно красивым ребёнком, все восхищались ею. Но маленькой девочке всегда было грустно, почти невозможно было увидеть, как она смеётся. Взгляд миндалевидных глаз Харуми был серьёзный, как у взрослого человека, много знающего и ничему не удивляющегося. В четыре-пять лет она серьёзно разговаривала со старшими, что восхищало и ошеломляло одновременно. В день праздника Танабата, в седьмой день седьмого месяца, друзья семьи Кагавара собрались традиционно пить чай. В честь богов Нанабата маленькая Харуми в саду устанавливала бамбуковые ветви, украшенные разноцветными лентами. Покончив с этим занятием, она прошла в дом, села в круг гостей и прислушалась к разговору взрослых. Неожиданно девочка сказала:
— Я жду своего мужа так же, как Танабате Ками, которая разлучена со своим мужем в Кенгджу Великой Серебряной Небесной Рекой. Они могут встретиться только раз в год... Я терпеливо жду, потому что знаю, что он придёт…
Услышав такое признание девочки, гости смутились, переглянулись и посмотрели на родителей Харуми, не зная, удивляться этому или улыбаться.
— Я выйду замуж в двадцать лет, — продолжала маленькая Харуми, — как почтенная Акико-Сан, которая мне сегодня подарила куклу.
Акико была красивой женщиной. Все знали, что она вышла замуж в шестнадцать лет, и брак считался счастливым. От слов девочки Акико растерялась − она не любила своего мужа, скоропостижно скончавшегося на прошлой неделе. Своё двадцатилетие Акико праздновала за день до фестиваля Танабата и тайно вышла замуж за свою большую юношескую любовь, о чём никто не должен был знать, пока не пройдёт год. Акико взглянула на Харуми − как ни в чем не бывало, девочка играла с куклой, потом вскочила и побежала к матери с просьбой накормить её. Родителям было очень стыдно. Отец, с натянутой улыбкой, взял в руки палочки для еды и сунул рис в закрытый рот девочки. Для пятилетнего ребенка это было большим позором, но гости сделали вид, что не заметили, ведь девочка была прекрасна, как богиня, спустившаяся на землю. Сын губернатора назвал девочку Хиномэ, дочь Солнца… Только Акико-Сан, чей тайный брак она так неосмотрительно выдала, нахмурилась… Хиномэ действительно была красива и умна, её любознательность распространялась на всё, она хотела быть везде, лишь общество женщин ей не особо нравилось. Увидев мальчиков, она тут же подбегала к ним и заговаривала с ними так восторженно, словно перед ней стояли сказочные герои… В шесть лет Хиномэ тяжело заболела. Врачи и родители уже не верили, что она выживет. Высокая температура, бред, затруднённое дыхание на шестой день заболевания − Харуми металась по широкому татами:
— Я ещё не хочу домой!.. Оставьте меня здесь, на Земле!.. Почему ты говоришь, что я уже выполнила свою миссию?.. Первосвященник, пожалуйста, позволь мне остаться здесь, я ещё не встретилась с ним…
Родители смотрели друг на друга и в отчаянии качали головой.
— У неё видение, она бредит... — сказал отец. — Я пойду и снова позову врача…
На следующий день ребёнку стало лучше. Харуми захотела есть, а потом поиграть с куклами в разноцветных кимоно. После выздоровления, родители баловали девочку ещё больше, чем раньше, предупреждая каждый её шаг. Со временем Харуми стала красивой, здоровой молодой женщиной. Её красота и, особенно, светло-каштановые волосы восхищали многих. Эти необыкновенно светлые волосы очаровали знатного юношу из Уджено. Его звали Ингамая Таро, он работал в имении своего отца. Ингамая увидел красавицу Харуми на празднике в столице провинции. Семья Кагавара со двором губернатора всегда принимала участие в подобных празднествах. Молодому Таро было около двадцати, Харуми − пятнадцать. Они понравились друг другу с первого взгляда. Молодые люди всегда окружали Харуми, но она никем не интересовалась. Но сейчас с этим юношей всё было совсем по-другому. Таро был обаятелен, красив, одет в шёлковую одежду. Он всегда обращал на себя внимание молодых женщин. Харуми и Таро не признались друг другу о взаимной привязанности − это было не принято. Родители, заметив симпатию Таро, обсудили их отношения. Харуми не была уверена в своих чувствах, но когда родители рассказали, что подготовили всё для свадьбы, она не возражала. На свадебной церемонии присутствовала Акико-Сан, которую так неловко Харуми, пятилетней девочкой, выдала…
— Будь счастлива, Харуми! — Пожелала Акико-Сан. — И пусть все желания, предсказанные тобой, исполнятся.
— О чем ты говоришь? — Удивлённо спросила невеста.
— Когда тебе было пять лет, ты сказала, что выйдешь замуж ровно в день своего двадцатилетия. Но сейчас тебе всего пятнадцать... Теперь я знаю − ты не умеешь пророчествовать, Харуми!
Харуми смущённо рассмеялась, и, взглянув в глаза Акико, мгновенно вспомнила сказанное много лет назад:
— Ты же знаешь старую пословицу: «Uranaya minouye shirazu». Предсказатель не знает своей судьбы!..
Харуми прожила с мужем пять долгих лет. Он боготворил её и осыпал подарками. Таро всегда называл её Хиномэ, дочь Солнца, никогда не обращался по имени рождения… Харуми стала ещё краше: невысокая, с хорошей фигурой, с красивой гладкой, как слоновая кость, кожей. Красота сделала её известной в обществе. Знатные персоны осыпали её комплиментами, словно она была прирождённой принцессой. Таро был добропорядочным человеком, жил по традиционной религии, и для него важнее всего была честь. Он не возражал против её посещений общества и толпящихся вокруг мужчин. Никогда не ревновал, она могла делать то, что хотела, он доверял Харуми. Таро готов был принести жене любую жертву, делая для неё всё, лишь бы доставить ей удовольствие, даже если самому это приносило неудобства. Такое случалось довольно часто, и Харуми постепенно привыкла, что все её желания исполнялись, даже если мужу при этом приходилось страдать душевно или физически. Бывало даже, что она нарочно мучила его. Харуми стала кокетливой, вызывающей женщиной и с удовольствием принимала комплименты мужчин, любила их смелое обращение с ней. Несмотря на всё это, Харуми и Таро беззаботно и безгрешно прожили в счастливом, мирном браке пять лет.
В день двадцатилетия Харуми они были приглашены на торжественную церемонию к губернатору. Присутствовали и послы южных племён. Праздник был более ярким и красочным, чем обычно − таких роскошных и изысканных шёлковых нарядов она никогда не видела, и суматоха праздника ослепила её. Харуми представили многим знатным людям. От частых поклонов у неё кружилась голова. В элегантном платье в пол, она грациозно расхаживала по залу. Неожиданно она споткнулась о подол своего кимоно, но, к счастью, кто-то поймал её сзади, удержав от падения. Удивлённая, она подняла глаза и увидела высокого воина с тёмными прямыми бровями − он улыбался ей.
— Простите за бестактность, госпожа, я просто хотел уберечь Вас от падения. Вы напугали меня. Такая красивая женщина, как Вы, не должна причинять себе вреда!
Харуми прикрыла лицо веером, чувствуя, что бледнеет. И действительно, она побледнела, потом покраснела. Ей казалось, что уже где-то видела это лицо, эти беспокойные, сияющие чёрные глаза, эти прямые брови и эту бесцеремонную манеру держаться.
— Благодарю за помощь. Я уронила свой шёлковый платок, хотела поднять его, — сказала она. – Буси* (*воин, рыцарь), кто Вы?
— Меня зовут Хакуодо Исабуро, я − офицер правителя Содзи. Я останусь со своим отрядом здесь, у уважаемого губернатора, на год, чтобы мы могли обменяться нашим опытом боев… Надеюсь, у меня ещё будет возможность увидеть Вас… Вы − прекрасны…
Харуми покраснела и очень рассердилась. Какой негодяй! Разве он не знал, как надо было поступить? «Любой мужчина в стране Восходящего Солнца в течение нескольких недель скрывал бы свои чувства, прежде чем стал бы говорить такие вещи», — подумала она.
— Ну, тогда Вы можете сразу попрощаться со мной, потому что больше никогда меня не увидите, — сказала женщина, всё ещё прикрывая лицо веером.
Буси Исабуро улыбнулся и низко поклонился − мимо них проследовали гости.
— Если я больше никогда не увижу тебя, я умру, прекрасная Хиномэ! Ты не можешь быть такой жестокой, — прошептал он.
— Откуда ты знаешь, как меня называют дома? — Спросила женщина, порываясь уйти.
— Разве ты не дочь Солнца? Такой красивой может быть только Хиномэ, дочь Аматэрас-О-Никами!
Так Харуми встретилась с судьбой, которая снова стала роковой. Казалось, сами Боги направляли события. Харуми хотела держаться подальше от Исабуро, но назначив его наместником, губернатор приказал официально передавать свои приглашения Кагаварам. С этого дня офицер часто навещал её. Исабуро подружился с мужем Харуми, а вскоре и она сама отлично с ним поладила. Таро, стремясь избежать мучения и страдания, выполняя все прихоти жены, стал приходить домой поздно, чтобы жена могла вдоволь пообщаться с офицером. Это не осталось без последствий. Харуми, у которой раньше не было и мысли об измене мужу, стала любовницей офицера, и жизнь её с этого момента превратилась в ад. Она узнала, что Исабуро не умеет быть верным, ведёт распутную жизнь. Встретившись с Харуми, ему казалось, что он хотел измениться, но в действительности он просто хотел добиться её любви и разлучить с мужем.
— Пожалуйста, оставь меня... — однажды взмолилась Харуми, когда они остались одни в доме. — Я чувствую, что ты меня погубишь… Я уже втянута тобой в грязь… Я не могу без стыда смотреть на мужа…
— Как ты можешь так говорить, Хиномэ? — Исабуро посмотрел ей в глаза, теребя рукоять своего меча. — Мы же любим друг друга! Поверь, моё самое заветное желание − жениться на тебе... но ты ведь замужем. Если бы не он, ты бы уже жила в моём доме…
Внезапно он вскочил, подхватил Хиномэ на руки, усадил рядом с собой на татами, обнял за талию и прошептал на ухо слова любви. Такими неожиданными, внезапными порывами он всегда мог усмирить её. Эта страсть была для Харуми чем-то новым, − для неё привычнее были нежные слова и сдержанность мужа.
— Если ты избавишься от Таро, я женюсь на тебе... — шептал он в исступлении страсти. — Ты же знаешь, нет более красивой женщины в Хинокуни, нежели ты… Моя прекрасная сакура... моя богиня… Докажи мне, что любишь меня! Убей его... Тихо… Никто не узнает… Завари ему чай из листьев инухозуки… Он уснёт спокойно и никогда больше не проснется…
Как от удара молнии, она оттолкнула его и вскочила.
— Демон! — Дико закричала она. — Не искушай меня! Ты − злой, повелитель преисподней… Ты... ты − Сусаноо!..
— Благодарю за почётное звание, — хрипло рассмеялся мужчина, совершенно спокойно застёгивая свои бамбуковые доспехи. — Однако, Сусаноо был сыном богини Солнца, и…
— Как бы я хотела, чтобы ты был моим сыном, — отчаянно всхлипнула Харуми и упала на ковёр. — Тогда я могла бы любить тебя чисто, не стыдясь, и мне не пришлось бы страдать от таких мук… Зачем только я с тобой повстречалась?..
Уходя, он привлек её к себе, крепко обнял, прижался к её лицу. У Харуми закружилась голова от счастья, она бросилась в его объятия, мгновенно забыв обо всём, что произошло минуту ранее... Прошёл месяц, они встречались каждую неделю. В следующее полнолуние Харуми сидела дома одна и вышивала шелковое сейден-оби* (*пояс для кимоно). Неожиданно рано вернулся муж и попросил накормить его. Харуми пошла на кухню, приготовила мясо и рис, поставила воду для чая на раскаленную хибачи** (**похоже на круглую печь). Она весь день переживала, вспоминая слова Исабуро, что нет смысла в их дальнейшей связи, ведь жениться он не может − у неё муж… Она видела перед собой сияющие глаза любимого, слышала его голос... и вдруг начала действовать словно сомнамбула: достала из коробки сушёные листья, высыпала их в чашку, в которую ранее положила чайные листья, заварила чай и подала мужу ужин. Таро поел, посадил жену к себе на колени, ласково посмотрел на неё и сказал:
— Налей мне чаю… твои руки придают всему особый вкус…
Ингамая умер в жестоких мучениях. Через полчаса после ужина у него начались боли в желудке. Он долго молча мучился, согнувшись от боли. Таро извинился перед женой за грубость, причина которой охватившие непонятные судороги, и попросил помочь ему лечь в постель. Харуми словно обезумела. Она и не подумала позвать врача − сама ухаживала за мужем в течение двух дней, пока он не умер. Но забыть жестокую агонию и боль, которые пришлось ему претерпеть, она не могла до самой своей смерти. Никто не догадывался о причине раннего ухода мужа Харуми, и все жалели её. Когда она осознала, что натворила, её так мучила совесть, что она поклялась всегда оставаться верной мужу и удалиться от мира… Хуже всего было то, что с этого дня Харуми потеряла сон. Она беспокойно металась до рассвета, лёжа на низкой кровати, постоянно видела перед собой глаза мужа и всегда помнила, как в последний момент Таро попрощался с ней. Через месяц после похорон ей приснился высокий мужчина со строгим лицом, в мантии, стоявший на вершине скалы и укоризненно смотревший на неё...
Прошли месяцы, но год траура ещё не закончился, когда Харуми сняла белое траурное платье. Исабуро, узнав, что её муж умер, снова приехал. Теперь он стал надменным, высокомерным и тщеславным, и по его поведению можно было сказать, что только похоть приводила его к Харуми. И всё же, выбрав Исабуро, она переехала в его жилище. Её родители были против, испытывая необъяснимую неприязнь к самодовольному вояке. Но Харуми невозможно было отговорить от этого решения… Они прожили вместе два года, за это время она хорошо узнала Исабуро. Наконец, она больше не могла его выносить, устала жить с ним, надумала бросить его и вернуться к родителям.
Однажды, собираясь навестить родителей и проходя мимо лесного озера, Харуми увидела простых людей, которые слушали человека, стоявшего перед ними. Одет он был в скромную одежду и очень похож на священника. Харуми остановилась, спряталась за деревом и с любопытством прислушалась. Бонза проповедовал необычное Учение:
— Братья и сёстры! Послушайте меня!.. Я хожу по стране и повсюду проповедую истину… Я послан Небесами передать вам истину и открыть великую тайну… Тайну вечную и единую от Начала времён… Ваша душа бессмертна. В этой жизни вы не первый раз на Земле. Вы любите и почитаете Идзанаги и Идзанами. Вы верите, что эти двое − божественная пара, чья дочь Ама-тэрас-О-Никами, богиня Солнца, − есть основатели нашей Земли… Это правда, но только частично… Они были первыми богами, посланными на Землю единым и вечным Амэ-но, чтобы вернуть к нему людей, заблудившихся во тьме… Чтите, служите и молите Амэ-но во имя искупления не посылать вас вновь на Землю… Есть только один путь, ведущий к Нему, Ками-но-мики, путь богов, которым должен пройти каждый добропорядочный человек…
Харуми молча, неподвижно стояла. Все разошлись. Священник продолжил свой путь. Она окликнула его и побежала вслед. Лицо и взгляд бонзы были настолько знакомы, как будто она уже видела этого человека. Душа совсем успокоилась, она почувствовала, что в этом человеке сможет найти защиту и заботу.
— Как зовут тебя, Учитель? — Спросила Харуми. — Всё, только что сказанное тобой, казалось мне таким знакомым. Словно я вновь слышала забытые истины…
— Меня зовут Саэмон. Я − жрец новой религии… Я пришёл на землю, чтобы помочь тебе и тем, кто ищет истину…
— Я очень устала... Я совершила большие грехи… Я убила своего мужа…
Когда Харуми призналась священнику в своём преступлении и излила ему душу, она тут же почувствовала избавление от мучительных угрызений совести. Она рассказала бонзе, что недовольна вторым мужем и намерена уйти от него. Священник пристально смотрел на Харуми, и когда их глаза встретились, она поняла, что знает его.
— Дочь моя, ты не можешь убежать от греха − посмотри ему в глаза. Ты не должна уходить от второго мужа, если выбрала его, пусть даже прибегнув к убийству. Ты останешься с ним до тех пор, пока смерть не разлучит вас.
— Учитель, я хочу следовать за тобой… Я хочу вместе с тобой пройти все страны, чтобы суметь отказаться от мира…
Священник, глядя перед собой, ответил:
— Моя госпожа, прошли те времена, когда мы вместе служили Богу как Жрец и Жрица… Здесь, в стране Солнца, время для нас ещё не настало… Из-за тяжкого преступления ты не можешь идти со мной. Тебе предстоит долгий путь покаяния… Но ты не бойся, я следил за твоей судьбой и знаю о тебе всё… Если в будущем тебе потребуется помощь, − я приду. Просто позови меня, и я немедленно буду рядом…
— Как ты сможешь мне помочь, если будешь далеко от меня... и даже не знаешь, кто я?..
— Ты спрашиваешь, как я смогу тебя найти? Разве ты не знаешь изречения: «Mi wa kuda kuda ni, hone wo iszobe ni…»? И если бы я нашел белые кости её старого тела в глубинах моря, я бы узнал её и там... чтобы умереть за неё, если она будет жить на небесах, или чтобы искать её, когда она снова скитается по земле… Иди, моя госпожа, ты выдержишь свою судьбу до времени, пока не придёт час твоего искупления. Саджонара!..
— Саджонара, Саэмон-Сан... — прошептала Харуми, повернулась и медленно двинулась в обратный путь.
Харуми настолько впечатлили слова священника, что она забыла навестить своих родителей. С той встречи Харуми каждый день приходила на опушку леса, чтобы видеть и слышать Саэмона. Если у неё не получалось встретить его, она страдала. Харуми чувствовала, что её душе ежедневно нужны его проповеди, и без них она может сбиться с правильного пути…
Харуми не бросила мужа, как и обещала священнику, хотя задыхалась под душевным гнётом. Она была ещё молода и очень красива и так хотела счастья. Муж брал её с собой на приёмы и в места развлечений, у неё были красивые наряды, но Харуми не была счастлива. Её больше не интересовали дорогие шелка и украшения. Она всё время думала о своём первом муже, не имея сил забыть его. Она была уверена, что упустила свою судьбу. Какое счастье, что ей повстречался этот необычный священник. Без него Харуми уже не представляла себе жизнь. Она привязалась к нему. Но бонза всё дальше и дальше уходил от их леса и от неё. Ей приходилось преодолевать всё большие расстояния, чтобы слушать его Учение. Однажды Саэмон подошёл попрощаться с Харуми и повторил своё обещание быть рядом, если она окажется в беде…
Прошли годы. Как-то раз в город прибыл аристократ, чуть ли не в ранге князя. Его приезд в столицу был роскошным и торжественным. Сотоку приказал всему гарнизону выйти на улицу, и в тот же день в его честь был устроен большой пир. Телохранитель Хакуодо Исабуро с женой тоже были приглашены: он − как официальное лицо при губернаторе, она − из-за своей красоты… Здесь можно было увидеть кавалькаду шёлковых кимоно красивейших расцветок и дорогих поясов, а необычная, строгая форма солдат − кожаные доспехи, так называемые госаку, с золотыми и серебряными вставками, связанными между собой цветными лентами, и которые крепились не на теле, а на плечах, − составляла впечатляющий контраст. Харуми и сейчас находилась в центре общества и очень нравилась высокопоставленным господам. И некий дворянин, особо высокого ранга, очень заинтересовался ею. Он прибыл из чужой страны и входил в сопровождение князя. Исабуро шёл по залу и заметил, что этот господин что-то шепчет жене на ухо, явно ухаживая за ней. Исабуро всегда был грубым и очень ревнивым. Но теперь он позволил себе совершить поступок, неслыханный среди аристократов Ниппона. Жители, и, прежде всего, знать, всегда строго соблюдали этикет, а тут телохранитель схватил жену за руку и потащил её за собой и даже заставил знатного господина пойти за ним. Тем самым он злоупотребил гостеприимством князя и нарушил неписаные правила этикета. Гости возмутились, князь разыскал губернатора, и вскоре был отдан приказ позвать Исабуро. Четверо телохранителей князя незаметно окружили Исабуро и потребовали следовать за ними. Все пятеро прошли через зал, украшенный фонарями и разноцветными лентами. Князь сидел на роскошной шёлковой подушке в другом конце зала. Исабуро вызывающе поклонился, и в своём третьем поклоне он и вовсе не коснулся земли лбом, как требовал этикет.
— Почтеннейший господин, — начал великий казоку, — ты грубо нарушил этикет гостеприимства и этикет казоку* (артистократия, знать) во время сопровождения князя. Я делаю тебе выговор за твоё невежливое поведение и требую, чтобы ты принёс свои извинения благородному господину, как это и подобает буси...
— Я сознаю, что сделал, — хрипло ответил Исабуро, — и если Ваш благородный гость снова посмотрит на мою жену таким взглядом, я опять запрещу ей общаться с ним… Мне больше нечего сказать…
Казоку чуть нахмурился, он не поверил своим ушам.
— Что ты сказал? Воин, ты смеешь возражать своему верховному правителю? Надо полагать, ты не буси, а твои родители наверняка были крестьянами на рисовом поле!
Исабуро покраснел от ярости. Не в силах совладать с собой, схватился за рукоятку сабли и выдернул из ножен, но так и не смог ею воспользоваться − князь подал знак одному из своих телохранителей, стоявших позади Исабуро, и охранник одним взмахом катаны* (*японский меч) обезглавил его… Несчастный упал, другой телохранитель набросил шёлковое кимоно на голову, третий − обернул его шею шарфом, чтобы кровь не запачкала ковёр, а затем подхватили тело и незаметно вынесли через раздвижные двери.
Харуми ничего не знала о случившемся, она развлекалась, слушая комплименты незнакомого дворянина в другом конце зала. Она полагала, что муж без предупреждения покинул праздник для выполнения своей службы снаружи. Чтобы угодить своему другу, князь уведомил его, что резвого телохранителя уже нет в живых, и его жена теперь может считаться свободной добычей. Казоку, разогретому рисовой водкой, только это и надо было услышать. Он сказал Харуми, что ему слишком жарко в зале, хорошо бы остыть на террасе, и он желает, чтобы она его сопроводила. Харуми ничего не подозревала. Они не дошли до террасы − казоку затащил её в небольшую чайную комнату, осыпал словами любви и хотел овладеть ею тут же. Харуми отбивалась, как могла. Казоку домогался изо всех сил, но она сумела его оттолкнуть. Он набросился на неё, как дикий зверь. Она пыталась защищаться, но он яростно домогался её. Они боролись друг с другом. Харуми почувствовала, что долго уже не продержится. В отчаянии её рука искала что-то, какой-нибудь предмет, и у колонны позади неё, к счастью, ей удалось найти вазу. Она схватила её и ударила казоку по голове. От неожиданности он просто остолбенел, ещё миг − и казоку схватился за меч, порываясь убить Харуми… В этот момент тихо открылась раздвижная дверь чайной комнаты, и со стороны террасы вошёл человек в сером одеянии… Он схватил разъярённого мужчину сзади и так крепко обхватил его руками за шею, что тот вскоре упал замертво. Харуми испуганно глянула и узнала его только тогда, когда он ласково к ней обратился:
— Госпожа, я велел тебе звать меня, если понадобится помощь. Почему ты не позвала меня?.. Я всегда рядом и слежу за тобой… А сейчас уйдем с этого кровавого места…
Он проводил её до самого дома, и на прощанье сказал:
— Ты осталась одна. Теперь не нужны угрызения совести, что ты бросила мужа. Князь обезглавил его, потому что хотел его смерти… Будь сильна… Тебе придётся ещё много страдать, прежде чем ты сможешь последовать за мной.
Харуми молча смотрела на бонзу. Сначала она не могла понять, что произошло, а когда пришла в себя, священника уже не было. Итак, Исабуро был мёртв. Она давно разлюбила его, но всё же, сердце сжалось в груди, тоскуя − словно потеряла своего скверного сына, причинявшего ей только страдания. На следующий день Харуми отправилась в лес, желая услышать ободряющие речи Саэмона. Она искала его весь день, бродила по роще и полям, но он бесследно исчез.
Харуми было уже или всего тридцать лет, однако успела пройти через многое. Она была дважды замужем, потеряла обоих мужей и... совершила тяжкое преступление. Глядя на неё, нельзя было подумать о суровом жизненном опыте − всё ещё молода и по-девичьи прекрасна. Харуми осталась одна. Мать умерла, а отца перевели в провинцию на юге. Её по-прежнему приглашали на приёмы, но чаще всего она отклоняла их. Мужчины, как и прежде, очень интересовались ею, потому что теперь её красота, сочетавшаяся с грустью, делала её ещё более привлекательной и желанной. Некоторые даже хотели жениться на ней. Но Харуми отказывалась от предложений о браке. Она больше не хотела выходить замуж. Самым заветным её желанием было жить в одиночестве и найти исчезнувшего странного священника, изменившего её жизнь. Она искала его постоянно и везде, но так и не нашла. Он всегда был в её мыслях, и избавиться от них она не могла. Харуми очень хотелось просто увидеть его, но Саэмон, похоже, навсегда покинул город и его окрестности...
Харуми очень хотела, но не умела жить одна. В детстве и рядом со своими мужьями она привыкла к достатку и роскоши. Теперь, когда она сражалась с жизнью в одиночестве, ей было совсем нелегко. Как уже говорилось, она получила несколько предложений о браке, в том числе от Такеуци Ициро, который несколько раз просил её руки. Сначала она ему отказала, но позже уступила его просьбам и вышла за него замуж. Одно её «Я» не хотело этого брака и ничего материального, а другое «Я» всё ещё желало земных радостей и вещей. Такеуци был уже немолод, и жили они, собственно, как брат и сестра. На третьем году брака Такеуци неожиданно умер, и она снова осталась одна. Харуми была подавлена и очень страдала от одиночества. Она часто гуляла, чтобы развеяться. Во время этих прогулок она мечтала, вспоминала о днях счастья, проведённых с первым мужем, и о Саэмоне, которого не могла забыть. Однажды она бродила по лесу, глубоко погружённая в свои мысли, как вдруг очнулась от своих грёз, заметив, что кто-то сопровождает её. Это был Саэмон. Харуми приветствовала его с большой радостью и пригласила в свой дом. Они долго беседовали, и священник говорил ей о новой религии, семена которой он сеял в души людей. Слова Саэмона смутили её. Она всегда чувствовала в глубине души что-то необъяснимое и мистическое, и теперь эти чувства стали ещё более определёнными. Бонза предложил ей последовать за ним, и она, не раздумывая, сразу сказала "да". Так она стала его ученицей. Дисциплина ученицы была нелёгкой. Ей пришлось отказаться от красивых платьев и носить простую одежду. Ей пришлось преодолевать большие расстояния, чтобы проповедовать новые знания людям… Священник снова оставил её и отправился на юг, вернулся лишь через год. Харуми тяжело заболела и не могла выполнять своё поручение. Саэмон исцелил её, проведя рукой по телу. Он пробыл с ней несколько дней и рассказал ей о потусторонней жизни и о вещах, которые казались ей чудесными и необычными, и которые она не могла полностью понять…
— Теперь я должен снова уйти. Мы долго не увидимся. Выслушай меня. Ты хорошо исполняла своё дело и благодаря этому обучилась новым идеям. Ты будешь здорова − тебя ждёт иная миссия. Ты должна передать знания новой религии другим людям…
Сказав это, бонза попрощался и исчез из её жизни. Она долго ждала его, но он так и не вернулся. Прошло полгода, Харуми жила в отчаянии и самоистязании, не в силах забыть слова Саэмона. Однажды, словно по записи Книги Судьбы, при странных обстоятельствах она познакомилась с мужчиной. Он не был аристократом, − простой писарь, переписывающий письма и свитки книг, и добродушный человек. Он тоже был последователем Саэмона. Когда они впервые встретились, он воодушевленно рассказывал о священнике… Его звали Итаро, и он очень любил Харуми. Они уже были знакомы, но он не осмеливался сделать ей предложение. Наконец, он решился и предложил выйти за него замуж. Харуми была сломлена жизнью и думала, что воля Небес должна быть исполнена. Итаро боготворил её, любил и был так добр, что она, которая раньше носила только шелка и жила в роскоши, охотно отказалась от всего этого и зажила с ним счастливо. Она считала, что наконец-то достигла своей цели, и надеялась провести остаток жизни в покое. Ей было тридцать восемь лет, когда нежданно она забеременела и родила мальчика − чудесное, крошечное существо. Она была так счастлива, что позабыла все ужасы, пережитые ранее. Маленький мальчик рос, и когда ему был месяц, он смотрел на мать таким испытывающим взглядом, словно они были старыми знакомыми.
— Какие красивые прямые чёрные брови! — Удивился Итаро. — И как дерзко он смотрит на меня…
— На самом деле, — ответила Харуми. — У него действительно прямые чёрные брови… Как мы его назовем?
— Исабуро! — не раздумывая, ответил муж.
Женщина удивленно посмотрела на мужа. Итаро ничего не знал о её прежней жизни…
— Почему Исабуро?
— Не знаю, это имя само пришло мне в голову. Почему бы не назвать его Исабуро? Так звали и моего деда…
Итак, мальчика назвали Исабуро. Харуми и Итаро воспитывали сына с большой заботой, вниманием и любовью. Они были религиозными людьми, и таким же воспитали своего сына. Исабуро любил быть с родителями, целыми днями сидел дома и помогал отцу переписывать Священные Писания. Как-то, когда ему было семнадцать лет, он проходил через рощу. И там он увидел проповедующего монаха, которого внимательно слушали крестьяне. Юноша остановился и прислушался к словам бонзы. Исабуро просто не мог отвести взгляд от лица священника, и когда прослушал проповеди Учения, подошел к бонзе и трижды поклонился.
— Отец, извините, что беспокою Вас… То, о чем Вы говорили, меня очень заинтересовало. Хотя моя мать рассказала мне об Амэ-но, великом, милосердном Боге, но люди верят в Идзанаги и Идзанами и поклоняются им…
Священник, улыбаясь, смотрел на юношу ласковым взглядом. Положив руку на плечо Исабуро, спросил:
— Как тебя зовут, сын мой?
— Хирано Исабуро…
— Твою мать зовут Харуми?
— Да, откуда Вы это знаете? Прошу, пойдемте со мной, я приглашаю Вас на ужин. Мои родители очень обрадуются…
Так Саэмон встретил своего подопечного, и не мог Исабуро понять, почему его мать так сильно плакала, увидев гостя. В доме Хирано визит священника стал большим праздником. Харуми приняла Саэмона, как брата, чему Исабуро был очень удивлён… С этого дня юноша стал учеником Саэмона. Харуми была счастлива, доверив своего сына священнику, потому что знала, что он будет в надёжных руках. Исабуро оказался хорошим учеником и последовал за своим Учителем. Новое мировоззрение распространилось в стране Хинокуни. Много добродетельных, мужественных людей, отличавшихся рыцарством и религиозностью, позже составили элиту Ямато. Саэмон рассказал своему ученику, что в будущем в Ниппоне будут жить высоконравственные, храбрые люди, но древнюю религию и путь богов поймут иначе и, будучи религиозными, они забудут новую религию, а единого и вечного Амэ-но они сочтут древним Богом.
— Не печалься об этом, — утешал жрец Исабуро, видя, как близко к сердцу тот принял это. — Боги рождаются и умирают. Ещё настанет время, когда даже лучшие добродетельные люди будут почитаться как боги. Но Амэ-но, Бессмертный Великий Господь, жив, и когда-нибудь все народы склонят перед ним голову, независимо от того, под каким именем они его знают. Возможно, Исабуро, что в грядущей жизни именно мы провозгласим людям Его Учение.
Три года спустя Саэмон передал своего ученика мудрому собрату-священнику. Об этом жреце Саэмон рассказал многое, и он тоже появился так же неожиданно, как когда-то Учитель. Арито, новый священник, был самой добротой, любовью и добродетелью. Саэмон попрощался с ними и предупредил, что ему предстоит долгое путешествие, и он не знает, вернётся ли ещё…
Харуми была уже не молода, её когда-то такая гладкая кожа покрылась морщинами. Она больше не получала комплиментов от мужчин и больше не приглашалась на приёмы. Тем не менее, жизнь её полностью удовлетворяла. Она была счастлива, не покидая своё уютное жилище и думая о сыне, ушедшем с новым священником. Харуми и её муж с радостью доверили необычному бонзе Исабуро. Они уже ничему не могли научить сына, потому что он знал гораздо больше. Сначала Харуми боялась священника с тёмными глазами и ласковой улыбкой, ведь он был таким загадочным и иногда казался не человеком, а духом. Но встретившись с ним и убедившись, что он хороший человек, была рада, что сын будет его учеником. Исабуро стал священником и учителем, как и его Мастер. Арито поручил ему ответственное дело. Он должен был представлять Учителя на севере страны, там новая вера ещё не была известна… Исабуро, ученик Саэмона и Арито, обучал детей и взрослых. Люди очень любили его и с удовольствием слушали его проповеди о любви, благодати и милосердии Великого и Единого Бога…
Прошли годы, муж Харуми умер. Она снова осталась одна, но ей уже не было грустно и горько. Она чувствовала покой и умиротворение. Она часами сидела в своем доме на берегу озера и с раннего утра до позднего вечера думала о сыне-священнике. Она так и не узнала, что он изменил вере и оставил своего Учителя... из-за женщины… Она не узнала, потому что в одно тихое утро, когда в саду цвели сакуры, спокойствие наполняло её душу, и она счастливо улыбалась своим мыслям, Харуми увидела перед собой Саэмона. Он помахал ей, словно призывая следовать за ним... Так Харуми и заснула. Она чувствовала мир и покой в своей душе. Харуми, которую когда-то называли дочерью Солнца, отправилась домой, чтобы служить Великому Амэ-но.
***
Kami yo shinkan ni megumi wo kudashi tamai!… Приветствую тебя, моя Жрица, да благословит тебя Господь! Этой фразой древнего языка я попрощался с тобой в твоей первой жизни в Японии, и этой же фразой я приветствую тебя и сейчас… Я знаю, о чем ты хочешь спросить, ибо вижу твои мысли. Ты хочешь узнать, почему тебе снова пришлось воплотиться на Земле после того, как твой наставник привёл тебя в Четвертое небесное кольцо, откуда ты могла легко вознестись к своему Первосвященнику в Шестое небесное кольцо?.. Ну, потому что ты знала, что мужчина родится в Ниппоне, и ты чувствовала, что он без тебя падёт, ты хотела снова спасти своего искусителя, свою планету, которая никогда не покинет твою душу, постоянно вращаясь вокруг неё, так как ты знала, что он пребудет с тобой вечно. Но ты ещё не была достаточно сильна, Сантеми... ведь даже дух Шестого небесного кольца, принявший миссию на Земле, не свободен от земных искушений!
С суровых гор и простой монастырской жизни в Тибете ты пришла в праздную, более свободную, лёгкую жизнь среди знати, где только деньги имели значение. Ты, глупое существо, опять забыла своё призвание. Бывшая жрица Твердыни окунулась в великолепие, пышность и блеск − и упала. Твоя судьба снова стала твоей беспокойной натурой. Ты не могла дождаться, пока карма приведёт к тебе Саэмона, твоего Первосвященника Хотонису, чтобы вы вместе пошли по прямому пути; он воплотился одновременно с тобой, чтобы стать защитой… Роскошная жизнь увлекла тебя, ты вышла замуж. И, устремясь вниз, столкнулась со старой кармой, встретив своего первого мужа, Леани, он же был твоим мужем во второй жизни в Тибете, и его караван ты вела. Он и сейчас тебя очень любил, но ты предала его с человеком, которого не сумела поднять. Ты даже позволила ему убедить себя умертвить того, кто тебя так любил. После твоего доброго мужа пришёл буйный, неверный буси, с которым ты много страдала. Твоя душа ещё не достигла высшей ступени, и ты не могла слиться с небесным мужем. Первосвященник Хотониса, с которым вы когда-то вместе восходили и пали, спустился с Шестого небесного кольца на Землю, чтобы защитить тебя. Вероятно, ему это удалось, как ты увидишь в следующей жизни. Но из-за твоей новой кармы, совершённого убийства, он не мог оставаться рядом − то появлялся, то снова исчезал. В этом была сила воспитания, которая не могла не дать результата. Со стороны Первосвященника это была великая жертва, ведь он рисковал своим духом, когда из чистой любви возложил на себя священную миссию по твоему спасению… Он предвидел, что ты снова взвалишь на себя карму убийства, поэтому, посоветовавшись с Безымянным, Первосвященник хотел разорвать нить твоей жизни на шестом году, тем самым уберечь тебя от преступления. Но увидев твою волю к жизни и услышав твою просьбу, произнесенную во сне, они решили позволить тебе жить дальше на Земле. Они думали, что кнут кармы поможет тебе получить опыт. Твой муж Исабуро, которого так неожиданно обезглавили, ещё в этой жизни воплотился как твой сын, поэтому вы инстинктивно дали ему то же имя. Воспитав сына в большой любви и познакомив его с забытой религией древнего Ниппона, так похожей на христианские идеи, ты отработала многое из своей изначальной кармы. Когда же Исабуро-ученик, увлечённый грехом, покинул своего второго учителя и помчался за женщинами, мы освободили тебя от тела, предотвратив твоё падение. Если бы мы не помогли тебе, и ты узнала о неверности сына, ты отошла бы от своей веры. И в этом случае миссия Первосвященника Хотонисы была бы бесполезной. Если дух из высших небесных областей не выполняет свою миссию и его деятельность оказывается напрасной, он тоже падает. Кстати, Первосвященник-бонза умер в Ниппоне в тот же день, что и ты, и ваши души вместе отправились домой, на свою истинную родину. Но вы вдвоем не остались в одном небесном кольце. Такеуци Итаро, твой третий муж в Ниппоне, рано умерший, стал выдающимся поборником христианства в более поздней жизни и живёт сейчас. Офицер, которого обезглавили и который в той же жизни был твоим сыном, сейчас − твой муж. Я, кто сейчас говорит с вами, и кто был его наставником в Ниппоне, которого он покинул, Я − ангел-хранитель его.
Re: Барна Балог и венгерские медиаторы
Глава 12. Возвращение Хиномэ
В правление императора Тэнно, основавшего династию Сыновей Солнца, на берегу озера Бива с чистейшими сине-зелёными водами, жил бедный композитор Ёсинака Асано. Целыми днями он играл на сямисэне и сякухати, а жена Юрико постоянно протирала музыкальные инструменты, стараясь, чтобы тряпка не задела струны и не расстроила инструмент, иначе муж сильно сердился. Но такое, всё же, частенько случалось. Ёсинака Асано горевал от того, что воины и аристократы предпочитали вульгарную музыку и песни, из-за чего не развивалась ни мелодика, ни инструментальная музыка. Он постоянно совершенствовал мастерство и мечтал, чтобы на придворных церемониях и в синтоистских храмах зазвучали вместо грубых песен изысканные мелодии. Сочинял проникновенную мистическую музыку и назвал этот стиль гагаку… Асано хотел создать оркестр с тремя флейтами, тремя струнными и четырьмя барабанами, и для начала выступить перед придворными. Если бы им не понравилось, можно было бы аккомпанировать традиционным церемониальным танцам. Но денег на столько инструментов не было. Были только сякухати, сямисэн и барабан. На флейте играла жена, дочь Хиномэ − на барабане, а сам он − на сямисэне. Маленький семейный оркестрик… Хиномэ была единственной отрадой его жизни. Почти каждый вечер играя на роскошных приёмах, он получал гроши. Но, видя большие чёрные глаза и мечтательное лицо Хиномэ, чувствовал гордость.
— Пусть в музыке ты − неудачник, но хоть наша дочь − совершенство, − снисходительно похлопывая мужа по плечу, говорила жена всякий раз, когда, устав от нищеты, хотела его уязвить.
В таких случаях его лицо каменело от обиды. Он высоко ценил свою музыку. Но отцовская гордость побеждала обиду, рот расплывался в улыбке. Голос Хиномэ для него был прекраснее звучания любого инструмента, а улыбка казалась небесной. Хиномэ исполнилось четырнадцать лет, она была вся − мечта и тайна, не человек, а скорее душа, спустившаяся с небес для внесения красоты в жизнь родителей. "Хиномэ" − значит "дочь Солнца". Вся проникнутая мистическими мелодиями древнего Ниппона, из своего сямисэна извлекала она звуки, которые способны были извлечь лишь небесные Ками. Хиномэ мечтала о рыцаре, который забрал бы её и любил до самой смерти. Родителей её мечты не удивляли, ведь у неё были замечательные видения и прозрения будущего. Она могла заранее сказать, кто посетит её в ближайшие дни, и будет ли музыка отца принята знатным обществом. Ей достаточно было посмотреть на лицо человека, чтобы описать его характер и главные события прошлого и будущего. Многие приходили к ней, чтобы узнать свою судьбу. И Хиномэ всегда предсказывала безошибочно, но не говорила о грядущих несчастьях. В Ямато были прорицатели, но слабее её. Мать хотела, чтобы Хиномэ стала гадалкой, но та даже слышать об этом не желала.
— Эта способность − Божий дар, не хочу наживаться на нём, — всегда отвечала она.
В пятнадцатый день рождения Хиномэ приснился чудесный сон, в котором ей явился неизвестный. Родителям о сне она не сказала. Это была её священная тайна, хранимая в глубине души. Во сне она ясно видела священника в сером одеянии, с которым они говорили, как старые знакомые. Но днём не смогла вспомнить его лица.
— Будь бдительна и помни своё призвание! Не дай влюблённости снова сбить тебя с пути! Ты столь небесно прекрасна, лишь чтобы возвысить дух того, ради кого родилась. Служи только ему, даже если он этого не заслуживает… На других не смотри… Приложи все силы, чтобы не пасть. — Священник замолчал и ласково посмотрел на неё. Сияющая фигура на вершине скалы была окружена облаками.
— Кто ты? — Робко спросила она.
— Я − часть издревле единого с тобой целого, и не могу подняться без тебя… Хиномэ, будь осторожна, ты ведь не земная женщина. Ты − Ками, не зря тебя зовут Дочерью Солнца…
Хиномэ не могла забыть того сна. Быть в обществе она и так не любила, и чувствовала себя счастливой, когда сочиняла дома с отцом или пела под его аккомпанемент на сямисэне... Ещё в детстве, когда Хиномэ смотрела на мальчиков, её охватывало волнение. В отличие от других девочек, она не кокетничала, а испытующе смотрела им в глаза, словно проникая вглубь сердца. Мальчики выделяли её из всех, но она никогда не искала повторного общения ни с кем из них. Однажды Хиномэ отправилась в синтоистский храм − простое бревенчатое здание в лесу. Там она раз в неделю, на праздничных церемониях, пела и играла на барабане в сопровождении арфы и флейты, а храмовые танцовщицы Мико в белых одеждах танцевали для безымянного Ками (Бога). Как стихла музыка, она вдохновенно запела:
— Чьи девы танцуют пред Богом, как цветы на ветру? Служанки Божьи! Могучий Бог радуется танцу верных дочерей, приятны Его слуху звуки арфы и флейты. Как цветы приветствуют Солнце, танцуют девы пред Господом своим!
Во время пения ей казалось, что душа, покинув тело, поднимается в небо − выше храма и древесных крон. И продолжала петь хвалу святому Богу, но уже не словами ритуальной песни, а бурной молитвы Небесному Владыке, чтобы рыцарь мечты явился и прекратил её страдания в ожидании встречи… Великий Ками услышал её мольбу и вскоре исполнил её. После службы она гуляла по лесу. Ни одного человека поблизости. Местность была мало населённой, лишь местами стояли отдельные дома. Вся в своих мыслях, она вдруг почувствовала, что кто-то идёт за ней. Глубокий мягкий мужской голос окликнул: «Хиномэ-сан!» − и, обернувшись, она увидела высокого широкоплечего воина с прямыми бровями... Он по-детски смотрел на неё тёплым ласковым взглядом, на поясе − длинный меч.
— Простите за беспокойство, Одзо-сан... — продолжил он фразой, обычной для японских мужчин при обращении к незнакомкам.
Хиномэ долго изучала его лицо.
— Это ты... — тихо прошептала она.
— Не составите ли мне компанию? — самодовольно продолжил мужчина. — Я − Арамура Дзюзо, в Киото учу рыцарей фехтованию… Услышав Вас в храме, я не совладал с желанием пойти за Вами, чтобы выразить восхищение Вашим пением.
Так Хиномэ познакомилась с человеком, ради которого вернулась с Небес на Землю. В его лице и глазах она сразу узнала свою судьбу и была счастлива, как никогда прежде… Узнала, что Дзюзо преподаёт геккен юным наследникам в замке Гиндзо.
Отец Хиномэ часто играл во время торжеств, и воин постоянно искал предлога передать ему послание, чтобы увидеться с Хиномэ. Постепенно они полюбили друг друга, что Хиномэ приписала воле судьбы. Позже выяснилось, что Дзюзо был легкомысленным повесой. Хиномэ пыталась привязать его красотой и телом, боясь, что иначе он покинет её, а без него она не сможет выполнить своё предназначение. Он был очень напорист, и она не смогла устоять перед ним. Вскоре они вступили в тайные любовные отношения. Встречались в заброшенной лесной хижине, и Дзюзо каждый раз обещал, что женится на ней, как только найдёт лучшее место…
Со временем Хиномэ узнала его непостоянный характер, но лишь почувствовала ещё большую ответственность за него, помня, что должна сделать из него порядочного человека. Хиномэ было шестнадцать лет, когда начались их отношения, и с тех пор она больше не могла жить без него. Счастливой никогда не была, зависимой − всегда. Эта привязанность и верность исходили из глубины её души, и она никак не могла избавиться от них, хотя и пыталась несколько раз. Дзюзо постоянно дарил ей маленькие подарки в знак любви. Однажды он спросил, каково её самое заветное желание. Хиномэ больше всего хотела, чтобы он женился на ней, и боялась сказать. В конце концов, ответила, что хочет старинный сямисэн, не менее пятидесятилетней давности.
— Я достану! — радостно сказал мужчина. — Завтра с утра буду в столице, там получу много денег. Но разве ты не хочешь чего-то большего?.. Такого, о чём осмеливаешься только мечтать?.. Проси, что хочешь, я всё исполню со временем!..
— Когда я, наконец, смогу жить с тобой, Дзюзо?
— Скоро! Это желание сбудется скоро. Желай большего!..
Хиномэ какое-то время подумала, глядя перед собой, и сказала:
— Если ты так хочешь услышать моё самое заветное желание, знай, что я всегда хотела играть на одной из трёх древнейших в Ямато бива. Отец говорил, одна из них хранится в семье Сакадзаки в Киото… Если бы они меня пригласили играть, я бы хотела сыграть на ней.
— Ты усложнила мне задачу, — серьёзно ответил Дзюзо. — Возможно, когда-нибудь ты сыграешь на ней. Но сямисэн ты точно получишь.
Через два дня отец отправил Хиномэ в столицу узнать, где в ближайшие недели будут вечерние празднества. На обратном пути, уже подходя к дому, она услышала громкие крики и увидела окружённого толпой человека. Подойдя ближе, Хиномэ изумилась, узнав Дзюзо, размахивавшего мечом. Хиномэ встала, как вкопанная. Вдруг заметила, что в другой руке Дзюзо тоже что-то держит. Прекрасный сямисэн, украшенный разноцветными лентами!
— Бейте его! — крикнул человек знатного вида. — Воровство − позор воина. Он украл сямисэн из дома Гиндзо, я видел. Это сямисэн сына Гиндзо Тадатоки… Я − его учитель. Этот человек зашёл в дом Гиндзо якобы узнать, будут ли в ближайшие дни вечерние собрания. Но, оставшись на минуту без присмотра, взял драгоценный старинный инструмент и ушёл! Бейте его без жалости, пусть стыдится, пусть навсегда пропадёт у него охота воровать. Смотрите, как он изысканно одет!..
Дзюзо, окружённый людьми, сверкая глазами, рассекал мечом воздух:
— Прочь! Иначе убью!
Но толпа была велика, все возмущались и не собирались отпускать вора. По неписанному народному обычаю воровать хоть и разрешалось, но пойманного вора изгоняли или казнили. Уже два воина с длинными мечами угрожающе приблизились к Дзюзо… Хиномэ побледнела. Неужели конец всем мечтам? Несчастье помутило её рассудок, и она сделала отчаянную попытку спасти возлюбленного, не думая, что может и себя подвергнуть позору.
— Подождите! — с деланной весёлостью воскликнула она, принужденно смеясь. — Отпустите его! Это всего лишь шутка, я одна во всём виновата!
Люди с изумлением посмотрели на неё. Два буси опустили мечи и церемонно поклонились прекрасной даме.
— Да ведь это певица из храма Катата! Ваш отец − талантливый музыкант!
— Верно, — сказала Хиномэ, приветливо улыбаясь, — а этот молодой человек − мой жених, мастер фехтования. Неужели вы думаете, что он мог украсть? Здесь только моя вина. Я рассказала ему, что хочу всего один день поиграть на прекрасном старинном сямисэне! Попросила достать такой инструмент, но с условием возврата в тот же день… Считается, если храмовый музыкант играет на сямисэне, владелец которого даже не подозревает, что его инструмент, так сказать, был украден, это придаёт инструменту особую ценность и приносит удачу владельцу... Пожалуйста, отпустите его, он сделал это только из любви. А вечером вернул бы…
Она так мило улыбалась, что оба воина и люди, минутой раньше желавшие расправиться с вором, в ответ невольно улыбнулись.
— Так это любовь! — крикнул один. — Это настоящий дзоай! Не зря я не верил, чтобы воин украл!
— Я принимаю ваши извинения, — ответил учитель. — Неудивительно, что даже мастер фехтования совсем потерял голову от этих прекрасных глаз. Итак, я верну сямисэн сыну моего господина и скажу ему, что благодаря этому событию он стал ещё более ценным… Но, кажется, Вы сказали, что он станет по-настоящему более ценным, только если Вы сыграете на нём?
Хиномэ улыбнулась ему, подошла к Дзюзо, взяла у него инструмент и ударила по струнам. Она играла и пела так красиво, что люди стояли, как вкопанные, и с изумлением слушали. Ей пришлось трижды повторить встреченную оглушительными восторженными криками песню, прежде чем им с Дзюзо позволили уйти. Так, благодаря Хиномэ, первая кража Арамуры закончилась счастливо. На самом деле, он вовсе не собирался возвращать инструмент. Хиномэ он солгал, что потратил на него все деньги. Хиномэ, всё прочитав на его лице, не упрекнула ни словом, не желая позорить любимого… Она была готова принести ради него любую жертву, любя его больше всего на свете. Ей было двадцать, когда Дзюзо вдруг заявил, что, наконец, готов жениться на ней, потому что скопил достаточно. Но они не могут позволить себе отдельное жильё, придётся жить с родителями. Хиномэ, на седьмом небе от счастья, была на всё готова… Но в доме её родителей было так тесно, что даже старая мать Дзюзо из соседней деревни не смогла бы жить с ними…
Дзюзо никогда не говорил о родителях, и молодая женщина только сейчас поняла, почему. Сначала он рассказывал, что происходит из знаменитого рода воинов, основатели которого служили ещё Дзимму Тэнно. Когда же его бедно одетая мать, опираясь на трость, пришла познакомиться с будущей невесткой, оказалось, что все слова Дзюзо − ложь. Мать его была простой трудолюбивой женщиной, в одиночку трудившейся на рисовом поле. Её муж, Арито, умер, когда Дзюзо едва исполнилось три года. Она воспитывала сына одна. Он всегда был предприимчивым, любил бродить, стремился прочь, а в шестнадцать лет покинул родительский дом, − рассказывала мать. Хиномэ сразу полюбила её. Старуха торопилась уйти, боясь встречи с сыном, который наверняка разозлился бы, увидев её… Хиномэ смотрела ей вслед со слезами на глазах и мечтала сделать из мужа порядочного человека, за которого не будет стыдно.… Но зря она старалась. Она не смогла привязать к себе мужа. Она верила, что сможет уберечь его от всякого зла. Но потом выяснилось, что он часто изменял, посещал женщин в столице и регулярно наведывался с друзьями в чайные. Но Дзюзо любил её несмотря ни на что, и был к ней очень плотски привязан. Хиномэ изо всех сил старалась быть весёлой и чувственной, чтобы удержать его. Она с утра до вечера создавала в доме уют, чтобы он чувствовал себя комфортно. Но Дзюзо выдержал в Катате два месяца и ушёл в Киото, якобы искать работу. В Киото проводил время с женщинами…
На четвертом году брака у них родилась дочка. Хиномэ воспитывала её в правилах религии, они ежедневно приносили в синтоистский храм цветы, Хиномэ учила дочь почитанию истинного Бога. Девочка, однако, была очень привязана к отцу, всегда расспрашивала о нём, и когда он бывал дома, сажал её на колени и рассказывал о женщинах в Киото, они весело смеялись. То, что Хиномэ такими трудами строила в душе дочери, Дзюзо легко рушил во время редких кратких визитов... Как-то после храмовой церемонии Хиномэ познакомилась с очень богатым человеком с добрым сердцем. Он скупал урожай и часто бывал в разъездах. Этот человек ей очень понравился, и с большим сожалением, против голоса сердца, она ответила отказом на предложение выйти замуж. Сказала, что никогда не оставит мужа и больше всего озабочена будущим ребёнка. Мужчина неправильно понял её и в тот же день попросил руки дочери. В семнадцать лет, через неделю после предложения, Ханако вышла замуж. Когда супруги ушли, Хиномэ, сдерживая слёзы, махала им вслед, а когда они скрылись из виду, вернулась в дом и заплакала…
Зять много раз приглашал её, но у Хиномэ всегда был наготове предлог для отказа. Одиноко тянулись годы. Родители умерли... Она целыми днями сидела в маленькой комнате, чинила музыкальные инструменты, сочиняла религиозные песни или музицировала и пела для себя… Когда ей становилось особенно грустно, она пела, облегчая душу, в небольшом бамбуковом лесу. Прохожие останавливались и слушали её песни. Пение доносилось и до крестьян, работающих на полях. Они с удовольствием слушали и пытались напевать песни Дочери Солнца. И через 1000 лет народ помнил её любимую песню:
Kami jon kono kata
Kawaranu mono wa,
Midzu no nagare to,
Koi no mici!…
Как-то, когда она, как обычно, пела, сидя у окна, в дверь постучал слуга зятя. Он почтительно поздоровался с Хиномэ и вручил небольшой свёрток − привезённый из столицы подарок его господина. Слуга передал сообщение хозяина, что у них с женой всё прекрасно, очень хотят увидеться, а пока − просят принять этот маленький подарок… Хиномэ удивилась и обрадовалась подарку. Развернула свёрток и увидела великолепный шёлковый зонтик с вышивкой ручной работы. На шёлке − восходящее красное солнце и жёлтая надпись: «Дочь Солнца, освещай нам путь, до самой смерти и даже после неё!» Хиномэ заплакала от радости, и после ухода слуги спрятала зонтик подальше в шкаф. Не хотела, чтобы муж нашёл его и опять грубил от ревности. Надеялась сохранить зонтик в шкафу, в наследство дочери…
Годы летели. Хиномэ уже сорок лет. По-прежнему работала дома одна, одинокая, муж всё гулял и месяцами отсутствовал дома, а когда ненадолго возвращался, был невыносим. Ныл, ворчал и придирался ко всему. В свои пятьдесят он оставался мастером меча и неплохо зарабатывал. Но все деньги тратил на женщин и сакэ. Сам − гуляка, а жену безумно ревновал. Вечно искал в доме доказательства измен, и вот, наконец, нашёл, − так он подумал. Роясь в вещах жены, нашёл красивый зонтик. Устроил скандал, дорогой зонтик сломал, а Хиномэ так сильно толкнул, что она упала. Он прежде никогда не позволял себе подобного, и этот поступок настолько сильно ранил её сердце, она была так оскорблена, что затворилась в своей комнате. Но уже через неделю простила мужа, только грустила о сломанном подарке.
Дождливым промозглым осенним днём Хиномэ вышла из фуро на холодный двор, простудилась и тяжело заболела. У неё был такой сильный жар, что уже на следующий день она бредила. Дзюзо испугался. Только сейчас он понял свою беспомощность без жены. Он сутки напролёт менял тёплые и холодные компрессы, но жар не спадал. На третий день она была между жизнью и смертью. Дзюзо заплакал и упал на колени. Молил не покидать его… Хиномэ же не слышала ничего, в бреду металась на татами. Но вдруг успокоилась и тоненьким, будто чужим, голосом, запела любимую песню:
— Издревле неизменны две вещи: проточная вода и таинственная неземная любовь.
Дзюзо безутешно зарыдал. Слёзы падали на одеяло. Женщина, страшно хрипя, попыталась набрать воздуха, и продолжила:
— Великий Бог радуется музыке своей дочери, звук бивы люб ему… Дзюзо, ты здесь? Подай мою биву… последний раз подержать…
Арамура Дзюзо молниеносно вскочил. Древняя бива! Ведь Хиномэ говорила, что самое её заветное желание − хоть разок сыграть на такой. Во всей стране их всего три. Одной владеет семья Сакадзаки. Нельзя дать ей покрытую слоем пыли обычную лиру, сиротливо стоявшую в углу. Только бесценную древнюю − пусть даже придётся украсть. Он верил, лира вылечит её...
— Подожди, пожалуйста, — хрипло прошептал он. — Я принесу тебе биву…
Он побежал к жене старого рыбака в бедную хижину на берегу озера, попросил позаботиться о Хиномэ, пока не вернётся. Путь через лес лежал мимо храма, где он впервые услышал пение жены. Он разрыдался. Трижды поклонился алтарю и чуть слышно прошептал:
— Могучий Боже, прости, что я растратил свою жизнь! Я должен был служить Тебе... но сияние женских глаз и шорох шёлка всегда уводили меня от Тебя. Я не заслужил такой жены… Помилуй меня и прости мне грехи мои. Молю, не забирай её...
Он замолчал − и всё ждал, ждал Божьего знамения, но ничего не произошло, даже листья в лесу не шелохнулись.
— Слишком поздно, — прошептал про себя Дзюзо, — я не успел...
Он опустил голову и поспешил в город. Взобрался на каменную стену замка Сакадзаки и тихо прокрался к беседке в дальней части сада. Однажды он бывал в этом богатом доме и прекрасно знал, где хранилась бива. По стене вскарабкался к окну, отодвинул бумагу и вошёл в комнату. Он и в темноте легко мог найти биву, закреплённую лентой на стойке. Разорвал ленту, взял лиру под мышку и поспешил покинуть дом тем же путём. У самой земли поскользнулся и упал. Не ушибся, но при падении лира так громко зазвенела, что, едва он поднялся, из кустов выскочили двое карауливших слуг и крепко схватили его. Позвали на помощь. Подбежали ещё двое крепких парней. Один из них был китайцем, это Дзюзо заметил, несмотря на отчаяние. У Арамуры не было меча, отбиться не смог. Мгновение − и он оглушён. Его приволокли к хозяину, немолодому, высокому, суровому господину. Он вместе с сыном, таким же высоким и статным, был в своей комнате. На стенах висели мечи.
— Господин, мы поймали вора! Он пробрался в павильон и украл биву! Гриф треснул!..
Глава дома Сакадзаки молча подошёл к стене и взял прямой меч.
— Наказание пойманному вору − смерть! — сказал он глухо и грозно. — Это мой худший меч, не желаю осквернять любимую катану его кровью!
Арамура Дзюзо понял, что пришла его смерть. Вспомнил о больной жене и вырвался, надеясь сбежать через закрытое окно. С невероятной силой он бросился к окну, состоявшему из многочисленных крошечных прямоугольных рам. Деревянные рамы сломались, но, к несчастью, он застрял в обломках и уже не мог выбраться. Щепки впились в тело, причиняя сильную боль. Князь Сакадзаки медленно подошёл и одним ударом отрубил вору голову… В тот миг умиравшая женщина в лесной хижине у священного озера Катата приподнялась на постели, раскинула руки, словно желая кого-то защитить, и безжизненно упала ниц. Жена старого рыбака встала и накинула на умершую лежавшее на низкой кровати шёлковое кимоно. Встала на колени, низко поклонилась, коснувшись лбом земли. Она молилась, чтобы древняя Богиня Ямато, Аматэрасу-о-Ми-Ками, приняла ушедшую душу дочери Солнца.
***
Кami yo shinkan ni megumi wo kudashi tamai!… Приветствую тебя, Жрица, да благословит тебя Бог! Чтобы ты лучше поняла эту жизнь, расскажу, что случилось с тобой после твоей первой жизни в Японии. Ты не попала в небесную область, где пребывал Первосвященник. Тебе нужно было недолго пробыть в четвертой, оттуда ты спустилась. Тебе никогда не пришлось бы снова воплощаться, − твоя душа была достаточно чиста, и Первосвященник терпеливо ждал тебя наверху, хотя прошло очень много времени, не давая ему возможности продвинуться вперед. Пока ты пребывала в потустороннем мире, твой бывший сын, с которым ты кармически связана, должен был воплотиться на Земле без тебя. Тебе не было покоя в небесных сферах, ведь ты знала, что он неизбежно станет причиной твоих падений в будущем. Тогда я, Арито, взял его судьбу в свои руки и родился на Земле, чтобы иметь возможность помогать ему. Он стал моим сыном, я учил его правильно мыслить и направлял его. Но, повзрослев, он оставил меня и веру ради женщин. И пришлось ему постоянно рождаться в самых разных уголках Земли, и он раз за разом падал. Он искал тебя, но не мог найти, что ещё больше усложняло его жизнь. Первосвященник в Шестой Сфере следил за тобой, не позволяя воплотиться. Спустя много времени ты вошла в Шестое небесное кольцо, воссоединившись с Верховным Жрецом. С того момента он, согласно Закону, не мог больше препятствовать твоей свободной воле. Хотя ты была очень рада воссоединению, у тебя было ещё одно задание, которое ты хотела выполнить. И ты родилась добровольно, чтобы спасти своего бывшего сына. Эта жизнь стала твоей гибелью и вызвала новую карму, поскольку тобой двигала скорее чувственная привязанность, чем чистая духовная любовь. Первосвященник тоже был виноват в этом, своим нетерпеливым желанием воссоединения, не дав тебе полностью очиститься в Четвёртом Кольце. Он думал, ты уже искупила карму и больше не жаждешь Земли… Спешка вызвала падение, новую карму, поэтому ты всё ещё на Земле… Итак, ты покинула Верховного Жреца, хотя вам обоим было ясно, что добровольное воплощение связано с большой ответственностью и ты, скорее всего, снова падёшь… Ты родилась в период расцвета Японии, непосредственно перед рождением Христа. Первосвященник был очень опечален, но, хотя больше всего желал тебе счастья, помешать твоему воплощению не мог. Воссоединившись с ним, поднявшим тебя ценой отсрочки своего продвижения, тебе не следовало покидать его. Нужно было вам обоим исполниться благодати Шестого Кольца и изжить земные притяжения, чтобы ничто не смогло разъединить вас.
Во втором японском воплощении ты имела особо чувствительную душу. Тебя звали Хиномэ. Ты сошла с Шестого Кольца, потому была утончённой. Твои небесные духовные способности соединились с земными умственными способностями. Ты была романтичной и влюбленной в жизнь, зная, что, для завоевания мужчины, должна отличаться от других женщин… Эта жизнь в Японии началась прекрасно. Обладая большими духовными накоплениями, ты могла поднять дух мужчины, некогда бывшего твоим сыном. После первой жизни в Японии ты легко попала в Шестое Кольцо, где не бывала раньше. В том, первом японском воплощении, этот человек был твоим сыном, ты внушала его сердцу новые мысли. Ты никогда не могла жить без того, кто был магом в твоей первой земной жизни, когда ты, звавшаяся тогда Кикзигал, встретилась с ним. И ты добровольно пришла в Японию, чтобы воспитывать его как своего сына. Любовь двигала тобой. Ты, будучи чиста духом, во что бы то ни стало хотела возвысить его. Но ты не пожелала дождаться, пока он родится твоим сыном, и отринула небесное счастье. Когда же он был мужчиной, ты позволила ему соблазнить тебя и жениться на тебе. Будучи обезглавлен, по Закону он должен был снова стать сыном тебе. Если бы ты его оставила или вовсе не встретила, он всё равно бы умер, чтобы родиться твоим сыном. И так было бы лучше, Сантеми!..
Свершившегося не изменить. И ты чувствовала себя обязанной постоянно воплощаться, чтобы возвысить его. Я добровольно вмешался в его жизнь и принял смерть свою, по Духовному Закону великого единства. Первосвященник, в твоей первой жизни в Японии бывший жрецом Саэмоном, берёг тебя от падения. Но он до срока вернулся в духовный мир и забрал тебя с собой, чтобы защитить тебя от последствий ответственности за падение сына. Вместо тебя я, Арито, умер насильственной смертью, чтобы искупить грех твоего сына. Ты же знаешь, он был моим учеником и бросил меня. Когда меня схватили, он как раз проходил мимо и увидел меня. Мне стало очень жаль его, когда я увидел, как он в страхе сбежал. Затем он оставил и веру, пытаясь забыться с женщинами. Мне бы следовало освободить его от плоти сразу после своей смерти, ведь он какое-то время ещё служил высшему делу веры, и его карма ещё была хороша, был шанс подняться в более высокую небесную область. Но сил моих было недостаточно, хотя я и не хотел, чтобы ты стала свидетельницей падения сына и утратила веру. Пока мог, я берёг его. Моя смерть была примером и уроком ему. Благодаря этому он стал мудрее, но всё же недостаточно, и со временем отошёл…
Знай, Жрица, сегодня ровно 2000 лет с твоей первой жизни в Японии. О второй жизни скажу лишь, что женившийся на твоей дочери и так любивший тебя − тот же, кто забрал тебя у колдуна в первой земной жизни… Первое японское воплощение − поворотный этап в цепи твоих жизней. Близилось рождение Иисуса Христа, и каждый обитатель духовного мира стремился родиться в то время, зная, что такое воплощение поднимет на несколько ступеней. Потому такими трудными были воплощения незадолго до Рождества Христова. Первыми эту милость получили грешники. Трудности позволили им искупить карму. Многие падшие духи решили добровольно родиться и все муки претерпеть за Христа. Ты, Жрица, тоже родилась, зная, что страданиями спасёшься. Так было − и ныне есть… Великое искупление всегда через смерть. Но твой смертный час, Жрица, ещё не пришёл. Храни доверенное стадо, веди его в кошару Пастыря Доброго...
"В той стране были в поле пастухи в ночном дозоре у стада своего. Предстал вдруг им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им Ангел: "Не бойтесь; великую радость возвещаю вам: ныне в граде Давидовом родился всех людей Спаситель − Мессия, Господь; в яслях найдёте Младенца в пеленах − так узнаете Его". И явилось с Ангелом бесчисленное воинство небесное, славившее Бога и певшее: слава в вышних Богу, на земле мир, в человецех благоволение..." (Лк.2:8)
В правление императора Тэнно, основавшего династию Сыновей Солнца, на берегу озера Бива с чистейшими сине-зелёными водами, жил бедный композитор Ёсинака Асано. Целыми днями он играл на сямисэне и сякухати, а жена Юрико постоянно протирала музыкальные инструменты, стараясь, чтобы тряпка не задела струны и не расстроила инструмент, иначе муж сильно сердился. Но такое, всё же, частенько случалось. Ёсинака Асано горевал от того, что воины и аристократы предпочитали вульгарную музыку и песни, из-за чего не развивалась ни мелодика, ни инструментальная музыка. Он постоянно совершенствовал мастерство и мечтал, чтобы на придворных церемониях и в синтоистских храмах зазвучали вместо грубых песен изысканные мелодии. Сочинял проникновенную мистическую музыку и назвал этот стиль гагаку… Асано хотел создать оркестр с тремя флейтами, тремя струнными и четырьмя барабанами, и для начала выступить перед придворными. Если бы им не понравилось, можно было бы аккомпанировать традиционным церемониальным танцам. Но денег на столько инструментов не было. Были только сякухати, сямисэн и барабан. На флейте играла жена, дочь Хиномэ − на барабане, а сам он − на сямисэне. Маленький семейный оркестрик… Хиномэ была единственной отрадой его жизни. Почти каждый вечер играя на роскошных приёмах, он получал гроши. Но, видя большие чёрные глаза и мечтательное лицо Хиномэ, чувствовал гордость.
— Пусть в музыке ты − неудачник, но хоть наша дочь − совершенство, − снисходительно похлопывая мужа по плечу, говорила жена всякий раз, когда, устав от нищеты, хотела его уязвить.
В таких случаях его лицо каменело от обиды. Он высоко ценил свою музыку. Но отцовская гордость побеждала обиду, рот расплывался в улыбке. Голос Хиномэ для него был прекраснее звучания любого инструмента, а улыбка казалась небесной. Хиномэ исполнилось четырнадцать лет, она была вся − мечта и тайна, не человек, а скорее душа, спустившаяся с небес для внесения красоты в жизнь родителей. "Хиномэ" − значит "дочь Солнца". Вся проникнутая мистическими мелодиями древнего Ниппона, из своего сямисэна извлекала она звуки, которые способны были извлечь лишь небесные Ками. Хиномэ мечтала о рыцаре, который забрал бы её и любил до самой смерти. Родителей её мечты не удивляли, ведь у неё были замечательные видения и прозрения будущего. Она могла заранее сказать, кто посетит её в ближайшие дни, и будет ли музыка отца принята знатным обществом. Ей достаточно было посмотреть на лицо человека, чтобы описать его характер и главные события прошлого и будущего. Многие приходили к ней, чтобы узнать свою судьбу. И Хиномэ всегда предсказывала безошибочно, но не говорила о грядущих несчастьях. В Ямато были прорицатели, но слабее её. Мать хотела, чтобы Хиномэ стала гадалкой, но та даже слышать об этом не желала.
— Эта способность − Божий дар, не хочу наживаться на нём, — всегда отвечала она.
В пятнадцатый день рождения Хиномэ приснился чудесный сон, в котором ей явился неизвестный. Родителям о сне она не сказала. Это была её священная тайна, хранимая в глубине души. Во сне она ясно видела священника в сером одеянии, с которым они говорили, как старые знакомые. Но днём не смогла вспомнить его лица.
— Будь бдительна и помни своё призвание! Не дай влюблённости снова сбить тебя с пути! Ты столь небесно прекрасна, лишь чтобы возвысить дух того, ради кого родилась. Служи только ему, даже если он этого не заслуживает… На других не смотри… Приложи все силы, чтобы не пасть. — Священник замолчал и ласково посмотрел на неё. Сияющая фигура на вершине скалы была окружена облаками.
— Кто ты? — Робко спросила она.
— Я − часть издревле единого с тобой целого, и не могу подняться без тебя… Хиномэ, будь осторожна, ты ведь не земная женщина. Ты − Ками, не зря тебя зовут Дочерью Солнца…
Хиномэ не могла забыть того сна. Быть в обществе она и так не любила, и чувствовала себя счастливой, когда сочиняла дома с отцом или пела под его аккомпанемент на сямисэне... Ещё в детстве, когда Хиномэ смотрела на мальчиков, её охватывало волнение. В отличие от других девочек, она не кокетничала, а испытующе смотрела им в глаза, словно проникая вглубь сердца. Мальчики выделяли её из всех, но она никогда не искала повторного общения ни с кем из них. Однажды Хиномэ отправилась в синтоистский храм − простое бревенчатое здание в лесу. Там она раз в неделю, на праздничных церемониях, пела и играла на барабане в сопровождении арфы и флейты, а храмовые танцовщицы Мико в белых одеждах танцевали для безымянного Ками (Бога). Как стихла музыка, она вдохновенно запела:
— Чьи девы танцуют пред Богом, как цветы на ветру? Служанки Божьи! Могучий Бог радуется танцу верных дочерей, приятны Его слуху звуки арфы и флейты. Как цветы приветствуют Солнце, танцуют девы пред Господом своим!
Во время пения ей казалось, что душа, покинув тело, поднимается в небо − выше храма и древесных крон. И продолжала петь хвалу святому Богу, но уже не словами ритуальной песни, а бурной молитвы Небесному Владыке, чтобы рыцарь мечты явился и прекратил её страдания в ожидании встречи… Великий Ками услышал её мольбу и вскоре исполнил её. После службы она гуляла по лесу. Ни одного человека поблизости. Местность была мало населённой, лишь местами стояли отдельные дома. Вся в своих мыслях, она вдруг почувствовала, что кто-то идёт за ней. Глубокий мягкий мужской голос окликнул: «Хиномэ-сан!» − и, обернувшись, она увидела высокого широкоплечего воина с прямыми бровями... Он по-детски смотрел на неё тёплым ласковым взглядом, на поясе − длинный меч.
— Простите за беспокойство, Одзо-сан... — продолжил он фразой, обычной для японских мужчин при обращении к незнакомкам.
Хиномэ долго изучала его лицо.
— Это ты... — тихо прошептала она.
— Не составите ли мне компанию? — самодовольно продолжил мужчина. — Я − Арамура Дзюзо, в Киото учу рыцарей фехтованию… Услышав Вас в храме, я не совладал с желанием пойти за Вами, чтобы выразить восхищение Вашим пением.
Так Хиномэ познакомилась с человеком, ради которого вернулась с Небес на Землю. В его лице и глазах она сразу узнала свою судьбу и была счастлива, как никогда прежде… Узнала, что Дзюзо преподаёт геккен юным наследникам в замке Гиндзо.
Отец Хиномэ часто играл во время торжеств, и воин постоянно искал предлога передать ему послание, чтобы увидеться с Хиномэ. Постепенно они полюбили друг друга, что Хиномэ приписала воле судьбы. Позже выяснилось, что Дзюзо был легкомысленным повесой. Хиномэ пыталась привязать его красотой и телом, боясь, что иначе он покинет её, а без него она не сможет выполнить своё предназначение. Он был очень напорист, и она не смогла устоять перед ним. Вскоре они вступили в тайные любовные отношения. Встречались в заброшенной лесной хижине, и Дзюзо каждый раз обещал, что женится на ней, как только найдёт лучшее место…
Со временем Хиномэ узнала его непостоянный характер, но лишь почувствовала ещё большую ответственность за него, помня, что должна сделать из него порядочного человека. Хиномэ было шестнадцать лет, когда начались их отношения, и с тех пор она больше не могла жить без него. Счастливой никогда не была, зависимой − всегда. Эта привязанность и верность исходили из глубины её души, и она никак не могла избавиться от них, хотя и пыталась несколько раз. Дзюзо постоянно дарил ей маленькие подарки в знак любви. Однажды он спросил, каково её самое заветное желание. Хиномэ больше всего хотела, чтобы он женился на ней, и боялась сказать. В конце концов, ответила, что хочет старинный сямисэн, не менее пятидесятилетней давности.
— Я достану! — радостно сказал мужчина. — Завтра с утра буду в столице, там получу много денег. Но разве ты не хочешь чего-то большего?.. Такого, о чём осмеливаешься только мечтать?.. Проси, что хочешь, я всё исполню со временем!..
— Когда я, наконец, смогу жить с тобой, Дзюзо?
— Скоро! Это желание сбудется скоро. Желай большего!..
Хиномэ какое-то время подумала, глядя перед собой, и сказала:
— Если ты так хочешь услышать моё самое заветное желание, знай, что я всегда хотела играть на одной из трёх древнейших в Ямато бива. Отец говорил, одна из них хранится в семье Сакадзаки в Киото… Если бы они меня пригласили играть, я бы хотела сыграть на ней.
— Ты усложнила мне задачу, — серьёзно ответил Дзюзо. — Возможно, когда-нибудь ты сыграешь на ней. Но сямисэн ты точно получишь.
Через два дня отец отправил Хиномэ в столицу узнать, где в ближайшие недели будут вечерние празднества. На обратном пути, уже подходя к дому, она услышала громкие крики и увидела окружённого толпой человека. Подойдя ближе, Хиномэ изумилась, узнав Дзюзо, размахивавшего мечом. Хиномэ встала, как вкопанная. Вдруг заметила, что в другой руке Дзюзо тоже что-то держит. Прекрасный сямисэн, украшенный разноцветными лентами!
— Бейте его! — крикнул человек знатного вида. — Воровство − позор воина. Он украл сямисэн из дома Гиндзо, я видел. Это сямисэн сына Гиндзо Тадатоки… Я − его учитель. Этот человек зашёл в дом Гиндзо якобы узнать, будут ли в ближайшие дни вечерние собрания. Но, оставшись на минуту без присмотра, взял драгоценный старинный инструмент и ушёл! Бейте его без жалости, пусть стыдится, пусть навсегда пропадёт у него охота воровать. Смотрите, как он изысканно одет!..
Дзюзо, окружённый людьми, сверкая глазами, рассекал мечом воздух:
— Прочь! Иначе убью!
Но толпа была велика, все возмущались и не собирались отпускать вора. По неписанному народному обычаю воровать хоть и разрешалось, но пойманного вора изгоняли или казнили. Уже два воина с длинными мечами угрожающе приблизились к Дзюзо… Хиномэ побледнела. Неужели конец всем мечтам? Несчастье помутило её рассудок, и она сделала отчаянную попытку спасти возлюбленного, не думая, что может и себя подвергнуть позору.
— Подождите! — с деланной весёлостью воскликнула она, принужденно смеясь. — Отпустите его! Это всего лишь шутка, я одна во всём виновата!
Люди с изумлением посмотрели на неё. Два буси опустили мечи и церемонно поклонились прекрасной даме.
— Да ведь это певица из храма Катата! Ваш отец − талантливый музыкант!
— Верно, — сказала Хиномэ, приветливо улыбаясь, — а этот молодой человек − мой жених, мастер фехтования. Неужели вы думаете, что он мог украсть? Здесь только моя вина. Я рассказала ему, что хочу всего один день поиграть на прекрасном старинном сямисэне! Попросила достать такой инструмент, но с условием возврата в тот же день… Считается, если храмовый музыкант играет на сямисэне, владелец которого даже не подозревает, что его инструмент, так сказать, был украден, это придаёт инструменту особую ценность и приносит удачу владельцу... Пожалуйста, отпустите его, он сделал это только из любви. А вечером вернул бы…
Она так мило улыбалась, что оба воина и люди, минутой раньше желавшие расправиться с вором, в ответ невольно улыбнулись.
— Так это любовь! — крикнул один. — Это настоящий дзоай! Не зря я не верил, чтобы воин украл!
— Я принимаю ваши извинения, — ответил учитель. — Неудивительно, что даже мастер фехтования совсем потерял голову от этих прекрасных глаз. Итак, я верну сямисэн сыну моего господина и скажу ему, что благодаря этому событию он стал ещё более ценным… Но, кажется, Вы сказали, что он станет по-настоящему более ценным, только если Вы сыграете на нём?
Хиномэ улыбнулась ему, подошла к Дзюзо, взяла у него инструмент и ударила по струнам. Она играла и пела так красиво, что люди стояли, как вкопанные, и с изумлением слушали. Ей пришлось трижды повторить встреченную оглушительными восторженными криками песню, прежде чем им с Дзюзо позволили уйти. Так, благодаря Хиномэ, первая кража Арамуры закончилась счастливо. На самом деле, он вовсе не собирался возвращать инструмент. Хиномэ он солгал, что потратил на него все деньги. Хиномэ, всё прочитав на его лице, не упрекнула ни словом, не желая позорить любимого… Она была готова принести ради него любую жертву, любя его больше всего на свете. Ей было двадцать, когда Дзюзо вдруг заявил, что, наконец, готов жениться на ней, потому что скопил достаточно. Но они не могут позволить себе отдельное жильё, придётся жить с родителями. Хиномэ, на седьмом небе от счастья, была на всё готова… Но в доме её родителей было так тесно, что даже старая мать Дзюзо из соседней деревни не смогла бы жить с ними…
Дзюзо никогда не говорил о родителях, и молодая женщина только сейчас поняла, почему. Сначала он рассказывал, что происходит из знаменитого рода воинов, основатели которого служили ещё Дзимму Тэнно. Когда же его бедно одетая мать, опираясь на трость, пришла познакомиться с будущей невесткой, оказалось, что все слова Дзюзо − ложь. Мать его была простой трудолюбивой женщиной, в одиночку трудившейся на рисовом поле. Её муж, Арито, умер, когда Дзюзо едва исполнилось три года. Она воспитывала сына одна. Он всегда был предприимчивым, любил бродить, стремился прочь, а в шестнадцать лет покинул родительский дом, − рассказывала мать. Хиномэ сразу полюбила её. Старуха торопилась уйти, боясь встречи с сыном, который наверняка разозлился бы, увидев её… Хиномэ смотрела ей вслед со слезами на глазах и мечтала сделать из мужа порядочного человека, за которого не будет стыдно.… Но зря она старалась. Она не смогла привязать к себе мужа. Она верила, что сможет уберечь его от всякого зла. Но потом выяснилось, что он часто изменял, посещал женщин в столице и регулярно наведывался с друзьями в чайные. Но Дзюзо любил её несмотря ни на что, и был к ней очень плотски привязан. Хиномэ изо всех сил старалась быть весёлой и чувственной, чтобы удержать его. Она с утра до вечера создавала в доме уют, чтобы он чувствовал себя комфортно. Но Дзюзо выдержал в Катате два месяца и ушёл в Киото, якобы искать работу. В Киото проводил время с женщинами…
На четвертом году брака у них родилась дочка. Хиномэ воспитывала её в правилах религии, они ежедневно приносили в синтоистский храм цветы, Хиномэ учила дочь почитанию истинного Бога. Девочка, однако, была очень привязана к отцу, всегда расспрашивала о нём, и когда он бывал дома, сажал её на колени и рассказывал о женщинах в Киото, они весело смеялись. То, что Хиномэ такими трудами строила в душе дочери, Дзюзо легко рушил во время редких кратких визитов... Как-то после храмовой церемонии Хиномэ познакомилась с очень богатым человеком с добрым сердцем. Он скупал урожай и часто бывал в разъездах. Этот человек ей очень понравился, и с большим сожалением, против голоса сердца, она ответила отказом на предложение выйти замуж. Сказала, что никогда не оставит мужа и больше всего озабочена будущим ребёнка. Мужчина неправильно понял её и в тот же день попросил руки дочери. В семнадцать лет, через неделю после предложения, Ханако вышла замуж. Когда супруги ушли, Хиномэ, сдерживая слёзы, махала им вслед, а когда они скрылись из виду, вернулась в дом и заплакала…
Зять много раз приглашал её, но у Хиномэ всегда был наготове предлог для отказа. Одиноко тянулись годы. Родители умерли... Она целыми днями сидела в маленькой комнате, чинила музыкальные инструменты, сочиняла религиозные песни или музицировала и пела для себя… Когда ей становилось особенно грустно, она пела, облегчая душу, в небольшом бамбуковом лесу. Прохожие останавливались и слушали её песни. Пение доносилось и до крестьян, работающих на полях. Они с удовольствием слушали и пытались напевать песни Дочери Солнца. И через 1000 лет народ помнил её любимую песню:
Kami jon kono kata
Kawaranu mono wa,
Midzu no nagare to,
Koi no mici!…
Как-то, когда она, как обычно, пела, сидя у окна, в дверь постучал слуга зятя. Он почтительно поздоровался с Хиномэ и вручил небольшой свёрток − привезённый из столицы подарок его господина. Слуга передал сообщение хозяина, что у них с женой всё прекрасно, очень хотят увидеться, а пока − просят принять этот маленький подарок… Хиномэ удивилась и обрадовалась подарку. Развернула свёрток и увидела великолепный шёлковый зонтик с вышивкой ручной работы. На шёлке − восходящее красное солнце и жёлтая надпись: «Дочь Солнца, освещай нам путь, до самой смерти и даже после неё!» Хиномэ заплакала от радости, и после ухода слуги спрятала зонтик подальше в шкаф. Не хотела, чтобы муж нашёл его и опять грубил от ревности. Надеялась сохранить зонтик в шкафу, в наследство дочери…
Годы летели. Хиномэ уже сорок лет. По-прежнему работала дома одна, одинокая, муж всё гулял и месяцами отсутствовал дома, а когда ненадолго возвращался, был невыносим. Ныл, ворчал и придирался ко всему. В свои пятьдесят он оставался мастером меча и неплохо зарабатывал. Но все деньги тратил на женщин и сакэ. Сам − гуляка, а жену безумно ревновал. Вечно искал в доме доказательства измен, и вот, наконец, нашёл, − так он подумал. Роясь в вещах жены, нашёл красивый зонтик. Устроил скандал, дорогой зонтик сломал, а Хиномэ так сильно толкнул, что она упала. Он прежде никогда не позволял себе подобного, и этот поступок настолько сильно ранил её сердце, она была так оскорблена, что затворилась в своей комнате. Но уже через неделю простила мужа, только грустила о сломанном подарке.
Дождливым промозглым осенним днём Хиномэ вышла из фуро на холодный двор, простудилась и тяжело заболела. У неё был такой сильный жар, что уже на следующий день она бредила. Дзюзо испугался. Только сейчас он понял свою беспомощность без жены. Он сутки напролёт менял тёплые и холодные компрессы, но жар не спадал. На третий день она была между жизнью и смертью. Дзюзо заплакал и упал на колени. Молил не покидать его… Хиномэ же не слышала ничего, в бреду металась на татами. Но вдруг успокоилась и тоненьким, будто чужим, голосом, запела любимую песню:
— Издревле неизменны две вещи: проточная вода и таинственная неземная любовь.
Дзюзо безутешно зарыдал. Слёзы падали на одеяло. Женщина, страшно хрипя, попыталась набрать воздуха, и продолжила:
— Великий Бог радуется музыке своей дочери, звук бивы люб ему… Дзюзо, ты здесь? Подай мою биву… последний раз подержать…
Арамура Дзюзо молниеносно вскочил. Древняя бива! Ведь Хиномэ говорила, что самое её заветное желание − хоть разок сыграть на такой. Во всей стране их всего три. Одной владеет семья Сакадзаки. Нельзя дать ей покрытую слоем пыли обычную лиру, сиротливо стоявшую в углу. Только бесценную древнюю − пусть даже придётся украсть. Он верил, лира вылечит её...
— Подожди, пожалуйста, — хрипло прошептал он. — Я принесу тебе биву…
Он побежал к жене старого рыбака в бедную хижину на берегу озера, попросил позаботиться о Хиномэ, пока не вернётся. Путь через лес лежал мимо храма, где он впервые услышал пение жены. Он разрыдался. Трижды поклонился алтарю и чуть слышно прошептал:
— Могучий Боже, прости, что я растратил свою жизнь! Я должен был служить Тебе... но сияние женских глаз и шорох шёлка всегда уводили меня от Тебя. Я не заслужил такой жены… Помилуй меня и прости мне грехи мои. Молю, не забирай её...
Он замолчал − и всё ждал, ждал Божьего знамения, но ничего не произошло, даже листья в лесу не шелохнулись.
— Слишком поздно, — прошептал про себя Дзюзо, — я не успел...
Он опустил голову и поспешил в город. Взобрался на каменную стену замка Сакадзаки и тихо прокрался к беседке в дальней части сада. Однажды он бывал в этом богатом доме и прекрасно знал, где хранилась бива. По стене вскарабкался к окну, отодвинул бумагу и вошёл в комнату. Он и в темноте легко мог найти биву, закреплённую лентой на стойке. Разорвал ленту, взял лиру под мышку и поспешил покинуть дом тем же путём. У самой земли поскользнулся и упал. Не ушибся, но при падении лира так громко зазвенела, что, едва он поднялся, из кустов выскочили двое карауливших слуг и крепко схватили его. Позвали на помощь. Подбежали ещё двое крепких парней. Один из них был китайцем, это Дзюзо заметил, несмотря на отчаяние. У Арамуры не было меча, отбиться не смог. Мгновение − и он оглушён. Его приволокли к хозяину, немолодому, высокому, суровому господину. Он вместе с сыном, таким же высоким и статным, был в своей комнате. На стенах висели мечи.
— Господин, мы поймали вора! Он пробрался в павильон и украл биву! Гриф треснул!..
Глава дома Сакадзаки молча подошёл к стене и взял прямой меч.
— Наказание пойманному вору − смерть! — сказал он глухо и грозно. — Это мой худший меч, не желаю осквернять любимую катану его кровью!
Арамура Дзюзо понял, что пришла его смерть. Вспомнил о больной жене и вырвался, надеясь сбежать через закрытое окно. С невероятной силой он бросился к окну, состоявшему из многочисленных крошечных прямоугольных рам. Деревянные рамы сломались, но, к несчастью, он застрял в обломках и уже не мог выбраться. Щепки впились в тело, причиняя сильную боль. Князь Сакадзаки медленно подошёл и одним ударом отрубил вору голову… В тот миг умиравшая женщина в лесной хижине у священного озера Катата приподнялась на постели, раскинула руки, словно желая кого-то защитить, и безжизненно упала ниц. Жена старого рыбака встала и накинула на умершую лежавшее на низкой кровати шёлковое кимоно. Встала на колени, низко поклонилась, коснувшись лбом земли. Она молилась, чтобы древняя Богиня Ямато, Аматэрасу-о-Ми-Ками, приняла ушедшую душу дочери Солнца.
***
Кami yo shinkan ni megumi wo kudashi tamai!… Приветствую тебя, Жрица, да благословит тебя Бог! Чтобы ты лучше поняла эту жизнь, расскажу, что случилось с тобой после твоей первой жизни в Японии. Ты не попала в небесную область, где пребывал Первосвященник. Тебе нужно было недолго пробыть в четвертой, оттуда ты спустилась. Тебе никогда не пришлось бы снова воплощаться, − твоя душа была достаточно чиста, и Первосвященник терпеливо ждал тебя наверху, хотя прошло очень много времени, не давая ему возможности продвинуться вперед. Пока ты пребывала в потустороннем мире, твой бывший сын, с которым ты кармически связана, должен был воплотиться на Земле без тебя. Тебе не было покоя в небесных сферах, ведь ты знала, что он неизбежно станет причиной твоих падений в будущем. Тогда я, Арито, взял его судьбу в свои руки и родился на Земле, чтобы иметь возможность помогать ему. Он стал моим сыном, я учил его правильно мыслить и направлял его. Но, повзрослев, он оставил меня и веру ради женщин. И пришлось ему постоянно рождаться в самых разных уголках Земли, и он раз за разом падал. Он искал тебя, но не мог найти, что ещё больше усложняло его жизнь. Первосвященник в Шестой Сфере следил за тобой, не позволяя воплотиться. Спустя много времени ты вошла в Шестое небесное кольцо, воссоединившись с Верховным Жрецом. С того момента он, согласно Закону, не мог больше препятствовать твоей свободной воле. Хотя ты была очень рада воссоединению, у тебя было ещё одно задание, которое ты хотела выполнить. И ты родилась добровольно, чтобы спасти своего бывшего сына. Эта жизнь стала твоей гибелью и вызвала новую карму, поскольку тобой двигала скорее чувственная привязанность, чем чистая духовная любовь. Первосвященник тоже был виноват в этом, своим нетерпеливым желанием воссоединения, не дав тебе полностью очиститься в Четвёртом Кольце. Он думал, ты уже искупила карму и больше не жаждешь Земли… Спешка вызвала падение, новую карму, поэтому ты всё ещё на Земле… Итак, ты покинула Верховного Жреца, хотя вам обоим было ясно, что добровольное воплощение связано с большой ответственностью и ты, скорее всего, снова падёшь… Ты родилась в период расцвета Японии, непосредственно перед рождением Христа. Первосвященник был очень опечален, но, хотя больше всего желал тебе счастья, помешать твоему воплощению не мог. Воссоединившись с ним, поднявшим тебя ценой отсрочки своего продвижения, тебе не следовало покидать его. Нужно было вам обоим исполниться благодати Шестого Кольца и изжить земные притяжения, чтобы ничто не смогло разъединить вас.
Во втором японском воплощении ты имела особо чувствительную душу. Тебя звали Хиномэ. Ты сошла с Шестого Кольца, потому была утончённой. Твои небесные духовные способности соединились с земными умственными способностями. Ты была романтичной и влюбленной в жизнь, зная, что, для завоевания мужчины, должна отличаться от других женщин… Эта жизнь в Японии началась прекрасно. Обладая большими духовными накоплениями, ты могла поднять дух мужчины, некогда бывшего твоим сыном. После первой жизни в Японии ты легко попала в Шестое Кольцо, где не бывала раньше. В том, первом японском воплощении, этот человек был твоим сыном, ты внушала его сердцу новые мысли. Ты никогда не могла жить без того, кто был магом в твоей первой земной жизни, когда ты, звавшаяся тогда Кикзигал, встретилась с ним. И ты добровольно пришла в Японию, чтобы воспитывать его как своего сына. Любовь двигала тобой. Ты, будучи чиста духом, во что бы то ни стало хотела возвысить его. Но ты не пожелала дождаться, пока он родится твоим сыном, и отринула небесное счастье. Когда же он был мужчиной, ты позволила ему соблазнить тебя и жениться на тебе. Будучи обезглавлен, по Закону он должен был снова стать сыном тебе. Если бы ты его оставила или вовсе не встретила, он всё равно бы умер, чтобы родиться твоим сыном. И так было бы лучше, Сантеми!..
Свершившегося не изменить. И ты чувствовала себя обязанной постоянно воплощаться, чтобы возвысить его. Я добровольно вмешался в его жизнь и принял смерть свою, по Духовному Закону великого единства. Первосвященник, в твоей первой жизни в Японии бывший жрецом Саэмоном, берёг тебя от падения. Но он до срока вернулся в духовный мир и забрал тебя с собой, чтобы защитить тебя от последствий ответственности за падение сына. Вместо тебя я, Арито, умер насильственной смертью, чтобы искупить грех твоего сына. Ты же знаешь, он был моим учеником и бросил меня. Когда меня схватили, он как раз проходил мимо и увидел меня. Мне стало очень жаль его, когда я увидел, как он в страхе сбежал. Затем он оставил и веру, пытаясь забыться с женщинами. Мне бы следовало освободить его от плоти сразу после своей смерти, ведь он какое-то время ещё служил высшему делу веры, и его карма ещё была хороша, был шанс подняться в более высокую небесную область. Но сил моих было недостаточно, хотя я и не хотел, чтобы ты стала свидетельницей падения сына и утратила веру. Пока мог, я берёг его. Моя смерть была примером и уроком ему. Благодаря этому он стал мудрее, но всё же недостаточно, и со временем отошёл…
Знай, Жрица, сегодня ровно 2000 лет с твоей первой жизни в Японии. О второй жизни скажу лишь, что женившийся на твоей дочери и так любивший тебя − тот же, кто забрал тебя у колдуна в первой земной жизни… Первое японское воплощение − поворотный этап в цепи твоих жизней. Близилось рождение Иисуса Христа, и каждый обитатель духовного мира стремился родиться в то время, зная, что такое воплощение поднимет на несколько ступеней. Потому такими трудными были воплощения незадолго до Рождества Христова. Первыми эту милость получили грешники. Трудности позволили им искупить карму. Многие падшие духи решили добровольно родиться и все муки претерпеть за Христа. Ты, Жрица, тоже родилась, зная, что страданиями спасёшься. Так было − и ныне есть… Великое искупление всегда через смерть. Но твой смертный час, Жрица, ещё не пришёл. Храни доверенное стадо, веди его в кошару Пастыря Доброго...
"В той стране были в поле пастухи в ночном дозоре у стада своего. Предстал вдруг им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им Ангел: "Не бойтесь; великую радость возвещаю вам: ныне в граде Давидовом родился всех людей Спаситель − Мессия, Господь; в яслях найдёте Младенца в пеленах − так узнаете Его". И явилось с Ангелом бесчисленное воинство небесное, славившее Бога и певшее: слава в вышних Богу, на земле мир, в человецех благоволение..." (Лк.2:8)
Re: Барна Балог и венгерские медиаторы
Глава 13. Об Иисусе Христе
Я, Ти-Тониса Лама, бывший Первосвященник Тибета, скажу о святом Сыне Божием − Боге, сошедшем на Землю, Едином в Трёх, Спасителе и Подателе Благодати.
Вы, дети человеческие, не удивляйтесь! Знайте, Истина − одна, была, есть и будет. Скоро вы убедитесь в этом. Земля содрогнётся до основания и готова будет похоронить вас… Проклятие рукотворной техники падёт на Землю, магнитная буря пронесётся над полями и унесёт всех злых людей. Господь − славно Имя Его − отделит овец от козлищ и доброе зерно от мякины.
Но не бойся, бурей рассеянное дрожащее стадо! Ангел несёт весть вам, благословенным детям Водолея. Весть возвещает благодать на Земле: "Слава в вышних Богу, мир на Земле, в человецех благоволение".
Пришло новое время Союза Свободы Веры, который я назвал Братством Крестоносцев. От царственной религии древнего Тибета до Христианства, от Христианства до третьего откровения Святого Духа − все религии объединятся не человеческой, но Высшей Волей. Непосредственное общение с душами умерших и высших духовных Вождей утвердит людей эпохи Водолея на реальности Тонкого Мира. «Christianus» значит Христоноситель, но человечество оказалось недостойным этого имени и утратило право на него. Человечество нового века, ваши потомки − дети Водолея, назовутся Крестоносцами, а их Союз − Братством Крестоносцев...
Святой Дух будет учить их, как и предсказал Христос. О Святом Духе мы в Тибете знали за 800 лет до его рождения. Его ожидаемый Приход мы называли воплощением Бога. Рождение Христа изменило историю человечества, став поворотным моментом в жизни воплощённых и развоплощённых духов. Воздадим хвалу Единому Сыну Божьему, посланному Отцом во тьму мира, чтобы Он − подобно солнцу − осветил мир Божественным Светом. Своими страданиями Он избавил оскверненный преступлениями мир от грехов и всякого зла, взяв на Себя мировую карму. Понимаете ли вы, что это значит? Можете ли постичь неземное величие Божественной любви и преданности? Без которых Евангелие − Учение Божие − единственное ваше имущество и блаженное наследство, − не сохранилось бы...
До рождения Спасителя царил суровый закон кармы: око за око, зуб за зуб. Ты, Жрица, всей жизнью свидетельница тому. Павший должен был погасить все долги, «до последней йоты и черты», чтобы войти в преддверие Неба. Останься этот железный Закон неизменным, и без того медленное развитие человеческого духа увязло бы в перерождениях из-за кармических следствий. С Христом благодать Божия впервые сошла на Землю, чтобы изменить Закон.
Как бы вам объяснить... Представьте, что наш Вечный Отец − правитель царства, расположенного на горах у моря. Среди его детей есть блудные сыновья, которых влекут морские глубины. В этих глубинах они постепенно превращаются в людей-рыб, и их сыновья забывают, откуда они пришли. Всю жизнь они, как рыбы, поедают друг друга. Их жизнь, размножение и смерть проходят в море. Они не знают, что рядом с морем есть освещённые Солнцем горы, и не помнят, что горы эти − их вечный дом. Образ Отца некоторые хранят в сердце, отождествляя с Солнцем. Ждут восхода и стараются жить чисто. Но это трудно в мире, где Бог − голодный желудок. Упав лишь раз, под тяжестью Закона такой обитатель глубин уже не мог подняться… Великий царь сострадал блудным детям. Он видел, что они никогда не обратятся, совсем забыв о Нём, и нет никого, кто бы указал им путь на гору. В Небесных чертогах, на сияющем троне, с Сыном одесную, с Царицей ошую, в огненных венцах, в ослепительном свете и вспышках молний − Трое, казалось, слились в Одно…
И тогда Царь отделил Царицу от Сына и послал её в глубины, чтобы она, как в индийской легенде, родила Сына, который Сам стал бы Царём… Но недолго слушались люди-рыбы Сына, бывшего прекраснее, божественнее и человечнее их. Ведь он учил их такой нелепице, только представьте: запрещал топить и пожирать друг друга, если хотят они выйти из моря на
залитую солнцем вершину. Говорил, что вернуться в свой истинный дом можно, лишь если сильные будут помогать слабым во время плавания держать голову над водой и смотреть только вверх, на вершину… Люди-рыбы не поверили в царское происхождение Сына и казнили Его. Но Учение Его, указывавшее путь на вершину, в веках сохранилось в тёмном подводном царстве. И с тех пор последовавшие Учению, пусть и не сразу, после смерти пришли в солнечное горнее царство Отца, избавившись от необходимости возвращаться в море...
Так, с Христом − да славится Имя Его, − благодать Божия впервые сошла на Землю, чтобы отменить суровый закон кармы. И Слово стало плотью − то есть, проникло во всё человечество. Ведь раньше у грешника не было шансов измениться, карма заставляла его возвращаться на Землю. Но с рождением Иисуса Христа каждый судим по закону благодати, и даже если грешил полжизни, а затем раскаялся и не грешил, будут прощены грехи его. С тех пор карма уравновешивается не аналогичными породившими её событиями, но путём совершенствования астральных сил, на которые способно только христианское «Я» человека. Кто же не позволяет Христу искупить свою душу, должен снова и снова воплощаться в материальном мире и сносить удары хлыста старой и новой кармы, пока не очистится в огне страдания. Но позволившего воскреснуть Спасителю в своей душе Христос искупит... Только следуя внутреннему голосу и сознательно творя добро, можно постепенно выйти из-под власти закона кармы и перейти под власть закона свободной воли. Как сказал апостол Божий, закон не властен над следующим велением души...
Христианство перевернуло религии и учения мира. Жрецы древних религий больше не могли верить по-старому. Христос влил новое вино в старые мехи, и они лопнули. Жрецы и посвящённые древних религий разделились. Часть отвергла новое Учение, упорствуя в старой вере. Другая часть приняла откровения воплощённого Бога, соединяла их с древними истинами, признавала поразительные законы и укреплялась в вере... Но последних было мало, и большинство их стало христианами, не только поверив во Христа, но и крестившись в доказательство веры… Некоторые маги, языческие жрецы и колдуны противились новому. Используя силы природы, многих сделали отступниками и увели с пути Истины…
С рождением Христа борьба противоположностей на Земле ослабла, поскольку в Его ауре зло исчезало. Но искупление, всё же, длительный процесс, ибо Бог хотел дать достаточно времени для обращения тёмным духам, привязанным к земле и входившим в людей. Кроме того, в духовном мире было много падших духов, которые, только воплотившись, могли исправить свои грехи согласно старому закону. Каждый должен был покаяться в совершённом грехе и искупить его. Убийца должен был насильственно умереть. Если грехи земных воплощений были совершены до рождения Христа, можно было искупить лишь в земных телах. И когда Сын Божий стал плотью, пришла лучшая и прекраснейшая возможность для них расплатиться с долгами, отдав жизнь за Христа. Многих убили младенцами при Ироде. Других убивали по 30-40 человек. По тому, в каком возрасте был человек убит, можно было понять, сознательно или бессознательно он убил в прошлом. Если бессознательно или невольно, для погашения кармы достаточно было погибнуть сразу после рождения. Если же умышленно, искупление требовало мучительной смерти, часто через обезглавливание. Сам факт насильственной смерти не обязательно гасит карму. Но мученическая смерть за высший Идеал − великая заслуга. С рождением Христа появился новый вид людей, они и приняли Его Учение. Началось время Священного Писания, было создано Евангелие, содержащее вечную молитву и единственный вечный закон для человечества — Любовь. «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим! Возлюби ближнего твоего, как самого себя!» − сказал Иисус. Языческие времена не знали такой заповеди.
Ты, Жрица, в прошлой жизни в Тибете пришла к этому прекрасному возвышенному пониманию. Уже тогда ты жила по Учению Христа, что неудивительно, ведь Вечная Истина с тех пор, как существует Земля, проливается на неё, и каждый получает столько, сколько вмещает сфера его души.
Вы, читающие эти строки, примите Евангелие сердцем. Станьте мудрее благодаря Священному Писанию, которое сотрудники последних времён получили в дар от Святого Духа. Размышляя о Писании, о законах кармы и благодати, вы поймёте, что все несчастья и бедствия вызваны первоначальным падением, когда чистые духи, составлявшие нераздельное единство, захотели создать отдельный мир, и в результате возмущения и бунта ступень за ступенью всё глубже погружались в материю. И каждый дух разделился надвое, на позитивную и негативную части. С тех пор каждый дух ищет свою утраченную вечную половину. Часто одна из них становится для другой убийцей, соблазнителем, матерью, ребёнком, отцом, женой, мужем, пока, претерпев на Земле всевозможные вариации, они не объединятся, как в сплаве золото и серебро. Такое объединение никогда не происходит на Земле, но всегда в высших небесных областях, являясь Космическим Торжеством в окружении сонма ангелов. У каждого есть половинка, но кто она − такая же тайна, как отношения Иисуса Христа и Девы Марии. Христос был Сыном Бога, Одним из Трёх, Единых в Одном, и в таком качестве не имел половинки, но, став человеком и подчинившись, чтобы походить на потерянных собратьев, законам Земли и воплощения, Он получил Её. Вспомните рассказ о Царе и людях-рыбах.
В жизни Жрицы после сошествия Бога вы ощутите бесконечную благодать, с первых лет Христианства проливавшуюся на Землю. Блуждавшие в своих порождениях за одну земную жизнь получили возможность подняться так высоко, как никогда прежде.
Сказал Апостол любви:
— В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не познал. Пришёл к своим, и свои Его не приняли. Принявших же и доверившихся признал детьми Божьими − не от крови, плоти и вожделения, но от Бога рождёнными.
…И воплотилось Слово, и обитало в нас, и стали мы свидетелями славы Его, Единой со славой Отца, исполненного благодати и истины…
Я, Ти-Тониса Лама, бывший Первосвященник Тибета, скажу о святом Сыне Божием − Боге, сошедшем на Землю, Едином в Трёх, Спасителе и Подателе Благодати.
Вы, дети человеческие, не удивляйтесь! Знайте, Истина − одна, была, есть и будет. Скоро вы убедитесь в этом. Земля содрогнётся до основания и готова будет похоронить вас… Проклятие рукотворной техники падёт на Землю, магнитная буря пронесётся над полями и унесёт всех злых людей. Господь − славно Имя Его − отделит овец от козлищ и доброе зерно от мякины.
Но не бойся, бурей рассеянное дрожащее стадо! Ангел несёт весть вам, благословенным детям Водолея. Весть возвещает благодать на Земле: "Слава в вышних Богу, мир на Земле, в человецех благоволение".
Пришло новое время Союза Свободы Веры, который я назвал Братством Крестоносцев. От царственной религии древнего Тибета до Христианства, от Христианства до третьего откровения Святого Духа − все религии объединятся не человеческой, но Высшей Волей. Непосредственное общение с душами умерших и высших духовных Вождей утвердит людей эпохи Водолея на реальности Тонкого Мира. «Christianus» значит Христоноситель, но человечество оказалось недостойным этого имени и утратило право на него. Человечество нового века, ваши потомки − дети Водолея, назовутся Крестоносцами, а их Союз − Братством Крестоносцев...
Святой Дух будет учить их, как и предсказал Христос. О Святом Духе мы в Тибете знали за 800 лет до его рождения. Его ожидаемый Приход мы называли воплощением Бога. Рождение Христа изменило историю человечества, став поворотным моментом в жизни воплощённых и развоплощённых духов. Воздадим хвалу Единому Сыну Божьему, посланному Отцом во тьму мира, чтобы Он − подобно солнцу − осветил мир Божественным Светом. Своими страданиями Он избавил оскверненный преступлениями мир от грехов и всякого зла, взяв на Себя мировую карму. Понимаете ли вы, что это значит? Можете ли постичь неземное величие Божественной любви и преданности? Без которых Евангелие − Учение Божие − единственное ваше имущество и блаженное наследство, − не сохранилось бы...
До рождения Спасителя царил суровый закон кармы: око за око, зуб за зуб. Ты, Жрица, всей жизнью свидетельница тому. Павший должен был погасить все долги, «до последней йоты и черты», чтобы войти в преддверие Неба. Останься этот железный Закон неизменным, и без того медленное развитие человеческого духа увязло бы в перерождениях из-за кармических следствий. С Христом благодать Божия впервые сошла на Землю, чтобы изменить Закон.
Как бы вам объяснить... Представьте, что наш Вечный Отец − правитель царства, расположенного на горах у моря. Среди его детей есть блудные сыновья, которых влекут морские глубины. В этих глубинах они постепенно превращаются в людей-рыб, и их сыновья забывают, откуда они пришли. Всю жизнь они, как рыбы, поедают друг друга. Их жизнь, размножение и смерть проходят в море. Они не знают, что рядом с морем есть освещённые Солнцем горы, и не помнят, что горы эти − их вечный дом. Образ Отца некоторые хранят в сердце, отождествляя с Солнцем. Ждут восхода и стараются жить чисто. Но это трудно в мире, где Бог − голодный желудок. Упав лишь раз, под тяжестью Закона такой обитатель глубин уже не мог подняться… Великий царь сострадал блудным детям. Он видел, что они никогда не обратятся, совсем забыв о Нём, и нет никого, кто бы указал им путь на гору. В Небесных чертогах, на сияющем троне, с Сыном одесную, с Царицей ошую, в огненных венцах, в ослепительном свете и вспышках молний − Трое, казалось, слились в Одно…
И тогда Царь отделил Царицу от Сына и послал её в глубины, чтобы она, как в индийской легенде, родила Сына, который Сам стал бы Царём… Но недолго слушались люди-рыбы Сына, бывшего прекраснее, божественнее и человечнее их. Ведь он учил их такой нелепице, только представьте: запрещал топить и пожирать друг друга, если хотят они выйти из моря на
залитую солнцем вершину. Говорил, что вернуться в свой истинный дом можно, лишь если сильные будут помогать слабым во время плавания держать голову над водой и смотреть только вверх, на вершину… Люди-рыбы не поверили в царское происхождение Сына и казнили Его. Но Учение Его, указывавшее путь на вершину, в веках сохранилось в тёмном подводном царстве. И с тех пор последовавшие Учению, пусть и не сразу, после смерти пришли в солнечное горнее царство Отца, избавившись от необходимости возвращаться в море...
Так, с Христом − да славится Имя Его, − благодать Божия впервые сошла на Землю, чтобы отменить суровый закон кармы. И Слово стало плотью − то есть, проникло во всё человечество. Ведь раньше у грешника не было шансов измениться, карма заставляла его возвращаться на Землю. Но с рождением Иисуса Христа каждый судим по закону благодати, и даже если грешил полжизни, а затем раскаялся и не грешил, будут прощены грехи его. С тех пор карма уравновешивается не аналогичными породившими её событиями, но путём совершенствования астральных сил, на которые способно только христианское «Я» человека. Кто же не позволяет Христу искупить свою душу, должен снова и снова воплощаться в материальном мире и сносить удары хлыста старой и новой кармы, пока не очистится в огне страдания. Но позволившего воскреснуть Спасителю в своей душе Христос искупит... Только следуя внутреннему голосу и сознательно творя добро, можно постепенно выйти из-под власти закона кармы и перейти под власть закона свободной воли. Как сказал апостол Божий, закон не властен над следующим велением души...
Христианство перевернуло религии и учения мира. Жрецы древних религий больше не могли верить по-старому. Христос влил новое вино в старые мехи, и они лопнули. Жрецы и посвящённые древних религий разделились. Часть отвергла новое Учение, упорствуя в старой вере. Другая часть приняла откровения воплощённого Бога, соединяла их с древними истинами, признавала поразительные законы и укреплялась в вере... Но последних было мало, и большинство их стало христианами, не только поверив во Христа, но и крестившись в доказательство веры… Некоторые маги, языческие жрецы и колдуны противились новому. Используя силы природы, многих сделали отступниками и увели с пути Истины…
С рождением Христа борьба противоположностей на Земле ослабла, поскольку в Его ауре зло исчезало. Но искупление, всё же, длительный процесс, ибо Бог хотел дать достаточно времени для обращения тёмным духам, привязанным к земле и входившим в людей. Кроме того, в духовном мире было много падших духов, которые, только воплотившись, могли исправить свои грехи согласно старому закону. Каждый должен был покаяться в совершённом грехе и искупить его. Убийца должен был насильственно умереть. Если грехи земных воплощений были совершены до рождения Христа, можно было искупить лишь в земных телах. И когда Сын Божий стал плотью, пришла лучшая и прекраснейшая возможность для них расплатиться с долгами, отдав жизнь за Христа. Многих убили младенцами при Ироде. Других убивали по 30-40 человек. По тому, в каком возрасте был человек убит, можно было понять, сознательно или бессознательно он убил в прошлом. Если бессознательно или невольно, для погашения кармы достаточно было погибнуть сразу после рождения. Если же умышленно, искупление требовало мучительной смерти, часто через обезглавливание. Сам факт насильственной смерти не обязательно гасит карму. Но мученическая смерть за высший Идеал − великая заслуга. С рождением Христа появился новый вид людей, они и приняли Его Учение. Началось время Священного Писания, было создано Евангелие, содержащее вечную молитву и единственный вечный закон для человечества — Любовь. «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим! Возлюби ближнего твоего, как самого себя!» − сказал Иисус. Языческие времена не знали такой заповеди.
Ты, Жрица, в прошлой жизни в Тибете пришла к этому прекрасному возвышенному пониманию. Уже тогда ты жила по Учению Христа, что неудивительно, ведь Вечная Истина с тех пор, как существует Земля, проливается на неё, и каждый получает столько, сколько вмещает сфера его души.
Вы, читающие эти строки, примите Евангелие сердцем. Станьте мудрее благодаря Священному Писанию, которое сотрудники последних времён получили в дар от Святого Духа. Размышляя о Писании, о законах кармы и благодати, вы поймёте, что все несчастья и бедствия вызваны первоначальным падением, когда чистые духи, составлявшие нераздельное единство, захотели создать отдельный мир, и в результате возмущения и бунта ступень за ступенью всё глубже погружались в материю. И каждый дух разделился надвое, на позитивную и негативную части. С тех пор каждый дух ищет свою утраченную вечную половину. Часто одна из них становится для другой убийцей, соблазнителем, матерью, ребёнком, отцом, женой, мужем, пока, претерпев на Земле всевозможные вариации, они не объединятся, как в сплаве золото и серебро. Такое объединение никогда не происходит на Земле, но всегда в высших небесных областях, являясь Космическим Торжеством в окружении сонма ангелов. У каждого есть половинка, но кто она − такая же тайна, как отношения Иисуса Христа и Девы Марии. Христос был Сыном Бога, Одним из Трёх, Единых в Одном, и в таком качестве не имел половинки, но, став человеком и подчинившись, чтобы походить на потерянных собратьев, законам Земли и воплощения, Он получил Её. Вспомните рассказ о Царе и людях-рыбах.
В жизни Жрицы после сошествия Бога вы ощутите бесконечную благодать, с первых лет Христианства проливавшуюся на Землю. Блуждавшие в своих порождениях за одну земную жизнь получили возможность подняться так высоко, как никогда прежде.
Сказал Апостол любви:
— В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не познал. Пришёл к своим, и свои Его не приняли. Принявших же и доверившихся признал детьми Божьими − не от крови, плоти и вожделения, но от Бога рождёнными.
…И воплотилось Слово, и обитало в нас, и стали мы свидетелями славы Его, Единой со славой Отца, исполненного благодати и истины…
Re: Барна Балог и венгерские медиаторы
Глава 14. Прощание со Страной Восходящего Солнца
В правление императора Кейко, через пятьдесят лет после Рождества Христова, в Осаке жил знаменитый врач Хидэёси Синдзабуро. Из самых дальних уголков страны приходили страждущие, чтобы испытать чудесную целительную силу его рук. В тридцать лет у него родилась дочь, которую он назвал О-Цую, Утренняя Роса, − прекрасная, словно дочь богини Солнца Аматэрасу-О-Ми-Ками. Родители очень любили её. Для отца она была зеницей ока, он её баловал и, всегда с неохотой покидая дом по рабочей необходимости, в короткие поездки старался брать её с собой. Девочка росла религиозно настроенной.
В семь лет её охватило странное беспокойство, из-за которого она места себе не находила. Быстро переделав домашние дела, спешила к морю, садилась на берегу и часами смотрела на волны. Потом шла в синтоистский храм неподалёку и приносила в жертву цветы и бамбуковые палочки с разноцветными лентами. Наблюдала за религиозным танцем кагура, который исполняли перед алтарём мико − девственные танцовщицы в хакама и белых одеждах, с маленькими колокольчиками и веерами. Колокольчики при малейшем движении мелодично звенели. Танец издревле шёл под аккомпанемент барабанов и флейт...
О-Цую была религиозной не только из-за воспитания, но больше благодаря всегда ощущаемой тесной связи с надземным миром. С детства знала всё происходившее с отцом. Едва услышав о приходе странствующих прорицателей урамая, тотчас оправлялась искать их. Урамая не брали с неё платы, поскольку маленькая О-Цую сама предсказывала им. В десять лет она помогала отцу в диагностике и лечении. Ей достаточно было взглянуть в лицо больного, чтобы сказать, болит ли у него сердце, почки или лёгкие. У неё была прекрасная юность, она была счастлива и очень образована. Любила учиться, и отец учил её всему. Она даже научилась сложному методу письма, который применяли только священники при записях священных книг. В восемнадцать лет несколько человек звали её замуж, но она отказалась, по-прежнему оставаясь загадочной и недоступной. Все думали, что она устала от жизни, но это было совсем не так, просто она была замкнутой и мечтательной. Никто, кроме отца, которого она любила больше всего на свете, не в силах был развеселить её. Став взрослой девушкой, О-Цую с отцом держала себя как маленький ребёнок. Они часто сидели на татами, тесно прижавшись друг к другу, их плечи и лица соприкасались, и они часами говорили. Когда женихи исчезли, О-Цую смогла уделять больше времени кистям и бумаге. Она ощутила побуждение, какое-то внутреннее желание записывать свои мысли. После прочтения её первого произведения, отец сильно взволновался и убедил её писать ещё. Так она стала известной писательницей. Писала необычные сказочные истории, увлекавшие читателей. Одно из таких повествований, моногатари "Деревянные люди", прославилось во всей Ямато. В нём речь шла о Боге, создавшем человека и поселившем его на Земле. Человек бродил, размышляя, кто он, и зачем появился на свет. Он был один, тосковал. Шёл по безлюдной дороге, пока не устал. Присел, привалился к стволу уходящего в небо дерева и вскоре заснул. Во сне ему явилась прекрасная женщина с сияющим лицом и сверкающей короной на голове и увлекла его сквозь листву высокого дерева в небеса. Там они попали в великолепный дворец. В самой красивой комнате на татами, украшенном сверкавшими звёздами, сидел странный человек с белой бородой. Старик вырезал людей из дерева и играл с ними. Мастер − очевидно, правитель этой волшебной страны − носил сияющие одежды и головной убор. Прекрасная женщина, которая привела человека, была супругой правителя.
— Сядь, дитя моё, — обратился к человеку правитель, — посмотри на своих братьев и сестёр…
Человек сел и стал рассматривать деревянные фигурки. Они скоро ожили, стали ходить и говорить. Затем потребовали от своего создателя дать им разум и свободу воли, жалуясь, что невидимые тонкие нити, с помощью которых хозяин управлял ими, стесняют их движения, и хотели, чтобы хозяин убрал их. Мастер разорвал нити и вдохнул в свои создания разум и душу… И что же? Деревянные фигуры в гневе набросились друг на друга. Каждый хотел убить остальных, чтобы оставить только за собой право жить и двигаться. Среди них были более сильные и слабые. Вместо помощи, сильные уничтожали слабых. Тогда мастер отругал их, вырезал на деревянной доске законы и установил её так, чтобы деревянные куклы всегда видели, что правильно, а что − нет. Высшая заповедь была — любите друг друга. Деревянные куклы и эти законы оставили без внимания и продолжили враждовать. Мастеру стало грустно от того, что даже сделанные из самых благородных пород куклы столь несовершенны. Тогда он вырезал из своей руки куклу прекраснее других, похожую и на них, и на него. Эту куклу, своего сына, плоть от плоти своей, он сделал учителем и послал к другим куклам учить их. Сына звали Ясо. Он учил их законам, вырезанным на доске, которую они давно сожгли. Недолго Ясо учил. Едва он пришёл, его забросали камнями, а затем распяли. Среди деревянных кукол были жалевшие брата утонченного облика; они не забыли его наставлений и старались им следовать. Они тосковали по его сердцу, красный цвет которого просвечивал сквозь дерево. Судьба этих кукол была горькой. Их унижали и жестоко мучили. Но последователи Ясо, несмотря ни на что, были счастливы и с радостью принимали страдания, заметив обмотавшуюся вокруг ног невидимую нить, которая тянулась прямиком к большому дереву в сказочном лесу. Нить вела их сквозь древесную крону к Солнцу... Человек под деревом проснулся, протёр глаза и огляделся. Он с тоской вспомнил дворец. Ощупал руки и с радостью обнаружил, что они не из дерева. Затем медленно, тщательно ощупал ноги, и захотел найти невидимую нить...
Так О-Цую описала великое событие, произошедшее за тысячи миль от её страны. Учение Сына Божьего пришло в Ниппон лишь через несколько веков. Новообращённые христиане стали называть Сына Божьего Ясо, как пророчески написала в своём рассказе О-Цую. В начале первого тысячелетия, при жизни О-Цую, в японском синтоизме появилось новое течение, приверженцы которого придерживались взглядов, подобных взглядам Великого Учителя из далёкой страны. Мысль о любви наполнила землю, в каждой древней религии пробудилось стремление к обновлению.
О-Цую была очень религиозна и образованна. Узнав суть учения новой секты, она глубоко прониклась им. Познакомившись вскоре с проповедниками, она присоединилась к их работе. Ей поручили писать религиозные рассказы, которые потом жрецы рассказывали народу как притчи, которые трогали сердца лучше сложных концепций. Узнав о влиянии своих рассказов, О-Цую захотела полностью посвятить себя странствующему миссионерству. Попросила разрешения у отца, но тот, будучи сильно к ней привязан, впервые в жизни отказал. О-Цую расстроилась, но сумела понять, что отказ был вызван родительской любовью.
И, хотя между отцом и дочерью возникло напряжение, вскоре их объединила смерть матери. И в двадцать шесть лет О-Цую пришлось взять на себя всю работу по дому. Она решила, что отец, возможно, предчувствовал уход жены и поступил правильно, не позволив дочери покинуть дом. С той поры Хидэёси Синдзабуро жил только ради О-Цую, нежная любовь их стала сильнее прежней.
Раз из деревни, в двадцати милях от Киото, пришла бедная старуха, прослышав, что доктор бесплатно лечит бедняков. Когда подошла её очередь, О-Цую сказала:
— Там сидит бедная женщина, она серьёзно больна. Её срок пришёл. Проблемы с желчью, это ясно. Но слишком поздно.
— Впусти, — ответил отец, — я всё же проверю твоё заключение.
Осмотрев больную, он убедился, что её не спасти − гной распространился по всему телу, и удивительно, что она вообще смогла дойти. Доктор велел разместить её в отдельном доме с другими неизлечимыми больными. Через два дня, когда О-Цую ухаживала за ними, старуха схватила её руку и сказала:
— О-Цую-сан... Добрая госпожа... Пусть Богиня Солнца благословит твои руки, несущие помощь... Мне не дожить до вечера… Но не могу уйти с тревогой в душе. Послушай... У меня дома маленький сын. Не кровный, я просто воспитывала его. Мужчина, чья жена неожиданно умерла, доверил мне малыша. После смерти жены муж стал священником. Мальчику было четыре года, когда я его взяла. Отец служил далеко и не мог регулярно навещать его. Приходил, когда мог. А в последнее время − исчез, и мы выжили только благодаря соседям… Умоляю, найди мой дом в деревне Карама, возьми мальчика, — остановившись набрать воздуха, продолжила. — Не будет мне и в могиле покоя, если не буду уверена, что маленький Барамон хорошо воспитан... Воспитай же его! Я делала это из чистой любви… Ты вполне обеспечена! Госпожа, пообещай забрать его!..
Старуха упала на ложе, желтоватое лицо всё было в поту. Она смотрела на О-Цую с таким отчаянием, что та просто не смогла отказать.
— Обещаю, Оба-сан…
Мать облегчённо посмотрела на неё с уже не принадлежавшей земле улыбкой, и лицо её застыло. О-Цую накрыла тело и вышла. Она не могла объяснить себе, почему вдруг заплакала, ведь столько мертвецов перевидала. И какова же была сила жертвенной любви умершей, чтобы в нищете растить ребёнка, как своего…
— Отец, — сказала она доктору, — я только что усыновила неизвестного маленького мальчика.
Доктор в это время вытирал руки. Он отложил полотенце и озадаченно посмотрел на дочь.
— Что ты сказала?
— Я усыновила приёмного сына бедной старухи, которая только что умерла. Она сказала, что и в гробу не успокоится, если я не пообещаю взять её приёмного сына… Что скажешь?
— Так ты согласилась воспитать мальчика?
— Да, отец…
— Ладно, — улыбнулся доктор, — ты же знаешь, я тебе ни в чём не отказываю!
Так сирота Барамон попал в дом Хидэёси, и О-Цую воспитала его, как своего. Ему было восемь лет, активный, темпераментный, быстроглазый, с чёрными прямыми бровями, придававшими не по годам серьёзный вид. Попав после бедной хижины в богатый дом, он от изумления долго не мог оправиться. Привязался к О-Цую и считал её своей настоящей матерью. О-Цую полюбила его и чувствовала, что он изменил всю её жизнь. В дом пришла радость. Так они счастливо зажили втроём. Хидэёси рад был дочкиному счастью.
Через год произошло необычное. О-Цую с мальчиком сидели на татами в гостиной. Только она закончила вырезать бамбуковый меч для ребёнка, как вдруг ей показалось, что в комнату кто-то вошёл и смотрит на неё, хотя звука раздвижной двери не было слышно. Она отложила нож, повернулась и от испуга чуть не вскрикнула. В дверях стоял высокий, очень сильный, несмотря на худобу, мужчина с глубокими сияющими чёрными глазами. Он молча смотрел на неё. Длинное просторное коричневое одеяние было не японским. Он не сказал ни слова, даже не поздоровался, только смотрел. Затем сел к чайному столику и торжественно стал разливать чай. О-Цую была словно парализована, не в силах вымолвить ни слова. Но было странное чувство, что она уже где-то видела молчаливого незнакомца. Маленький мальчик же, увидев таинственного посетителя, подбежал к нему, обнял, прижался к лицу, ласкался и был очень счастлив. Незнакомец положил руки ему на голову и смотрел с любовью... Затем встал, снял с пальца кольцо − золотое, с особыми символами − и с поклоном передал О-Цую. Взяв кольцо, О-Цую ощутила тепло, такой мощной волной наполнившее тело, что ей пришлось выйти из дома. Как сомнамбула, она пошла в сад, села в беседке, приложила руку ко лбу, не в силах открыть глаз от внезапной сонливости. Но не уснула, а впала в провидческий транс, всё видя в полном сознании…
Гигантская гора, вершина − выше облаков. На вершине − огромное белое здание. В следующий момент она уже в монастыре. Первая мысль была, что это здание может быть только монастырём, где живут одни священники. Поняв это, она вскрикнула от радости. Голос её души звучал так же ясно, как наяву.
— Твердыня Гор! − радостно воскликнула она. − Твердыня Гор! Я вернулась!..
Она увидела Великого Ламу, у окна башни ждавшего Жрицу, исчезнувшую в далёком Кхеме...
— Я здесь! — яростно воскликнула она, — я вернулась! Хо-Тониса, не тоскуй больше!
Видение растаяло, и она снова увидела Первосвященника, но уже старым, согбенным. Он проводил обряд погребения Жрицы у пустого склепа. И её золотое кольцо он похоронил вместо неё. После долгой молитвы закрыл каменную плиту чортена...
— Гониса! — будто вспомнив что-то, вскрикнула она. — Гониса! Где ты? Что с тобой случилось?..
В следующее мгновение открыла глаза и обнаружила себя, сидящей в саду среди цветущих вишен. Кольцо сверкнуло под солнечными лучами, и она вспомнила видение.
— Прошлая жизнь, − поняла она. — Я точно помню… Когда-то я была жрицей...
Тут она вспомнила о незнакомце в комнате и поспешила обратно. Видение, похоже, было по земным меркам кратким, поскольку мальчик ещё сидел у незнакомца на руках. Когда вошла О-Цую, он встал и поклонился особым поклоном − вместо того, чтобы по японскому обычаю опустить руки вдоль бёдер, протянул их вперёд ладонями вверх. Он некоторое время смотрел на О-Цую. Потом, впервые с момента прихода, заговорил. Глубокий голос звучал подобно гонгу:
— Итак, я дал тебе когда-то принадлежавшее тебе кольцо. Даю тебе также того, для кого ты родилась... — Указав на ребенка, он продолжил. — Вспомни видение... Я − Арито, вестник.
О-Цую опустилась на колени и коснулась лбом земли, чувствуя безграничное почтение к незнакомцу, а когда выпрямилась, он уже исчез, не сдвинув дверей... О-Цую сначала приняла всё за сон, не в силах объяснить себе случившееся. Но, взглянув на кольцо, всё поняла.
Летело время. Она воспитывала Барамона, как собственного сына. Видение навсегда запечатлелось в её душе. С годами способности её росли, она имела замечательные видения. Благодаря им пелена невежества спала с её глаз, открылось прошлое и будущее. О-Цую знала, что её прошлое началось задолго до текущего воплощения, которое − лишь один день в цепи жизней. Об этом она написала красивый рассказ "Иноти-ва фудзен-но-томосиби" − ,,Жизнь подобна трепещущему на ветру пламени"... Видения посещали всё чаще, связь с духовным миром упрочилась. В трансе она общалась со старыми друзьями… О-Цую оценила значение кольца и часто в беседке смотрела на него, приходя в особое состояние. Часто думала об Арито, расспрашивала о нём, но никто не знал его…
Доктор продолжал трудиться. После потери жены он жил только работой, любя дочь сильнее прежнего. Ничто не могло ослабить эту любовь. Он восхищался ею, впадавшей в священный сон в саду среди сакур. Казалась, она ничем не занимается. Отец не догадывался, что дочь общается со старыми знакомыми. Лицо её от такого общения выглядело прекрасным и юным, освещённым улыбкой счастья, глаза полузакрыты. Доктор часто часами смотрел на дочь в таких случаях, нежно гладя её руки…
Хидэёси был человеком могучей энергии. При мысли о дочери любовь лилась из его глаз. Он любил своих больных, и все в городе любили его. Он был добр, умён и весел. Соседи часто видели, как он купался с дочерью в море. Они играли в воде, как дети. Мальчику он не уделял особого внимания. Взяв только ради дочери, полностью доверил ей его воспитание. Но всё необходимое для его воспитания и развлечений предоставлял.
О-Цую исполнилось сорок восемь лет. Она очень любила мальчика, и он любил её. В двадцать лет Барамон пошёл в город и узнал там, что О-Цую усыновила его. Он стал воспринимать её как женщину. Повзрослел, и грехи прошлых веков поднялись из глубин его сердца. Любовь к матери превратилась в физическое влечение, он стал преследовать её. Напрасно она взывала к его совести. Барамон видел в ней только женщину. Несмотря на разницу в возрасте, добивался любви. Какое-то время он ещё следовал заповедям религии, на которых был воспитан, но позже отверг их... уже несколькими годами раньше появились первые тревожные знаки. Он вёл себя всё хуже, часто огорчая приёмных родителей. Соседи постоянно жаловались, что он ломает ветви деревьев и убивает мелких птиц. Он даже пробрался в сад соседа, жившего через три дома, и совратил его юную дочь. Когда доктор стал ругать его, он дерзко ответил, что если ему будут мешать, уйдёт из дома… Он прекрасно знал, что не мог сильнее оскорбить О-Цую. Её горе было горем и её отца. Барамон был прощён и продолжил хулиганить в округе…
И снова нежданно пришёл Арито. Он молча бродил по дому в поисках молодого человека. Найдя же, отвёл в сторонку и долго беседовал. Обратил его в новую веру и посвятил. Кроме того, он освятил его, нарисовав ему на лбу магический крест. О-Цую узнала об этом потом. Обряд и таинственная личность отца из прошлой жизни мощно повлияли на Барамона. С юношеской горячностью он обещал исправиться. Он был горд оказаться сыном такого святого священника и решил последовать за ним.
Арито, попрощавшись с сыном, обратился к О-Цую:
— Дочь, я никогда больше не вернусь. Я выполнил свою миссию. Вы, оба, не сходите с пути, и я не буду нужен вам…
— Отец, не покидай нас! — умоляла О-Цую. — Скажи, хотя бы, кто ты! Вдруг мы больше не встретимся?
— Я ведь говорил, − Арито, вестник. На моей родине меня зовут Арау-па. Я − Первосвященник Бод-Юла. Мой дом − на Крыше Мира, среди снежных вершин, за морем, в тысячах миль отсюда. Когда-то он был и твоей родиной. Не спрашивай, как я пришёл из такого далёка. Полёт сознания − древняя тайна Бод-Юла… Ты когда-то тоже умела летать…
О-Цую только сейчас узнала надетый на госте необъятный меховой халат. В её видениях жрецы Страны Гор носили такие.
— Твой Первосвященник думает о тебе с большой любовью, — продолжил Арито, взглянув на неё сияющими глазами, — и ждёт тебя в высшем духовном мире. Твой отец скоро умрёт, останешься одна. Будь бдительна, на тебе большая ответственность! Теперь, госпожа, позволь проститься с тобой. Пусть в этой жизни тебе больше не понадобится моя помощь. Но, если нужда возникнет, посмотри на кольцо, и помощь придёт… Я имею право в этой жизни исполнить ещё одно твоё желание… А теперь, О-Цую, да благословит тебя Великая Мудрость. Знай, Она родилась на Земле! Но Её вера придёт в Ниппон спустя века... Радуйся быть современницей Бога… Будь счастлива и позаботься о моём сыне…
Они поклонились друг другу. О-Цую коснулась лбом пола, Арито протянул руки ладонями вверх по обычаю Бод-Юла. И медленно, паря в воздухе, ушёл… О-Цую вскочила, чтобы помахать ему вслед, но, посмотрев в окно, уже не увидела его…
О-Цую продолжила жить простой обыденной жизнью. Её все уважали. Она помогала отцу исцелять бедных. После визита Арито она и Барамона приобщила к работе. Но эффект от посещения отца был кратковременным. Вскоре он забыл об обещании. Не хотел ни учиться, ни работать, только донимал приёмную мать своими чувствами. Поняв, что ничего не получит, насовсем ушёл от приемных родителей… Сердце О-Цую было разбито. Она всё время винила себя в недостаточно хорошем обращении с ним, причинившем ему страдания. Стала избегать людей. Вскоре от переживаний умер отец. Дом опустел, жизнь утратила смысл. Как жить дальше?
Новая вера быстро распространилась в Ниппоне. Как женщине, ей не положено было проповедовать, но хотелось как-то участвовать в этой работе. Комфортная жизнь её больше не влекла. После смерти отца она раздала всё, кроме кольца. Она и раньше была милосердна, но теперь стала самой любовью, направив её на бедных и больных. Она многому научилась у отца, всегда любила заботиться о больных, была талантливой целительницей. Поэтому организовала сестринский уход. Предоставила свой дом проповедникам новой веры, устроившим в нём Дом милосердия, которым и стала руководить. Спокойная жизнь ушла в прошлое. Она не чуралась никакой работы, стирала, убирала, ухаживала за больными, изнуряя себя, чтобы заглушить боль потери близких. В свободную минуту шла на могилу отца, ушедшего уже последователем новой веры. Ветви большой яблони, весной все в цветах, склонялись над могилой. Отец сам выбрал яблоню, чтобы упокоиться под ней. Из окна маленького домика на холме видно было яблоню над могилой. Со смертью отца ушло и прекрасное счастливое время, и только у могилы О-Цую обретала спокойствие. Она всё чаще думала о смерти, чувствуя, что жить осталось недолго. Ощущала беспокойство от невыполненного долга и понимала, что только выполнение этой неизвестной задачи вернёт душе покой.
Через четыре года, в день рождения, снова было чудесное видение. Она увидела себя в вышитой одежде, с кольцом на пальце, в большом монастыре, со своим Верховным Жрецом, в окружении священников. Грустно бродила среди скал и нигде не могла найти покоя… Во всех видениях Первосвященник всегда был рядом. Вдруг она увидела его в незнакомой местности, где не было гор и скал, только невысокие холмы. В одеждах, подобных которым не было ни в Бод-Юле, ни в Ниппоне. Он окликнул её и помахал рукой. Он говорил о Любви, отречении и жертве. Ничего подобного она раньше не слышала. Дождавшись её, взял за руку и увлёк за собой в незнакомый храм. Люди выглядели иначе, чем в Ниппоне. Она стояла рядом с Первосвященником. На нём был хитон. Он подошёл к алтарю, указал на статую Бога, которую она не смогла как следует разглядеть.
— Готова ли ты следовать за мной и стать моей жрицей? — ясно услышала она его голос.
Подумав, О-Цую ответила:
— Пока не могу… на Земле ещё есть дела, — развернулась, накинула плащ и выбежала из храма. На пороге на миг обернулась и увидела Первосвященника плачущим…
Она вернулась в обычное состояние в слезах, с тяжёлым чувством. Осознала необходимость чистоты для выполнения своей миссии − воспитания мальчика. Он был странным существом, кармическим долгом, за который придётся ответить… Она упрекала себя и испытывала угрызения совести за то, что не всегда умела подойти к нему. Если бы умела, он, возможно, не оставил бы её…
После ухода из родительского дома Барамону пришлось многое пережить и часто выполнять унизительную работу. Время подумать было. Осознал, сколько горя он причинил приёмным родителям, раскаялся и вновь устремился к Богу. Испытав удары судьбы, он решил вступить в ряды армии последователей новой веры. В седьмой день седьмого месяца они отмечали праздник звёздной пары Танабата. В это время шла война между приверженцами старой веры, в основном, дворянами-буси, и незнатными последователями новой религии. Отряд Барамона воевал близ Осаки. Барамон был отличным бойцом, хорошо владевшим оружием. Он часто защищал и спасал своих товарищей. Он готов был жертвовать собой, но не столько по убеждению, хотя и обещал отцу жить по новой вере, сколько из-за невозможности видеть, как сильный мучает слабого… Он знал, что его отряд оказался меж двух огней, оттеснённый вражескими войсками к Осаке, у которой ожидали другие вражеские войска… Но он не думал ни о себе, ни об опасности, но лишь о матери, которую так любил. Отряд встал лагерем на ночь у морской бухты. Невообразимая тоска по дому, по матери заполнила его душу. Родительский дом, где он получил столько любви, всего в нескольких милях, и не было ему покоя. Он подумывал оставить отряд и разыскать мать. «Но ведь нельзя подвести товарищей!» — пришла вдруг мысль… Вместе с товарищами Барамон лежал в ложбине, использовавшейся как укрытие, закутавшись в халат. Над ним, в чистом небе, сияли звёзды.
— Сегодня богиня Танабата встречается со своим мужем Хокибоси на Млечном Пути... — мечтательно произнёс его товарищ Хагивара. — Правильно мы приняли этот старинный праздник… Празднуем его вместе со всеми, но не верим, что Танабата и Хокибоси − боги. Ведь мы сами − сыны Божьи, − так ведь, Барамон?
Тот почти не слушал, душой находясь дома после стольких лет разлуки.
— Твоя достопочтенная мать, писательница новой веры, написала об этом великолепное стихотворение… В нём сказано, что Ясо-Сан, Небесный Владыка, Сын Божий, милосердно разрешил разделённым Великой Небесной рекой мужским и женским звёздам встречаться раз в году… Так она переписала старую легенду…
Когда товарищ упомянул о матери, Барамону будто в сердце вонзили кинжал. Он даже не знал, жива ли она. О смерти приёмного отца слухи дошли.
— Хагивара! Послушай меня! — горячо прошептал он. — Я умираю от тоски по матери. Больше не выдержу. Я должен уйти отсюда!.. Сейчас же...
— Барамон! Как ты можешь говорить такое? Ты же не можешь нас подвести! И как ты минуешь вражеский лагерь?
— Прости! Что хочешь, думай, но мне надо идти!.. Если поймают, тем хуже для меня. Если умру − пожалуйста, пойди к моей матери и скажи ей, чтобы она простила меня... скажи, что я думал о ней в свой последний час... Сайонара!..
И он исчез в тени холмов, побежал в сторону Осаки. Добравшись до линии врага, попытался ползком преодолеть её. Собака его учуяла и подняла лай. Дозорный тут же вышел из палатки и наткнулся прямо на него. Барамон хотел выхватить меч, но не успел. Его привели к командиру.
— Кто ты, и что здесь ищешь? — закричал буси с суровым лицом. — Шпионишь? Прощайся с жизнью и головой.
Мысль об отсечении головы так напугала парня, что он попытался перехитрить командира.
— Меня зовут Хидэёси Барамон, — сказал он и, словно принуждённый нечистой силой, продолжил. — Я перешёл к вам, мне надоели новообращённые! Я больше им не верю… Если вам нужен хороший боец… — Барамон думал выиграть время, чтобы убежать позже.
— Так ты сын печально известной писательницы Хидэёси О-Цую? Она совершенно испортила древнюю религию Синто. Добрый улов! Сын великой проповедницы новой веры в нашем лагере! Позволяю тебе остаться. Но завтра будешь в наших рядах воевать со своими бывшими товарищами. Я поставлю за тобой соглядатая. Если не будешь храбро сражаться, я убью тебя. Запомни! А с твоей матерью покончим после битвы… Слишком большую бурю она подняла…
Барамон побледнел, колени задрожали. Положение безвыходное. Сражаться со своими братьями! О-Цую... надо предупредить её!.. На ночь его связали, сбежать не удалось. Пытался разорвать узы, но лишь очень устал. С первыми проблесками зари послышались воинские сигналы. Его развязали, дали меч и приставили надзирателя с катаной.
— Маэ-дзи! Вперед! — закричали воины...
Он, было, хотел никого не задеть мечом, но великан-надсмотрщик всё время грозил отрубить голову. Страх остаться без головы лишил Барамона мужества. Он побежал сражаться с единоверцами. Даже убил одного. Вдруг увидел лицо Хагивары и скорее был готов умереть, чем убить товарищей. Он повернулся к надсмотрщику и одним ударом обезглавил его. В следующее мгновение стрела пронзила ему спину и бросила на землю… Давно закончился бой, ушли победители и побеждённые. Остались мёртвые. Хидэёси Барамон вздохнул, пришёл в себя и удивился, что уже вечер. В тишине удивительной симфонией раздавался стрекот миллионов цикад. Он посмотрел на небо и увидел звезду Танабата.
— Ты была мне матерью, невестой и сестрой… Тремя в одной, — подумал он, и улыбка озарила залитое кровью лицо. Он вспомнил стихотворение О-Цую. Как часто они вместе читали его, когда он был ребёнком и купался в любви матери, — Небесную реку можно переплыть с помощью Господа, Ясо… Господи, передай моей сестре, я буду вечно ждать её…
Вечером, когда О-Цую тосковала по сыну, а он лежал с товарищами на песчаном берегу, в доме Хидэёси бесшумно раздвинулись двери, и вошёл Арито. Он выглядел всё так же молодо, всё так же высок, силён и строен. Волосы по-прежнему были черны, хотя О-Цую давно поседела. Она вскрикнула от удивления и радости, увидев после долгой разлуки дорогого человека.
— Арито-сан!.. Йоку ирассаимаста!.. — Она надолго застыла в земном поклоне.
— Приветствую тебя, Жрица! Во Имя Йе-ше, я пришёл! Пришёл, потому что ты недавно долго смотрела на кольцо, и настало время мне исполнить данное при нашей последней встрече обещание посетить тебя ещё раз. Я сказал тебе тогда, что день, когда я снова предстану перед тобой, будет для тебя днём великой печали. Пусть Небо убережёт тебя от неё. Ты позвала меня... я здесь! Каково твоё самое большое желание? Но будь осторожна, произнося его! Близится день твоей смерти. Дальнейшая судьба зависит от того, будет ли твоё желание земным или небесным!..
— Я хочу женить сына! — ни минуты не размышляя, ответила О-Цую. — Я хочу увидеть его перед смертью…
В сияющих чёрных глазах Арито мелькнула печаль.
— Ты не должна желать этого, моя госпожа! Довольно тебе знать, что он так же сильно стремится к тебе, как и ты к нему… Прошу, не думай больше о нём... — В спокойном голосе звучала теперь мольба. — Если будешь так стремиться к нему, он почувствует это, и ты снова привлечёшь его… Для него сейчас лучше всего одиночество... сейчас, когда он пытается спасти свою душу, за волосы вытаскивая её из бездны грехов… Вы встретитесь в высшем мире, и оба будете счастливы. Ещё раз прошу перестать убиваться по нему!..
— Но ты обещал исполнить моё последнее желание. Я хочу перед смертью увидеть его!..
С великой печалью в лице Арито поклонился.
— Да будет по твоему желанию! Я − лишь вестник, слуга Первосвященника из Шестого Кольца. Ты была Жрицей Бод-Юла, и я не имею права влиять на твою волю. Завтра утром, в час тигра, увидишь его… Встретимся в высшем мире. Я возвращаюсь на свою вечную родину.
После этих слов он покинул дом так же бесшумно, как и пришёл, навсегда исчезнув из жизни О-Цую… Женщина осталась одна. Она с нетерпением ждала сына. Достала из шкафа самое красивое платье, светло-голубое шёлковое кимоно и оби, положила его на кресло, чтобы надеть с утра. Засыпая, долго молила Бога простить её за то, что воспитала вверенного ей мальчика не должным образом… Она проснулась рано утром и приготовилась. В зеркале выглядела моложе. Молодая O-Цую улыбнулась ей. В час тигра в саду послышался шум. Она в нетерпении вскочила, рванула бумажную дверь... и увидела человека в лохмотьях, с залитым кровью лицом, несущего на плечах безжизненное тело. Он опустился на колени и положил тело на пол перед ней. Сам лёг рядом, потому что все силы оставили его.
— Я привёл Барамона к тебе, госпожа... Такова была последняя воля… Меня зовут Хагивара Таро, я был его другом. Я − твой последователь, иду тем же путём. Мы верили в новое учение…
Тут О-Цую вспомнила слова Арито и поняла, что настал и её последний час. Она опустилась на колени перед трупом и трижды совершила одзиги, как положено при посещении дорогого гостя. Встала, подошла к шкафу, достала старое кимоно, чтобы положить на тело Барамона… Снаружи тишину сада нарушили крики и лязг оружия. Хагивара устало встал и снял с пояса меч.
— Это была большая битва, моя госпожа... Я поступил неправильно, не следовало приносить его сюда. Там буси, пришли за мной… Ужасно жаль, я не хотел. Они поклялись отомстить... Уже убили сторонников новой веры на окраине города и разрушили их дома...
— Сюда! — послышался хриплый голос. — Здесь живёт женщина, которая пишет религиозные послания!..
Хагивара развернулся и бросился на спускавшихся по лестнице. Двоих убил, третий вонзил ему в грудь кривой наганата. О-Цую всё это оставила без внимания. Стояла на коленях перед мёртвым сыном и говорила с ним. Вошёл мужчина, свирепо взглянул на неё. Он был не из Ниппона, − из дикого племени айнов. Дважды вонзил кинжал в спину коленопреклоненной женщине... О-Цую с тихим вздохом упала лицом вниз рядом с Барамоном, голова её легла ему на грудь. Воин какое-то время смотрел на мать и сына, затем − словно испугавшись своего поступка − вышел… Она не сразу умерла. Когда через два часа соседи обнаружили её, О-Цую была жива. Они захотели отделить её от мертвеца, но она отказалась. Говорить уже не могла, только головой покачала. Потом собрала все силы и прошептала:
— Похороните меня и сына в могиле отца под яблоней!.. — И потеряла сознание.
Перед самой смертью, пришла в себя и прошептала что-то. Соседи наклонились и услышали её последние слова:
— Не могла дождаться
Цветения дикой вишни…
Теперь, когда цветы опали и завяли,
Увядает и моё бедное сердце.
***
Kami yo shinkan ni megumi wo kudashi tamai!… Привет, моя Жрица, да пребудет с тобой милость Божия!.. Третья жизнь в Японии, на первый взгляд, исполнена совершенства и достоинства, твоя душа поднялась высоко. Каждый, прочитав эти строки, уверится в её безупречности. Но посуди честно!.. Ты родилась спасти своего сына, ради него покинув Шестой Небесный круг. Ты добровольно выбрала воплощение и оставила Первосвященника, как в Твердыне Гор восемью веками раньше… И тогда, и сейчас, ты сделала это из-за плотской привязанности к одной и той же душе. Хотя ты говорила Первосвященнику и Безымянному о желании спасти эту душу, − это не было правдой. Ты всё ещё любила его земной любовью и надеялась соединить приятное с полезным. В твоей жизни было целых два искусителя. Один из них − твой отец. Ты очень любила его, потому что в прошлом была ему женой, и он окружил тебя тогда большой любовью. Он забрал тебя у колдуна в твоей первой земной жизни. Главный же искуситель − тот, кто всегда был причиной твоего падения. Если бы у тебя в этот раз были отношения с этими двумя как с мужчинами, ты бы опять пала… Первосвященник предвидел это и устроил так, что ты родилась дочерью врача, миновав первую опасность. Второй опасности ты избегла из-за большой разницы в возрасте с искусителем. Он не должен был стать и твоим кровным сыном, чтобы ты выдержала искушение. Вот, на что способна настоящая, чистая любовь! Первосвященник послал меня, Арито, на Землю, я должен был родиться ради тебя в третий раз. Я устроил так, чтобы ребёнок пришёл к тебе позже через меня, и я мог бы чаще навещать тебя… Я принёс тебе старое кольцо из Тибета и посылал тебе видения, чтобы ты узнала прошлое, получила новые мысли. Поэтому ты стала писательницей, и благодаря твоим рассказам стало известно о грядущем христианстве и спасительной жертве Иисуса Христа. Ты имела видения будущего, где ты снова оставляла Первосвященника...
Важно было то, что ты и твой сын умерли одновременно. Вы оба служили новым идеям. Так и должно было быть, потому что только так ты могла вернуться в Шестое Небесное Кольцо. Сын твой мог, в лучшем случае, получить лишь некоторое облегчение кармы и достичь Четвёртого Кольца. Но он опять уклонился, ещё подростком. Ты должна была воспитать его готовым достойно умереть ради новых идей. Но ты была слишком уступчива и недостаточно сурова. Поэтому, узнав, что ты ему не родная мать, он влюбился в тебя, вместо ещё большего уважения… Он покинул родительский дом, и ты знать не знала, что в отчаянии он всё же сбился с пути. На некоторое время он примкнул к новообращённым, но скучал по тебе, а тебя не было рядом с ним, когда он так нуждался в тебе. Ты посадила семя, и семя упало в хорошую почву, но его следовало поливать. Ты этого не сделала, и побег засох. Вера его была недостаточно крепка. Он тосковал по тебе. Тоска вновь навалилась перед великой битвой, которая могла решить его судьбу навсегда… Когда мы виделись в последний раз, я предупреждал тебя, чтобы ты не печалилась о нём. Этим ты только усилила его тоску, и он не смог действовать разумно… Приняв мой совет, вы оба пришли бы в Шестое Кольцо. Как это было бы прекрасно! Но он тосковал по тебе − вместо преданности товарищам. Ему не следовало переходить в лагерь врагов. Его вера в Высшую Силу была недостаточно прочной. Так он пал. Если бы выжил, ты бы пала вместе с ним. Чтобы облегчить твою карму, Первосвященник был вынужден сначала освободить от тела юношу. Он отступил от новой веры, но не успел согрешить более тяжко… Вслед за ним Верховный Жрец и тебя забрал домой, опасаясь, что из-за смерти сына ты утратишь веру и долго не сможешь вернуться в Шестое Кольцо… Поскольку твой путь снова прервала смерть, ты могла войти только в Четвертое Кольцо. Первосвященник уже знал, что ты снова будешь тосковать по мужчине на земле. Он так на тебя влияет, что ты не можешь жить без него... Поэтому Первосвященник решил родиться в твоём следующем воплощении сам, чтобы своей духовной силой поддержать тебя…
Я, Арито, всегда был рядом с ним, служил ему и помогал. Я родился и выполнил свой долг. Первосвященник всё это предвидел. Он предан своей духовной семье. Очень редко дух Шестого Кольца готов воплотиться для помощи оставшимся членам семьи. Только в особых случаях милость Божия допускает это, ибо Закон защищает высшую духовную ступень. Но безграничная и чистая любовь Первосвященника к тебе преодолела все преграды, чтобы ты смогла подняться. Жрица, пойми беспредельную любовь Высших, учись и подражай.
В следующей жизни ты пожертвовала собой ради любви!..
__________
Краткие пояснения:
АМА, ИНОТИ И КОКОРО 魂 тама, 命 иноти и 心 кокоро - три "души" по-японски. Теория структуры духовной сущности человека, правителя и божества в традиционной японской культуре. Такую троичную структуру духовной сущности, разумеется, нельзя воспринимать в расхожем смысле − как "троедушие", потому и слово "душа" в заглавии стоит в кавычках.
Из статьи Е.С. Бакшеева (Российский институт культурологии, Окинавский университет искусств)
Итак, настоящая статья посвящена трем основным понятиям традиционной японской духовной культуры (тама="душа", свободная душа; иноти="жизнь", телесная душа; кокоро="сердце", эмоциональное сознание) и их взаимосвязи между собой. Подобные исследования довольно редки в отечественном и западном японоведении; нет ясного видения этих проблем и среди японских ученых. Между тем, без понимания этих концептов невозможно адекватное изучение многих ключевых вопросов японской культуры: представлений японцев о себе и внешнем мире, традиционной религии синто. То, что принято называть "традиционной японской культурой", сформировалось под мощным китайским влиянием. Тем более важен анализ древнейших истоков духовной культуры японцев, их архаичного мировоззрения, что позволяет понять особенности национальной культуры.
Краткий словарь основных понятий и терминов
Моно - "вещь, существо, всё сущее"; рассматривается как некое первичное вещество из которого возникло и состоит всё сущее (божества, люди, животные, растения, предметы). В древней Японии моно - это всё живое и неживое в нераздельности телесного и духовного. Знак, читаемый по-китайски гуй и означающий "демон, бес", при фонетической записи японского фольклора и раннеписьменных текстов иногда использовался в значении "вещь", "нечто", "то, что". Затем произошло расщепление синкретического представления на отдельные понятия "предмет", "человек" и "дух". Моно - духи всех живых и неживых природных объектов (лес, горы, реки), свободные души, покинувшие тела или объекты (сэйрэй // цзинлин), духи мертвецов, призраки (сирё:) (ср. кит. гуйу), духи животных. В древности моно, подобно тама, воспринималась как "духовная сила", содержавшаяся в оружии (мононогу), других "священных" предметах, в магических формулах. При эстетическом анализе поэзии моно характеризуется как сокровенное ядро вещи, ее дух.
Моно-но-кэ - с IX-XII в. злобные духи живых и усопших, одержимость которыми приводила к болезни и смерти. Кэ / кай (кит. гуай) в позднесредневековой и народной демонологии породило целый класс оборотней и привидений ё:кай.
Икирё:, икисудама (= моно-но кэ) букв. "живые души" - злобные души живых людей, обычно женщин, которые преследовали своих недругов независимо от воли их носителей.
Судама - горный, лесной дух, дух дерева, камня, привидение-оборотень с телом демона и лицом человека.
Горё: - "священный дух" - навлекающие беду души знатных особ, умерших неестественной смертью, а также духи-божества болезней.
Онрё: (кит. юаньлин) - "мстительный дух" мертвого или живого человека.
Они. Этимология слова связывается с "они" ("невидимый") - так прочитан иероглиф, который обычно читается "ин / какурэру" (кит. инь) - "скрываться, удаляться, скончаться". Термин они впервые встречается в фудоки (историко-географические описания, 713 г.), где записан биномом, читаемым как тими (демоны, сходные с они). Они стали ассоциироваться с миром мертвых в "Нихон сёки" (миф об Идзанаки и Идзанами), где уже использован ставший традиционным иероглиф (кит. гуй). В древности термин они, очевидно, охватывал целый спектр сверхъестественных существ от невидимых моно до видимых тими и ё:кай. Поскольку впоследствии термин моно-но кэ широко использовался для обозначения невидимых человеческих душ (духов), под они и ё:кай стали пониматься видимые фантастические существа (антропо- или зооморфные). Таким образом, слово они изначально означало навь, неупокоенный бродячий дух мертвеца, злое земное божество, затем - "привидение, бес, черт, демон".
Тамакадзэ - "/злой/ дух-ветер" - северный и северо-западный муссон с сильными и неожиданными порывами, дующий зимой и несущий болезни (ср. камикадзэ - "божественный ветер", "ветер-божество"; ветер считался также средством передвижения богов). Издавна в синтоистских храмах, расположенных с севера, северо-запада и северо-востока от столицы, проводились обряды по усмирению тамакадзэ. Так, уже с VII в. в 4-й день 4-го и 7-го месяцев в храме Тацута (на северо-западе от местности Асука, где находилась ставка государя) совершались обряды с исполнением молитвословия (норито) "Празднество божества ветра в Тацута". На северо-западе от Асука и новой столицы Нара также находился район Идзумо, в котором с древности локализовали "страну мертвых". В IX-XII вв. на эти представления наложился культ горё:.
Кагами - зеркало; записывается заимствованным из Китая знаком, но его этимология: кага / кагэ (образ) + ми (видеть).
Сугата - "фигура, облик, вид" - призрак-душа усопшего, который видят живые (в том числе во сне).
Мусухи (мусуби) (обычно записывается биномом "сан / уму" + "хи / рэй") - "сакральная производительная сила, плодородие". В этом смысле мусухи близко китайской "животворящей силе дэ", с помощью которой "Небо взращивает все сущее". В текстах фудоки в имени бога Каму-мусуби-но микото формант "мусуби" записан иероглифом кон // хунь, что указываeт на то, что понятие мусуби появилось раньше тама. Хи - "дух, духовная сила". Хито - совр. "человек", хико - "мужчина", химэ - "женщина" в древности означали, что они обладали такой силой и даже имели статус типа жреческого или шаманского.
Ками - дух, божество, бог. Важнейшее понятие всей японской культуры, народных культов и синтоизма. Состав чрезвычайно разнообразный; выделяется четыре основных типа: топонимы, антропонимы, имена вещей и функции, - которые функционально могли соответствовать или социальным группам, кланам, деревням, или же ведать здоровьем и благополучием людей. Они могут быть бесформенными и бесплотными, зоо- или антропоморфными, природными объектами или артефактами. Происхождение термина ками связывается с тунгусским "кам" ("шаман"), с корейским "ком" ("медведь") или с айнским "камуй" ("бог, дух") или же с исконно японскими "ками" - "верхний, высший", "кума" - "уединенное тенистое место, укромный уголок" или "куму" - "уединение, затворничество". В словаре X в. "Вамёсё" указаны топонимы Кума, Кумасиро, Кумасинэ, Кумано, Кумагая. По одной гипотезе, слово тама пришло в японский язык из аустронезийской культуры, а ками - из алтайской общности. По другой, слова ками, тама, иноти - из айнского языка.
* * *
Тама (тамасии) - "свободная душа"
Представления о тама - "душе" (духе, жизненной силе, магической силе, /духовной/ энергии, харизме) - стержневая идея традиционной японской религии и культуры, особенно на раннем этапе их развития. Если в официальной синтоистской религии центральным понятием является божество, или дух (яп. ками, кит. шэнь), то в народных верованиях и в традиционных обрядах, выступает другая сверхъестественная сущность - душа, по моей терминологии, "свободная душа" - тама, или тамасии.
Тама - синоним тамасии, в древности - тама-си-хи - "дух / в виде / шара". Это представление существовало уже в VIII в.; считалось, что души покойников могут появляться из могилы в виде голубоватых огней, шаров фосфоресцирующего огня, которые передвигаются в воздухе. Отсюда - термин хитодама (букв. "душа человека") - душа мертвеца. В антологии "Манъёсю" (VIII в.) (песня N 3889) говорится: "Я буду всегда помнить ту могилу в ночь дождливую, когда один на один встретил твою мертвую душу - голубоватый призрачный огонь". Их также называли "бесовские огоньки" (ониби).
Иногда за души мертвецов принимали светлячков, поскольку время их массового появления совпадало с праздником поминовения усопших о-бон (середина августа). В "Исэ-моногатари" ("Повести Исэ", X в.) светлячки неоднократно упоминаются в связи с похоронами (напр., N 38,44). Причем высоко взлетающий вверх светлячок ассоциируется с душой усопшей, возносящейся к небесам: "Светляк летающий! Ты доберешься до неба самого..." (пер. Н.И. Конрада). Светлячков также отождествляли и с душами живущих людей. Отлет души из тела живого человека часто изображался в литературе Хэйан (IX-XII вв.). Один их таких примеров можно обнаружить у поэтессы Идзуми-сикибу в антологии "Госю:исю:" ("Последующее дополнительное собрание поэзии", XI в.; св. 20): "Погрузившись в раздумья, я поймала светлячка, /прилетевшего/ из долины - не моя ли то душа, что беспечно отлетела из моего тела".
Солнце также стали воспринимать как "Божественный дух в виде шара, сияющий в небесах" (яп. Аматэру митама; отсюда - имя богини Аматэрасу). Далее, название тама было, очевидно, перенесено на божество-покровителя какой-либо местности - кунитама ("божественный дух земли / страны"). [23] Слово "тама" входит во многие термины, описывающие духовную структуру окружающего мира: кодама - букв. "дух дерева" (впоследствии "эхо"); инадама - "душа риса"; котодама - букв. "душа слова" - словесная магия; тамакадзэ - "/опасный/ дух-ветер" - северный и северо-западный муссон, несущий болезни.
Японские ученые придерживаются теории о трех стадиях развития древнейших верований: аниматизма, анимизма и веры в индивидуальные божества. По их мнению, на первой стадии (неолит) появились верования в некую безличную силу тама, имевшую характеристики полинезийской мана. На второй стадии (рубеж эр), когда сакральное / нуминозное уже обрело конкретные формы и стало связываться с реальными объектами, сложилась вера в тама и моно. На третьей стадии (первые века н.э.) сформировалось понятие об отдельных божествах-духах ками. Синтоистские теологи считают, что такие представления развивались от комплекса "тама, моно, они" к комплексу "синрэй (шэньлин), ками". Архаичные представления о сакральном и нуминозном отражают неоднородность истоков японской культуры. Некоторые исследователи делят эти категории на две группы - "аустронезийского" (моно, тама, хи) и "алтайского" (ками, нуси, уси, цуми, цути, ти) происхождения.
Исследователи ищут этимологии "тама" среди его омофонов. Русский японист начала XX в. Н. Мацокин связывал "магическую силу тама" с глаголом "тамау" ("жаловать, изволить, соблаговолить"), первоначально обозначавший, по его мнению, передачу этой силы от высших к низшим: от божеств и государей, обладавших ею в наибольшей степени, она переходила на простых смертных ("тамавару" - "принимать от высшего"). Он считает, что со свойством этой силы накапливаться тама также связан и глагол "тамару" - "скопляться, сосредотачиваться в одном месте". Современный японский теолог Сонода Минору также придерживается такой точки зрения.
Иногда в среде синтоистских служителей, теологов и исследователей тамасии понимают как сущность более высокого порядка: как сила, мощность и действие тама; иначе, тама - душа, тамасии - "дух, дарованный ками", или "дух души" - высший аспект тама.
Благодаря анализу различных способов записи "тама" в древнеяпонских текстах можно реконструировать содержание японских терминов и их связь с китайскими аналогами. В "Манъёсю" многие песни - это магические заговоры на родном языке, поэтому иероглифы, обозначающие "дух" или "душа", - рэй (кит. лин) и хаку (кит. по) - крайне редки, а кон (кит. хунь) практически не употребляется, видимо, из соображений табу. Зато часто используется фонетическая запись или омофон "драгоценный камень, яшма" (кит. юй; чжу). В "Кодзики" ("Записи о делах древности", VIII в.) в имени богини Тамаёрибимэ (Дева, одержимая духом), ставшее родовым названием шаманок, тама записано через "юй". В "Манъёсю" (N 417) говорится: "Мой государь, встречусь ли я с твоим упокоенным /телесным/ духом (никитама)? Ты выбрал своим /извечным/ храмом-дворцом гору Кагами в краю Тоёкуни". Словом "тама" прочитан иероглиф "хаку", обозначающий в Китае по - "земную (телесную) душу", что остается в могиле в отличие от хунь - "небесной души". В "Нихон сёки" ("Анналы Японии", VIII в.) уже ощущается китайское влияние: здесь часто употребление иероглифа кон // хунь (ара - / ники - / саки - / куси - митама). А "священные души (митама) покойных и живущих царей", помогающие победить врагов или даже вернуться из иного мира записаны биномом синрэй // шэньлин. В поэзии эпохи Хэйан, в "Исэ-моногатари", в названии обрядов тамамусуби ("связывание души") и тамаоки / сёкон // чжао хунь ("призывание души") использован знак кон // хунь. В слове тамая ("храм предков" или "временный храм-усыпальница") - иероглиф рэй // лин, поскольку речь идет о душе после смерти человека. Близкое по значению слово тамадоно ("помещение для выставления покойника") пишется с любым из двух знаков: кон // хунь или рэй // лин (рэйкон - "душа мертвеца" и, шире, душа человека вообще). В названии класса богов мусуби формант "би /хи" ("дух"), по смыслу аналогичный кон // хунь, записан иероглифом "рэй //лин", а слово инадама ("дух риса") - "кон // хунь".
Согласно традиционным представлениям, свободная душа (тама) пребывает в любом объекте - человеке, животном или природном, давая им жизнь и энергию. Действиями тама определяются сознание, чувства, суждение, мышление, психологические реакции человека; она управляет телом. В свою очередь, плоть сильно влияет на тама. Когда тело голодно, тама чувствует голод, когда плоть удовлетворена, то и тама тоже. Поведение человека определяется действиями как тела, так и тама, свободной души; человек состоит из тела-оболочки (кара/да/) и тама. Только после смерти и распада тела тама окончательно покидает его и функционирует самостоятельно.
Подвижность живой свободной души (тама) едва ли не важнейшая ее характеристика. Тут много общего с представлениями других народов: душа отлетает во сне, при испуге и т.д. В раннеяпонской культуре имелось терминологическое выражение этого явления - "тама сакару" ("душа отлетает /из тела/"). Рассеянность, вызванная отлетом души, отмечена в "Такэтори моногатари" ("Повесть о старике Такэтори", IX в.). Есть много историй о том, как тама покидает тело на время; случалось, что души (тама) двух людей вышли из тел одновременно и, возвращаясь, перепутали тела ("Исэ-моногатари"). Особенно много в японской поэзии примеров отлета души влюбленных к объектам их страсти. В древней и средневековой Японии представления о подвижности свободной души (тама) являлись существенным фактором быта и культуры. Отсюда - многочисленные обряды по призыву и удержанию тама (напр., тамамусуби - "связывание души"), а также по обновлению души - обряд "тамафури" (букв. "встряхивать дух"). Например, в "Исэ-моногатари" приводится следующая песня: "Если случится так, что, переполнясь любовью, душа отлетит, то, встретившись ночью глубокой, завяжи мою душу (сотвори тамамусуби)" (пер. Л.М. Ермаковой). Обряды бытовой (любовной, семейной) магии еще в древности были заимствованы придворным и государственным церемониалом, где шаманские приемы "связывания души" легли в основу ритуалов "умиротворения души" государя. При этом предполагалось, что "божественный дух" (рэй//лин) "прикреплялся" к его телу, в него "вселяли" "духовную мощь" и обновляли его жизненную силу.
Японцы верили, что мертвецы продолжают жить как духи (рэйкон) и периодически приходят в наш мир, участвуют в обрядах, которые проводят для них потомки и, в свою очередь, даруют им благо. Например, после сбора урожая проводились празднества и духам-предкам преподносились первины урожая. Через обряды очищения и с ходом времени время душа умершего естественной смертью, становится душой предка, а та - богом-предком.
По народным представлениям, в пространстве носятся множество живых и мертвых душ (тама), отделившихся от тел. Они ждут возможности войти в другие тела. Иногда человек может быть одержим многими тама одновременно. Такие души невидимы, придают овладеваемым ими объектам свою собственную природу, свободно появляются, исчезают, трансформируются. Они обладают силой, которой человек не может противостоять. Особо сильные души могут влиять на погоду, нарушать законы природы, вмешиваться в ход вещей, влиять на судьбы людей и предвидеть будущее.
Хорошо известен культ "вредоносных духов мертвых" периода Хэйан (IX-XII в.) (онрё: и горё:), который занял в японской культуре важное место. Вопрос о том, почему такой культ оформился именно в этот период, требует специального исследования, но его древнейшие истоки восходят к народным представлениям о том, что душа тама испытывает отрицательные эмоции из-за смерти своего владельца, а также небрежного отношения к трупу. Такое состояние тама может превратить ее в злобный дух; отсюда необходимость погребально-поминальных обрядов умилостивления души. Особо велика вероятность превращения тама в злобный мстительный дух (горё:, онрё:), когда человек уходит в мир иной не по естественным причинам (по старости), а вследствие насильственной смерти или несчастного случая.
Маститый ученый Умэхара Такэси прямо говорит, что "представления о злобных духах мертвых господствуют в японской культуре". По его теории, "Манъёсю" была составлена с целью умиротворения и упокоения душ жертв политических интриг. Другой исследователь, Нисицунои Масаёси, считает, что эта поэтическая антология представляла собой собрание песен "упокоения души усопшего" (тинкон), которые исполнялись с целью изгнания вредоносных духов и воскрешения усопших. В основе раннего театра Ноо лежали шаманистские обряды по упокоению этих душ мертвецов. Классическая литература Хэйан показывает, что люди боялись духов мертвых, которые мучили и терзали их. Все социальные и личные кризисы - политические изменения, гражданские войны, эпидемии, болезни, засухи, землетрясения, бури, тайфуны, трудные роды, болезни и смерти - воспринимались результатом мести злобных духов покойников, особенно душ важных особ, умерших насильственной смертью. Злобных духов обнаруживали шаманы и шаманки или "маги" через гадания и некромантию (такие верования существуют в Японии и сегодня). Согласно этим представлениям проводились специальные поминальные службы для тех, кто встретил безвременную кончину, поскольку считается, что его дух - ревнивый или злой - может принести несчастье своему врагу или всей общине. Такие души нужно было особо умиротворять и почитать.
Поэтому во многих синтоистских храмах стали почитать таких духов, которым поклонялись как "человеко-божествам" (хитогами). Эта система верований основывалась на тесной взаимосвязи индивидуального ками с шаманом или знахарем. Она, очевидно, существовала уже в протогосударственных образованиях типа "деревень-государств" на рубеже эр и управлявшихся шаманистскими лидерами (напр., Химико в Яматай в III в. н.э.). Культы божеств (ками) и общинные празднества (мацури) испытали сильное влияние обрядности хитогами. Это проявилось в традиции процессий "паланкинов" с предметом, в котором пребывает дух бога, сопровождаемых плясками и песнями и магико-религиозной "театральностью", а также в наследственной системе синтоистских жрецов.
Система хитогами трансформировалась в культ горё:-син (горё:-ками), о чем впервые свидетельствуют записи 2-й половины VIII в. Время с середины VIII в. до XII в. может быть названо веком горё:-син. Изначально этот культ включал в себя верования в злобных духов знатных особ, умерших в политических интригах. Эти духи почитались в синтоистских храмах как ками, им посвящались - с целью их утешить и успокоить - специальные празднества и поминальные службы, своего рода смесь культов ками, религиозного даосизма, оммёдо (японский вариант системы инь-ян) и буддизма. Первые такие официальные службы были совершены в 863 г. в Киото под патронажем императора. Со временем верования в горё:-син стимулировали в аграрном обществе осознание простолюдинами степень человеческих возможностей. При этом буддизм и даосизм оказали революционизирующее влияние на духовную жизнь японцев, включая погребальные обычаи и веру в духов усопших. Теперь каждый человек, независимо от его социального статуса, стал сознавать возможность собственной деификации. Этому способствовала деятельность деревенских шаманов и шаманок, которые посредством транса общались с душами усопших простолюдинов, чтобы объяснить природные бедствия в данной местности.
Таким образом, "свободная душа" (тама) играет активную роль в жизни ее носителя и при жизни, и после его смерти, влияя на других благотворно или злокозненно. Тезис об активном воздействии свободной душой ярко выражен в "Манъёсю", где "таматихафу" означает "душа благославляет/ся/", а "тама-тихафу ками" - "божества, дарующие душе благо". В песне N 2661 говорится: "Боги счастье приносящие душе, даже вы меня оставьте, я прошу, оттого что больше я не дорожу этой бренной жизнью на земле") (пер. А.Е. Глускиной). Самую большую опасность японцы видели в духах усопших, но и душа - злой дух живого человека также может нанести вред другим, довести их до тяжелой болезни или даже до смерти. Иногда различные бедствия считались принесенными гневными или ревнивыми душами живых мужчин и женщин. В хэйанской культуре, например, в "Гэндзи-моногатари" ("Повесть о Гэндзи", н. XI в.), известна мания так называемых "живых душ" (икирё:, икисудама=моно-но кэ), когда душа живой женщины преследовала более удачливую соперницу.
Тама подобно ками имеет свойство бесконечно увеличиваться и делиться, а при соприкосновении с предметами и людьми оставлять на них свою часть. Поэтому при отделении от главного рода его ветвей проводили ритуал разделения родовой души (= родового божества); та же процедура совершалась при основании филиалов синтоистских храмов. И, наоборот, при подчинении, покорении или выражении покорности душа (тама) подчиненных родов поглощалась душой господствующего, и тогда несколько богов почитались в одном храмовом комплексе. Вне объекта тама может быть божеством (ками) или его аспектом, духом мертвеца или предка. Тама также может принимать определенную форму, становясь призраком или чудовищем. Душа, покидая тело живого человека, иногда принимает его облик: в таком случае возникают двойники.
По древним японским представлениям, которые перекликаются с верованиями других народов, живая свободная душа человека могла находиться на его голове, в волосах; отсюда - магия и табу, связанные с волосами и гребнем. Тама также могла находиться на теле (под мышкой) или под одеждой. [12] Это породило своеобразную "магию одежды", где магическую функцию выполнял рукав, подол, [13] шарф, шнурок-завязка нижней одежды или пояс. В "Манъёсю" целые циклы песен-заговоров (на расставание, любовных, лечебных, похоронных) насыщены этими образами.
Считалось, что, когда свободная душа в результате магических действий помещалась вне тела живого человека, тогда она становилась "внешней душой". При этом считалось, что свободные души (тама) членов рода находились на хранении в родовом синтоистском храме. А чтобы душа правителя не отлетела, ее хранили в специальной шкатулке, [14] что обнаруживает поразительное сходство с шаманистическими приемами у корейцев и народов Сибири, а также с фольклорными мотивами славян ("смерть" Кощея).
В источниках вместо слова тама часто используются синонимы: кагэ, микагэ, омокагэ, катами, сугата.
Кагэ ("тень; свет; образ") - душа живого и усопшего человека. Выражение "у него слабая тень" ("кагэ га усуй") означает, что человек при смерти. В Японии у царского рода существовал ритуально-символический дуализм "света" ("солнца, сияния") и "тени" (угасания) - активной, деятельной и слабеющей, угасающей (например, в конце года или перед смертью) души-харизмы. В семьях, сохраняющих древние традиции, все еще есть обычай подношения "угощения для тени" (кагэдзэн) портрету члена семьи, когда он находится в отъезде. Это значит, что, по крайней мере, часть его души остается дома в составе родовой души, пребывающей в родовом теле семьи.
Микагэ (букв. "августейшая/священная тень") - душа императора или божества; "эпифания" - явление божества; [15] образ покойного, [16] а также венок из цветов, лозы, листьев, плодов и драгоценностей (иначе тамакадзура, ханакадзура, тамакагэ; носился на голове); его возлагали на месте ритуального выставления тела усопшего государя, дух которого и пребывал в нем; [17] разновидность катами.
Катами (этимология: "форма"+"видеть", ср. кагами - "зеркало") - "зримый облик, видимый образ" - душа покойного и предмет, природный объект или человек, в котором она пребывает; отсюда - значение "сувенир на память". [18] Катами-вакэ - частичный обмен душами между мужем и женой через обмен нижней одеждой; жена, завязывая шнурок нижнего платья у мужа, "привязывала" к нему часть своей души, в результате чего и после смерти жены ее душа по-прежнему "прилеплена" к телу мужа. [19]
Омокагэ - "облик, образ, вид, лицо" - призрак-душа усопшего, которая предстает перед живыми людьми; позднее - "воспоминание"; если в ранних источниках это слово записывается биномом, то впоследствии - иероглифом, специально изобретенным японцами.
Свободная душа (тама) обладает той же природой и сущностью, свойствами и характерными признаками, что и божество ками; она также может вселиться в человека или предмет. Но ками - более высокий и чистый дух. Самым большое отличие в том, что тама, хотя и может передвигаться независимо, всегда некоторое времени находится в теле. Во многих синтоистских обрядах, связанных с ками, фигурирует именно тама, а не ками; четыре "божественные души" (митама) в синто считаются видами ками. Дух, находящийся в живом теле - тама, а не ками, поскольку влияние плоти на дух слишком велико. Но тама, пребывающая в человеческом теле, находится в процессе превращения в ками. Действует непрерывный цикл духовного развития, в котором дух в его двух ипостасях циркулирует между небом и человеческими телами на земле. Для тама тело лишь временная обитель между рождением и смертью. Тама сохраняется после смерти тела и продолжает жить вечно. Дух, вознесшийся на небо после смерти человека (особенно знатного), становится ками. Затем эти духи, спускаясь на землю, входят в тела новорожденных и повторяют жизнь в этом мире как тама.
Представления о тама в раннеяпонской культуре близки понятию океанийской мана и китайской категории дэ в ее архаическом магико-виталистском значении ("магическая сила/могущество"). [20] В Океании бытовало представление о мана племени. [21] Китаисты говорят о "квазиродовой связи между дэ вождя и дэ его соплеменников", о дэ - "даре, исходящем от духов усопших предков", о "коллективном дэ" - не личной потенции отдельного монарха, а достоянии всей династии, о совокупном дэ монарха и вассалов, о передаваемой по наследству общединастийном запасе силы дэ. [22] Японские хи и митама также сопоставимы с древнегреческими teos и daimon и иранским frawashi, означающими "божественный дух царя" [23] и иранским же "хварэна", т.е. харизма, "божественная благодать". Причем хварэна подобно хи связана с солнцем (хвар), а два чтения одного и того же бинома митама/горё: показывают, что содержание понятия подобно daimon трансформировалось от "божественного духа" к "злому". Очевидно, что японские концепты тама и хи больше сохранили свою архаическую основу, чем дэ. Архаичные представления о дэ приложимы и к Японии. Проявления харизмы японского правителя воспринималось как магическая сила царского рода; она обеспечивала сакральное единство правителя и народа. "Сакральная связь" между правителем и народом являлась главным элементом такого принципиального для японской культуры понятия как "кокутай" [24] (обычно переводится как "государственный строй"). Это понятие, как и его архаичный синоним "кунигара" я перевожу как "тело народа (страны)" и понимаю как единое родовое тело всех живых и предков. Единение народа и ками во время древних общеродовых празднеств (мацури) осуществлялось посредством родовой тама.
Представление о взаимосвязи между душами простых людей (как живых, так и усопших), душами государей - этих "божеств во плоти", - и душами божеств может дать анализ комплексного понятия, которое записывается иероглифическим биномом, читаемым по-китайски как "шэньлин", а по-японски и как "митама", и как "синрэй", и как "митама-но фую". При этом под митама понимается душа предка, государя или божества, а также "благодать"; под синрэй - тамасии (дух), ками (божество) или "священные души покойных и живущих царей"; под митама-но фую - "божественная благодать/милость" [25] (относится к активной роли души и сопоставима с дэ - "даром, исходящим от духов предков"). Такие выражения как "митама тасукэтэ" ("с помощью священной/божественной души") и "митама тамахитэ" (букв. "получить дар от священной души") могут соответствовать выражению "по божьей/чьей-либо милости", "по велению судьбы".
Развитие идеи свободной души легло в основу представления о душе императора как о харизме - поскольку она связана с авторитетом и властью. Кроме телесной души (иноти) и "сердца" (кокоро), государь обладает еще тремя "душами": личной как шамана, "жреческой" как вождя господствующего клана и "августейшей" (харизма царского трона) [26] (записывается знаком "солнце" хи, что соотносится с его омофоном "дух" рэй//лин). Эта харизма была душой первопредка царского рода богини солнца Аматэрасу и передавалась по наследству, подобно общединастийному запасу силы дэ (= сю - "получаемой императором по наследству благодати" [27]), но - в отличие от Китая - строго в пределах лишь одного рода! [28] Эта передача называлась амацу хицуги - "наследование небесному солнцу" и изначально означала "преемство /небесного/ духа". Знак цуги = кит. сы - "получить /дэ/ от высшего/основателей/предшественников по наследству". Вероятно, и харизма японского правителя, и дэ китайского императора в своих истоках аналогичны "шаманскому дару". Так, считается, что изначально (предположительно на рубеже III и IV вв. н.э.) японский правитель вмещал в свое тело "дух края" (кунитама) - божество-покровителя своих владений.
Кокоро ("сердце") и иноти ("жизнь")
В традиционной картине мира японцев есть представления об еще одной душе человека или божества - кокоро ("сердце, духовность"). Исконно японское слово "кокоро" имеет параллели в алтайских (корейском, тунгусо-маньчжурских и тюркских) языках, и изначально обозначало часть тела: сердце (в биологическом смысле), грудь. Однако, уже по данным VIII в. видно, что оно стало утрачивать физические характеристики и приобретать психологические и эмоциональные. "Кокоро" могло записываться разными иероглифами: син//синь [1] - "сердце, душа, психический; центр, сердцевина"; насакэ//цин - "чувство, любовь, симпатия, эмоциональный"; и//шэнь - "намерение, желание, воля; настроение, чувства, душа; мысли". Кокоро превратилось в отличительный признак и неотъемлемый атрибут человека, психическую и познающую деятельность, способность чувствовать, выражение индивидуальной воли и желания. Стандартное выражение в "Манъёсю": "сердце /человека/ печалится (любит)". "Сердце" ("тайная воля") божества узнавалось через магические обряды, гадания, в сновидениях. Если тама выступало объектом ритуала, то кокоро его действующим субъектом. Понятие кокоро позднее развилось в важнейшую категорию японской эстетики. [2]
У человека - кроме свободной души (тама) имеется еще телесная душа - иноти ("жизнь", жизненное начало/принцип) [3]. Эта концепция - частный случай дуализма души, широко распространенного в мире (в Китае: хунь - свободная душа, по - телесная). Утративший свободную душу мог серьезно заболеть и даже потерять сознание (болезнь, вызываемая отлетом души, так называемая "болезнь тени"), но он еще не умирал, [4] поскольку его жизнь поддерживала телесная душа (иноти), находившаяся в теле неотлучно от рождения до смерти и связанная с дыханием. Предлагаемые этимология иноти - "дух/сила/сущность дыхания" [5] или "динамическая энергия жизни в дыхании". [6] В древнеяпонских текстах оно обычно передавалось иероглифом: мэй (кит. мин) [7] - веление, судьба, жизнь, предопределенный срок жизни (ср. кит. тяньмин - "мандат Неба") или дзю/котохоги, котобуки (кит. шоу) [8] - "долголетие, продолжительность жизни, возраст / благопожелание, пожелание долголетия (счастья)". Устойчивые выражения из "Манъёсю" дают представление о содержании этого термина: "жизнь" (иноти) - "короткая, хрупкая, тающая"; "иноти цугикэму" - "жизнь продлится", иноти имеет протяженность (длину) подобно канату; "иноти сирадзу" (букв. "не знать /своей/ жизни") в контексте VIII в. означает "не знать, как долго продлится жизнь"; "иноти синикэри" - букв. "/он даже перестал дышать, и затем его/ жизнь умерла". Еще одно выражение для умирания - "иноти сугу" - букв. "жизнь проходит" - характеристика исчерпаемого запаса жизненных сил у человека. Таким образом, с концептом иноти связаны представление об о заданности срока жизни (и легенды об оставлении стариков умирать в горах), а с идеей отлетающей или угасающей тама - обряды призывания души (и сезонные - в конце года - ритуалы по укреплению души).
Тама (душа) и иноти (жизнь) - два различных, но все же связанных, концепта. Часто встречающееся в "Манъёсю" выражение "тама-кихару (кагиру) иноти" изначально означало "жизнь, когда душа кончается / истощается / гаснет". Причем, именно в таких сочетаниях для обозначения тама несколько раз встречается вообще очень редкий иероглиф рэй//лин (чаще - субститут "яшма" или фонетическая запись). "Кихару" записывается двумя разными иероглифами, оба из которых содержат элемент "нож"; один из них обычно читается как "киру / кирэру" - "резать / прерываться, кончаться, истощаться" и "кири" - "предел, конец". "Кагиру" обозначается минимум тремя разными знаками; один из них значит "ограничивать /-ся/, положить предел". Поэтому, хотя тама часто обозначается иероглифом "яшма", традиционный перевод типа "жизнь, сверкающая как дорогая яшма" (N 1455 с иероглифом "киру") представляется не очень точным. [9]
По мнению исследователей, жизнями (иноти) членов рода правит "жизненный дух" (сэймэйрэй - мэй/иноти, рэй//лин). Родовое божество (удзигами) управляет этим "жизненным духом" и охраняет его - дабы он всегда пребывал в "здоровом и бодром" состоянии.
Таким образом, древние японцы признавали наличие у человека двух душ - "свободной" и "телесной". При этом, по некоторым свидетельствам, свободная душа тоже была двух типов; души одного типа принадлежали знати и синтоистским жрецам, а другого - простолюдинам. Возможность деификации (обожествления) после смерти признавалась только за первыми. Но для ками (божества) в традиционной японской культуре существовал другой дуализм, который можно характеризовать в понятиях бифуркации (расщепления) "свободной души" (тама). У бога есть только одна душа - свободная (тама), которая как бы "раздваивается" на две души, каждая из которых обладает своими функциями. Это "ара митама" ("буйная/дикая душа") и "ниги митама" ("мирная/спокойная душа", у/с/покоенная, умиротворенная душа). Эти две души - воплощения двух разных функций божественной свободной души, ее две различные сущности.
При этом в отличие от человека у божества нет никакой иноти ("жизни", или "телесной души"). Источники ясно показывают функции двух видов божественных душ, даже более активных, чем свободная душа человека. (Как гласит легенда о воинском походе императрицы Дзингу на Корею: "Мирная душа божества находилась при государыне, ее долгий век оберегала и умиротворяла, а буйная душа как копье вела вперед войска"). Эти два вида божественной души не только обладают различными функциями, но также находятся в разных местах. "Буйная душа" действует активно и выступает во главе военного похода или карает преступника, в то время как "мирная душа" остается на своем месте. "Мирная душа" бога напоминает телесную душу (иноти) человека, поскольку ее функция - занимать предназначенное ей место и оставаться неподвижной. В том же роде, "буйная душа" бога, сходна со свободной душой (тама) человека, потому что она действует активно во внешнем мире. Эти две божественные души функционально подобны свободной душе человека: они могут покидать храм, т.е. их временное пристанище, так же, как при определенных обстоятельствах свободная душа может покинуть ее обитель - человеческое тело. Следовательно, можно отметить определенный параллелизм между душами бога и человека.
На основании этнографических и лингвистических свидетельств можно предположить - и этой точки зрения придерживаются многие японские исследователи, - что в основе идей "буйной" и "смирной" душ божеств ками лежат соответственно представления о душе новоумершего человека (и тем более умершего преждевременной или насильственной смертью) и душе покойного, прошедшей погребально-поминальные обряды упокоения. В картине мира в Японии и на Окинаве, где до сих пор сохраняются реликты древней культуры японской, особенно в народных верованиях, обрядах и культах, есть принципиальное отличие между "буйной", опасной душой только умершего человека и его уже "упокоенной", умиротворенная душой - через некоторое время. Как указывал "отец" японской этнографии Янагида Кунио, через регулярные обряды очищения и подношения и с ходом времени душа умершего (сирэй) естественной смертью, становится душой предка (сорэй), а та - богом-предком (содзин). После распространения в Японии буддизма душа умершего считается "духом мертвеца" в течение 49 дней т.н. "промежуточной тьмы" (тю:ин) между смертью и следующей жизнью (в древности этому промежуточному состоянию соответствовал период могари); [10] по окончании этого периода дух покойного уже считается душой предка и до первого празднества о-бон называется ниидзё:ро:, или нииботокэ, а затем - сё:рё: (во время о-бон) и митама (на Новый год); через 33 года или 50 лет после смерти поминальные обряды прекращаются, и дух предка становится предком-божеством. [11]. При этом необходимо учитывать, что боги-предки - это ками особого свойства; отношения между ними требуют специального исследования.
В результате дальнейшей "расщепления" свободной божественной души (очевидно, "смирной души" - никимитама) древнеяпонские боги стали обладателями еще одной пары душ: "счастливая душа" (сакимитама; иначе, "душа, приносящая счастье", "дух, который дарует благо/удачу") и "чудесная душа" (кусимитама; иначе, "дух, творящий чудеса", "душа, обладающая мистической силой"). Эти души упоминаются в эпизоде с богом-создателем страны в "Анналах Японии": "...чудесный свет озарил море, и неожиданно нечто подплыло к нему и сказало: "Если бы не я, разве ты смог бы покорить эту страну?... Я твоя счастливая душа, чудесная душа". [12] По просьбе своих душ бог построил для них храм, где их стали почитать.
Если "смирная" и "буйная" души божества действуют раздельно в пространстве и в своих функциях, то "счастливая" и "чудесная" души вместе покидают тело своего носителя и демонстрировать свою силу. Такая их специфическая функция позволяет сравнить их с "буйной" душой. Они представляют не две отдельные сущности, а только два аспекта, по разным гипотезам, или дикой, или смирной души. В "Манъёсю" в легенде об "императрице" Дзингу два яйцеобразных камня названы одним термином - кусимитама, что также показывает, что "чудесной" душой могли обладать не только боги, но и знатные люди. Точно также, "счастливая" душа обнаруживается в людях, как и в богах. В словаре X в. "Вамёсё" имеется идентичный с "сакимитама" термин "сакитама" - "дух, который защищает человека и дарует ему счастье.
В синтоистских храмах почитаются как сами ками, так и их мирные или буйные души. Так, в главном синтоистском храмовом комплексе Исэ-дзингу почитаются: в храме Арамацури-но мия - "буйная священная душа" (ара митама) богини Аматэрасу, в двух храмах Такихара-но мия и в храме Идзава-но мия - просто "священная душа" Аматэрасу, в храмах Цукиёми-но арамитама-но мия и Цукиёми-но мия - "буйная душа" бога Цукиёми (везде тама - кон//хунь).
Представления японцев о душе обнаруживают много общего с концепциями множественных душ как народов ЮВА и Океании, так и Северной Евразии, Сибири и Дальнего Востока. [13] Как показывают сравнительные исследования, древнеяпонские представления о душе многослойны и их истоки происходят из различных эпох и культур [14]. В качестве рабочей гипотезы можно предложить следующую схему: [15]
1) неолит (яп. дзёмон): культура моно - очевидно, аустронезийцы (охотники и прибрежные собиратели).
2) конец неолита (I тысячелетие до н.э.): культура нуси ("хозяев") - алтайская культура лесных охотников (сходство с представлениями народов Сибири).
3) энеолит (с середины I тысячелетия до н.э., яп. яёй): культура тама - также аустронезийцы - рисопроизводящий комплекс Южного Китая (много общего с индокитайскими народами - кхмеры, лао). 4) первые века н.э.: культура ками - тунгусоязычная культура Северно-Восточной Азии шаманистического толка.
5) с середины I тысячелетия н.э.: культура кокоро (китайское влияние).
В Японии предшествующая духовная культура не вытеснялась полностью и не подавлялась каждой последующей, а сливалась с ней, что создало в итоге сложный комплекс. При этом, несмотря на огромное влияние китайской культуры, понятия хунь и по (развившиеся из свободной и телесной душ) слишком специализированны, чтобы быть прямыми предшественниками японской дуалистической концепции души.
Итак, можно сказать, что, в принципе, у древних японцев для человека существовала дуалистическая концепция души, состоящей из телесной (иноти - "жизнь") и свободной (тама/кагэ) душ. [16] Однако, учитывая важную роль "сознания-чувства", или "эмоционального сознания" (кокоро - "сердце"), можно говорить и о тернарной (троичной) структуре представлений о сакральном. При этом если иноти давало биологическую жизнь, то тама - энергию, духовность, а кокоро - личность. Дуалистическая концепция служит основой для дальнейшего дробления души. Так, истоки "смирной" и "дикой" душ божества могут быть прослежены к свободной душе человека. Другое направление развития от свободной души тама вылилось в представления о божественных "чудесной" и "счастливой" душах (плюс кокоро - "воля-замысел" бога). Они представляли скорее разные аспекты одной души, нежели две различные души. Проявления божественной свободной души, таких как "дикой", "смирной", "чудесной" и "счастливой" душ, также могут быть названы духами или даже божествами, т.е. между душой, духом и божеством возможен переход.
... Ками, японские боги, порождены духами японской природы, но и сотворены по образу и подобию человеческому
heiho.ru
В правление императора Кейко, через пятьдесят лет после Рождества Христова, в Осаке жил знаменитый врач Хидэёси Синдзабуро. Из самых дальних уголков страны приходили страждущие, чтобы испытать чудесную целительную силу его рук. В тридцать лет у него родилась дочь, которую он назвал О-Цую, Утренняя Роса, − прекрасная, словно дочь богини Солнца Аматэрасу-О-Ми-Ками. Родители очень любили её. Для отца она была зеницей ока, он её баловал и, всегда с неохотой покидая дом по рабочей необходимости, в короткие поездки старался брать её с собой. Девочка росла религиозно настроенной.
В семь лет её охватило странное беспокойство, из-за которого она места себе не находила. Быстро переделав домашние дела, спешила к морю, садилась на берегу и часами смотрела на волны. Потом шла в синтоистский храм неподалёку и приносила в жертву цветы и бамбуковые палочки с разноцветными лентами. Наблюдала за религиозным танцем кагура, который исполняли перед алтарём мико − девственные танцовщицы в хакама и белых одеждах, с маленькими колокольчиками и веерами. Колокольчики при малейшем движении мелодично звенели. Танец издревле шёл под аккомпанемент барабанов и флейт...
О-Цую была религиозной не только из-за воспитания, но больше благодаря всегда ощущаемой тесной связи с надземным миром. С детства знала всё происходившее с отцом. Едва услышав о приходе странствующих прорицателей урамая, тотчас оправлялась искать их. Урамая не брали с неё платы, поскольку маленькая О-Цую сама предсказывала им. В десять лет она помогала отцу в диагностике и лечении. Ей достаточно было взглянуть в лицо больного, чтобы сказать, болит ли у него сердце, почки или лёгкие. У неё была прекрасная юность, она была счастлива и очень образована. Любила учиться, и отец учил её всему. Она даже научилась сложному методу письма, который применяли только священники при записях священных книг. В восемнадцать лет несколько человек звали её замуж, но она отказалась, по-прежнему оставаясь загадочной и недоступной. Все думали, что она устала от жизни, но это было совсем не так, просто она была замкнутой и мечтательной. Никто, кроме отца, которого она любила больше всего на свете, не в силах был развеселить её. Став взрослой девушкой, О-Цую с отцом держала себя как маленький ребёнок. Они часто сидели на татами, тесно прижавшись друг к другу, их плечи и лица соприкасались, и они часами говорили. Когда женихи исчезли, О-Цую смогла уделять больше времени кистям и бумаге. Она ощутила побуждение, какое-то внутреннее желание записывать свои мысли. После прочтения её первого произведения, отец сильно взволновался и убедил её писать ещё. Так она стала известной писательницей. Писала необычные сказочные истории, увлекавшие читателей. Одно из таких повествований, моногатари "Деревянные люди", прославилось во всей Ямато. В нём речь шла о Боге, создавшем человека и поселившем его на Земле. Человек бродил, размышляя, кто он, и зачем появился на свет. Он был один, тосковал. Шёл по безлюдной дороге, пока не устал. Присел, привалился к стволу уходящего в небо дерева и вскоре заснул. Во сне ему явилась прекрасная женщина с сияющим лицом и сверкающей короной на голове и увлекла его сквозь листву высокого дерева в небеса. Там они попали в великолепный дворец. В самой красивой комнате на татами, украшенном сверкавшими звёздами, сидел странный человек с белой бородой. Старик вырезал людей из дерева и играл с ними. Мастер − очевидно, правитель этой волшебной страны − носил сияющие одежды и головной убор. Прекрасная женщина, которая привела человека, была супругой правителя.
— Сядь, дитя моё, — обратился к человеку правитель, — посмотри на своих братьев и сестёр…
Человек сел и стал рассматривать деревянные фигурки. Они скоро ожили, стали ходить и говорить. Затем потребовали от своего создателя дать им разум и свободу воли, жалуясь, что невидимые тонкие нити, с помощью которых хозяин управлял ими, стесняют их движения, и хотели, чтобы хозяин убрал их. Мастер разорвал нити и вдохнул в свои создания разум и душу… И что же? Деревянные фигуры в гневе набросились друг на друга. Каждый хотел убить остальных, чтобы оставить только за собой право жить и двигаться. Среди них были более сильные и слабые. Вместо помощи, сильные уничтожали слабых. Тогда мастер отругал их, вырезал на деревянной доске законы и установил её так, чтобы деревянные куклы всегда видели, что правильно, а что − нет. Высшая заповедь была — любите друг друга. Деревянные куклы и эти законы оставили без внимания и продолжили враждовать. Мастеру стало грустно от того, что даже сделанные из самых благородных пород куклы столь несовершенны. Тогда он вырезал из своей руки куклу прекраснее других, похожую и на них, и на него. Эту куклу, своего сына, плоть от плоти своей, он сделал учителем и послал к другим куклам учить их. Сына звали Ясо. Он учил их законам, вырезанным на доске, которую они давно сожгли. Недолго Ясо учил. Едва он пришёл, его забросали камнями, а затем распяли. Среди деревянных кукол были жалевшие брата утонченного облика; они не забыли его наставлений и старались им следовать. Они тосковали по его сердцу, красный цвет которого просвечивал сквозь дерево. Судьба этих кукол была горькой. Их унижали и жестоко мучили. Но последователи Ясо, несмотря ни на что, были счастливы и с радостью принимали страдания, заметив обмотавшуюся вокруг ног невидимую нить, которая тянулась прямиком к большому дереву в сказочном лесу. Нить вела их сквозь древесную крону к Солнцу... Человек под деревом проснулся, протёр глаза и огляделся. Он с тоской вспомнил дворец. Ощупал руки и с радостью обнаружил, что они не из дерева. Затем медленно, тщательно ощупал ноги, и захотел найти невидимую нить...
Так О-Цую описала великое событие, произошедшее за тысячи миль от её страны. Учение Сына Божьего пришло в Ниппон лишь через несколько веков. Новообращённые христиане стали называть Сына Божьего Ясо, как пророчески написала в своём рассказе О-Цую. В начале первого тысячелетия, при жизни О-Цую, в японском синтоизме появилось новое течение, приверженцы которого придерживались взглядов, подобных взглядам Великого Учителя из далёкой страны. Мысль о любви наполнила землю, в каждой древней религии пробудилось стремление к обновлению.
О-Цую была очень религиозна и образованна. Узнав суть учения новой секты, она глубоко прониклась им. Познакомившись вскоре с проповедниками, она присоединилась к их работе. Ей поручили писать религиозные рассказы, которые потом жрецы рассказывали народу как притчи, которые трогали сердца лучше сложных концепций. Узнав о влиянии своих рассказов, О-Цую захотела полностью посвятить себя странствующему миссионерству. Попросила разрешения у отца, но тот, будучи сильно к ней привязан, впервые в жизни отказал. О-Цую расстроилась, но сумела понять, что отказ был вызван родительской любовью.
И, хотя между отцом и дочерью возникло напряжение, вскоре их объединила смерть матери. И в двадцать шесть лет О-Цую пришлось взять на себя всю работу по дому. Она решила, что отец, возможно, предчувствовал уход жены и поступил правильно, не позволив дочери покинуть дом. С той поры Хидэёси Синдзабуро жил только ради О-Цую, нежная любовь их стала сильнее прежней.
Раз из деревни, в двадцати милях от Киото, пришла бедная старуха, прослышав, что доктор бесплатно лечит бедняков. Когда подошла её очередь, О-Цую сказала:
— Там сидит бедная женщина, она серьёзно больна. Её срок пришёл. Проблемы с желчью, это ясно. Но слишком поздно.
— Впусти, — ответил отец, — я всё же проверю твоё заключение.
Осмотрев больную, он убедился, что её не спасти − гной распространился по всему телу, и удивительно, что она вообще смогла дойти. Доктор велел разместить её в отдельном доме с другими неизлечимыми больными. Через два дня, когда О-Цую ухаживала за ними, старуха схватила её руку и сказала:
— О-Цую-сан... Добрая госпожа... Пусть Богиня Солнца благословит твои руки, несущие помощь... Мне не дожить до вечера… Но не могу уйти с тревогой в душе. Послушай... У меня дома маленький сын. Не кровный, я просто воспитывала его. Мужчина, чья жена неожиданно умерла, доверил мне малыша. После смерти жены муж стал священником. Мальчику было четыре года, когда я его взяла. Отец служил далеко и не мог регулярно навещать его. Приходил, когда мог. А в последнее время − исчез, и мы выжили только благодаря соседям… Умоляю, найди мой дом в деревне Карама, возьми мальчика, — остановившись набрать воздуха, продолжила. — Не будет мне и в могиле покоя, если не буду уверена, что маленький Барамон хорошо воспитан... Воспитай же его! Я делала это из чистой любви… Ты вполне обеспечена! Госпожа, пообещай забрать его!..
Старуха упала на ложе, желтоватое лицо всё было в поту. Она смотрела на О-Цую с таким отчаянием, что та просто не смогла отказать.
— Обещаю, Оба-сан…
Мать облегчённо посмотрела на неё с уже не принадлежавшей земле улыбкой, и лицо её застыло. О-Цую накрыла тело и вышла. Она не могла объяснить себе, почему вдруг заплакала, ведь столько мертвецов перевидала. И какова же была сила жертвенной любви умершей, чтобы в нищете растить ребёнка, как своего…
— Отец, — сказала она доктору, — я только что усыновила неизвестного маленького мальчика.
Доктор в это время вытирал руки. Он отложил полотенце и озадаченно посмотрел на дочь.
— Что ты сказала?
— Я усыновила приёмного сына бедной старухи, которая только что умерла. Она сказала, что и в гробу не успокоится, если я не пообещаю взять её приёмного сына… Что скажешь?
— Так ты согласилась воспитать мальчика?
— Да, отец…
— Ладно, — улыбнулся доктор, — ты же знаешь, я тебе ни в чём не отказываю!
Так сирота Барамон попал в дом Хидэёси, и О-Цую воспитала его, как своего. Ему было восемь лет, активный, темпераментный, быстроглазый, с чёрными прямыми бровями, придававшими не по годам серьёзный вид. Попав после бедной хижины в богатый дом, он от изумления долго не мог оправиться. Привязался к О-Цую и считал её своей настоящей матерью. О-Цую полюбила его и чувствовала, что он изменил всю её жизнь. В дом пришла радость. Так они счастливо зажили втроём. Хидэёси рад был дочкиному счастью.
Через год произошло необычное. О-Цую с мальчиком сидели на татами в гостиной. Только она закончила вырезать бамбуковый меч для ребёнка, как вдруг ей показалось, что в комнату кто-то вошёл и смотрит на неё, хотя звука раздвижной двери не было слышно. Она отложила нож, повернулась и от испуга чуть не вскрикнула. В дверях стоял высокий, очень сильный, несмотря на худобу, мужчина с глубокими сияющими чёрными глазами. Он молча смотрел на неё. Длинное просторное коричневое одеяние было не японским. Он не сказал ни слова, даже не поздоровался, только смотрел. Затем сел к чайному столику и торжественно стал разливать чай. О-Цую была словно парализована, не в силах вымолвить ни слова. Но было странное чувство, что она уже где-то видела молчаливого незнакомца. Маленький мальчик же, увидев таинственного посетителя, подбежал к нему, обнял, прижался к лицу, ласкался и был очень счастлив. Незнакомец положил руки ему на голову и смотрел с любовью... Затем встал, снял с пальца кольцо − золотое, с особыми символами − и с поклоном передал О-Цую. Взяв кольцо, О-Цую ощутила тепло, такой мощной волной наполнившее тело, что ей пришлось выйти из дома. Как сомнамбула, она пошла в сад, села в беседке, приложила руку ко лбу, не в силах открыть глаз от внезапной сонливости. Но не уснула, а впала в провидческий транс, всё видя в полном сознании…
Гигантская гора, вершина − выше облаков. На вершине − огромное белое здание. В следующий момент она уже в монастыре. Первая мысль была, что это здание может быть только монастырём, где живут одни священники. Поняв это, она вскрикнула от радости. Голос её души звучал так же ясно, как наяву.
— Твердыня Гор! − радостно воскликнула она. − Твердыня Гор! Я вернулась!..
Она увидела Великого Ламу, у окна башни ждавшего Жрицу, исчезнувшую в далёком Кхеме...
— Я здесь! — яростно воскликнула она, — я вернулась! Хо-Тониса, не тоскуй больше!
Видение растаяло, и она снова увидела Первосвященника, но уже старым, согбенным. Он проводил обряд погребения Жрицы у пустого склепа. И её золотое кольцо он похоронил вместо неё. После долгой молитвы закрыл каменную плиту чортена...
— Гониса! — будто вспомнив что-то, вскрикнула она. — Гониса! Где ты? Что с тобой случилось?..
В следующее мгновение открыла глаза и обнаружила себя, сидящей в саду среди цветущих вишен. Кольцо сверкнуло под солнечными лучами, и она вспомнила видение.
— Прошлая жизнь, − поняла она. — Я точно помню… Когда-то я была жрицей...
Тут она вспомнила о незнакомце в комнате и поспешила обратно. Видение, похоже, было по земным меркам кратким, поскольку мальчик ещё сидел у незнакомца на руках. Когда вошла О-Цую, он встал и поклонился особым поклоном − вместо того, чтобы по японскому обычаю опустить руки вдоль бёдер, протянул их вперёд ладонями вверх. Он некоторое время смотрел на О-Цую. Потом, впервые с момента прихода, заговорил. Глубокий голос звучал подобно гонгу:
— Итак, я дал тебе когда-то принадлежавшее тебе кольцо. Даю тебе также того, для кого ты родилась... — Указав на ребенка, он продолжил. — Вспомни видение... Я − Арито, вестник.
О-Цую опустилась на колени и коснулась лбом земли, чувствуя безграничное почтение к незнакомцу, а когда выпрямилась, он уже исчез, не сдвинув дверей... О-Цую сначала приняла всё за сон, не в силах объяснить себе случившееся. Но, взглянув на кольцо, всё поняла.
Летело время. Она воспитывала Барамона, как собственного сына. Видение навсегда запечатлелось в её душе. С годами способности её росли, она имела замечательные видения. Благодаря им пелена невежества спала с её глаз, открылось прошлое и будущее. О-Цую знала, что её прошлое началось задолго до текущего воплощения, которое − лишь один день в цепи жизней. Об этом она написала красивый рассказ "Иноти-ва фудзен-но-томосиби" − ,,Жизнь подобна трепещущему на ветру пламени"... Видения посещали всё чаще, связь с духовным миром упрочилась. В трансе она общалась со старыми друзьями… О-Цую оценила значение кольца и часто в беседке смотрела на него, приходя в особое состояние. Часто думала об Арито, расспрашивала о нём, но никто не знал его…
Доктор продолжал трудиться. После потери жены он жил только работой, любя дочь сильнее прежнего. Ничто не могло ослабить эту любовь. Он восхищался ею, впадавшей в священный сон в саду среди сакур. Казалась, она ничем не занимается. Отец не догадывался, что дочь общается со старыми знакомыми. Лицо её от такого общения выглядело прекрасным и юным, освещённым улыбкой счастья, глаза полузакрыты. Доктор часто часами смотрел на дочь в таких случаях, нежно гладя её руки…
Хидэёси был человеком могучей энергии. При мысли о дочери любовь лилась из его глаз. Он любил своих больных, и все в городе любили его. Он был добр, умён и весел. Соседи часто видели, как он купался с дочерью в море. Они играли в воде, как дети. Мальчику он не уделял особого внимания. Взяв только ради дочери, полностью доверил ей его воспитание. Но всё необходимое для его воспитания и развлечений предоставлял.
О-Цую исполнилось сорок восемь лет. Она очень любила мальчика, и он любил её. В двадцать лет Барамон пошёл в город и узнал там, что О-Цую усыновила его. Он стал воспринимать её как женщину. Повзрослел, и грехи прошлых веков поднялись из глубин его сердца. Любовь к матери превратилась в физическое влечение, он стал преследовать её. Напрасно она взывала к его совести. Барамон видел в ней только женщину. Несмотря на разницу в возрасте, добивался любви. Какое-то время он ещё следовал заповедям религии, на которых был воспитан, но позже отверг их... уже несколькими годами раньше появились первые тревожные знаки. Он вёл себя всё хуже, часто огорчая приёмных родителей. Соседи постоянно жаловались, что он ломает ветви деревьев и убивает мелких птиц. Он даже пробрался в сад соседа, жившего через три дома, и совратил его юную дочь. Когда доктор стал ругать его, он дерзко ответил, что если ему будут мешать, уйдёт из дома… Он прекрасно знал, что не мог сильнее оскорбить О-Цую. Её горе было горем и её отца. Барамон был прощён и продолжил хулиганить в округе…
И снова нежданно пришёл Арито. Он молча бродил по дому в поисках молодого человека. Найдя же, отвёл в сторонку и долго беседовал. Обратил его в новую веру и посвятил. Кроме того, он освятил его, нарисовав ему на лбу магический крест. О-Цую узнала об этом потом. Обряд и таинственная личность отца из прошлой жизни мощно повлияли на Барамона. С юношеской горячностью он обещал исправиться. Он был горд оказаться сыном такого святого священника и решил последовать за ним.
Арито, попрощавшись с сыном, обратился к О-Цую:
— Дочь, я никогда больше не вернусь. Я выполнил свою миссию. Вы, оба, не сходите с пути, и я не буду нужен вам…
— Отец, не покидай нас! — умоляла О-Цую. — Скажи, хотя бы, кто ты! Вдруг мы больше не встретимся?
— Я ведь говорил, − Арито, вестник. На моей родине меня зовут Арау-па. Я − Первосвященник Бод-Юла. Мой дом − на Крыше Мира, среди снежных вершин, за морем, в тысячах миль отсюда. Когда-то он был и твоей родиной. Не спрашивай, как я пришёл из такого далёка. Полёт сознания − древняя тайна Бод-Юла… Ты когда-то тоже умела летать…
О-Цую только сейчас узнала надетый на госте необъятный меховой халат. В её видениях жрецы Страны Гор носили такие.
— Твой Первосвященник думает о тебе с большой любовью, — продолжил Арито, взглянув на неё сияющими глазами, — и ждёт тебя в высшем духовном мире. Твой отец скоро умрёт, останешься одна. Будь бдительна, на тебе большая ответственность! Теперь, госпожа, позволь проститься с тобой. Пусть в этой жизни тебе больше не понадобится моя помощь. Но, если нужда возникнет, посмотри на кольцо, и помощь придёт… Я имею право в этой жизни исполнить ещё одно твоё желание… А теперь, О-Цую, да благословит тебя Великая Мудрость. Знай, Она родилась на Земле! Но Её вера придёт в Ниппон спустя века... Радуйся быть современницей Бога… Будь счастлива и позаботься о моём сыне…
Они поклонились друг другу. О-Цую коснулась лбом пола, Арито протянул руки ладонями вверх по обычаю Бод-Юла. И медленно, паря в воздухе, ушёл… О-Цую вскочила, чтобы помахать ему вслед, но, посмотрев в окно, уже не увидела его…
О-Цую продолжила жить простой обыденной жизнью. Её все уважали. Она помогала отцу исцелять бедных. После визита Арито она и Барамона приобщила к работе. Но эффект от посещения отца был кратковременным. Вскоре он забыл об обещании. Не хотел ни учиться, ни работать, только донимал приёмную мать своими чувствами. Поняв, что ничего не получит, насовсем ушёл от приемных родителей… Сердце О-Цую было разбито. Она всё время винила себя в недостаточно хорошем обращении с ним, причинившем ему страдания. Стала избегать людей. Вскоре от переживаний умер отец. Дом опустел, жизнь утратила смысл. Как жить дальше?
Новая вера быстро распространилась в Ниппоне. Как женщине, ей не положено было проповедовать, но хотелось как-то участвовать в этой работе. Комфортная жизнь её больше не влекла. После смерти отца она раздала всё, кроме кольца. Она и раньше была милосердна, но теперь стала самой любовью, направив её на бедных и больных. Она многому научилась у отца, всегда любила заботиться о больных, была талантливой целительницей. Поэтому организовала сестринский уход. Предоставила свой дом проповедникам новой веры, устроившим в нём Дом милосердия, которым и стала руководить. Спокойная жизнь ушла в прошлое. Она не чуралась никакой работы, стирала, убирала, ухаживала за больными, изнуряя себя, чтобы заглушить боль потери близких. В свободную минуту шла на могилу отца, ушедшего уже последователем новой веры. Ветви большой яблони, весной все в цветах, склонялись над могилой. Отец сам выбрал яблоню, чтобы упокоиться под ней. Из окна маленького домика на холме видно было яблоню над могилой. Со смертью отца ушло и прекрасное счастливое время, и только у могилы О-Цую обретала спокойствие. Она всё чаще думала о смерти, чувствуя, что жить осталось недолго. Ощущала беспокойство от невыполненного долга и понимала, что только выполнение этой неизвестной задачи вернёт душе покой.
Через четыре года, в день рождения, снова было чудесное видение. Она увидела себя в вышитой одежде, с кольцом на пальце, в большом монастыре, со своим Верховным Жрецом, в окружении священников. Грустно бродила среди скал и нигде не могла найти покоя… Во всех видениях Первосвященник всегда был рядом. Вдруг она увидела его в незнакомой местности, где не было гор и скал, только невысокие холмы. В одеждах, подобных которым не было ни в Бод-Юле, ни в Ниппоне. Он окликнул её и помахал рукой. Он говорил о Любви, отречении и жертве. Ничего подобного она раньше не слышала. Дождавшись её, взял за руку и увлёк за собой в незнакомый храм. Люди выглядели иначе, чем в Ниппоне. Она стояла рядом с Первосвященником. На нём был хитон. Он подошёл к алтарю, указал на статую Бога, которую она не смогла как следует разглядеть.
— Готова ли ты следовать за мной и стать моей жрицей? — ясно услышала она его голос.
Подумав, О-Цую ответила:
— Пока не могу… на Земле ещё есть дела, — развернулась, накинула плащ и выбежала из храма. На пороге на миг обернулась и увидела Первосвященника плачущим…
Она вернулась в обычное состояние в слезах, с тяжёлым чувством. Осознала необходимость чистоты для выполнения своей миссии − воспитания мальчика. Он был странным существом, кармическим долгом, за который придётся ответить… Она упрекала себя и испытывала угрызения совести за то, что не всегда умела подойти к нему. Если бы умела, он, возможно, не оставил бы её…
После ухода из родительского дома Барамону пришлось многое пережить и часто выполнять унизительную работу. Время подумать было. Осознал, сколько горя он причинил приёмным родителям, раскаялся и вновь устремился к Богу. Испытав удары судьбы, он решил вступить в ряды армии последователей новой веры. В седьмой день седьмого месяца они отмечали праздник звёздной пары Танабата. В это время шла война между приверженцами старой веры, в основном, дворянами-буси, и незнатными последователями новой религии. Отряд Барамона воевал близ Осаки. Барамон был отличным бойцом, хорошо владевшим оружием. Он часто защищал и спасал своих товарищей. Он готов был жертвовать собой, но не столько по убеждению, хотя и обещал отцу жить по новой вере, сколько из-за невозможности видеть, как сильный мучает слабого… Он знал, что его отряд оказался меж двух огней, оттеснённый вражескими войсками к Осаке, у которой ожидали другие вражеские войска… Но он не думал ни о себе, ни об опасности, но лишь о матери, которую так любил. Отряд встал лагерем на ночь у морской бухты. Невообразимая тоска по дому, по матери заполнила его душу. Родительский дом, где он получил столько любви, всего в нескольких милях, и не было ему покоя. Он подумывал оставить отряд и разыскать мать. «Но ведь нельзя подвести товарищей!» — пришла вдруг мысль… Вместе с товарищами Барамон лежал в ложбине, использовавшейся как укрытие, закутавшись в халат. Над ним, в чистом небе, сияли звёзды.
— Сегодня богиня Танабата встречается со своим мужем Хокибоси на Млечном Пути... — мечтательно произнёс его товарищ Хагивара. — Правильно мы приняли этот старинный праздник… Празднуем его вместе со всеми, но не верим, что Танабата и Хокибоси − боги. Ведь мы сами − сыны Божьи, − так ведь, Барамон?
Тот почти не слушал, душой находясь дома после стольких лет разлуки.
— Твоя достопочтенная мать, писательница новой веры, написала об этом великолепное стихотворение… В нём сказано, что Ясо-Сан, Небесный Владыка, Сын Божий, милосердно разрешил разделённым Великой Небесной рекой мужским и женским звёздам встречаться раз в году… Так она переписала старую легенду…
Когда товарищ упомянул о матери, Барамону будто в сердце вонзили кинжал. Он даже не знал, жива ли она. О смерти приёмного отца слухи дошли.
— Хагивара! Послушай меня! — горячо прошептал он. — Я умираю от тоски по матери. Больше не выдержу. Я должен уйти отсюда!.. Сейчас же...
— Барамон! Как ты можешь говорить такое? Ты же не можешь нас подвести! И как ты минуешь вражеский лагерь?
— Прости! Что хочешь, думай, но мне надо идти!.. Если поймают, тем хуже для меня. Если умру − пожалуйста, пойди к моей матери и скажи ей, чтобы она простила меня... скажи, что я думал о ней в свой последний час... Сайонара!..
И он исчез в тени холмов, побежал в сторону Осаки. Добравшись до линии врага, попытался ползком преодолеть её. Собака его учуяла и подняла лай. Дозорный тут же вышел из палатки и наткнулся прямо на него. Барамон хотел выхватить меч, но не успел. Его привели к командиру.
— Кто ты, и что здесь ищешь? — закричал буси с суровым лицом. — Шпионишь? Прощайся с жизнью и головой.
Мысль об отсечении головы так напугала парня, что он попытался перехитрить командира.
— Меня зовут Хидэёси Барамон, — сказал он и, словно принуждённый нечистой силой, продолжил. — Я перешёл к вам, мне надоели новообращённые! Я больше им не верю… Если вам нужен хороший боец… — Барамон думал выиграть время, чтобы убежать позже.
— Так ты сын печально известной писательницы Хидэёси О-Цую? Она совершенно испортила древнюю религию Синто. Добрый улов! Сын великой проповедницы новой веры в нашем лагере! Позволяю тебе остаться. Но завтра будешь в наших рядах воевать со своими бывшими товарищами. Я поставлю за тобой соглядатая. Если не будешь храбро сражаться, я убью тебя. Запомни! А с твоей матерью покончим после битвы… Слишком большую бурю она подняла…
Барамон побледнел, колени задрожали. Положение безвыходное. Сражаться со своими братьями! О-Цую... надо предупредить её!.. На ночь его связали, сбежать не удалось. Пытался разорвать узы, но лишь очень устал. С первыми проблесками зари послышались воинские сигналы. Его развязали, дали меч и приставили надзирателя с катаной.
— Маэ-дзи! Вперед! — закричали воины...
Он, было, хотел никого не задеть мечом, но великан-надсмотрщик всё время грозил отрубить голову. Страх остаться без головы лишил Барамона мужества. Он побежал сражаться с единоверцами. Даже убил одного. Вдруг увидел лицо Хагивары и скорее был готов умереть, чем убить товарищей. Он повернулся к надсмотрщику и одним ударом обезглавил его. В следующее мгновение стрела пронзила ему спину и бросила на землю… Давно закончился бой, ушли победители и побеждённые. Остались мёртвые. Хидэёси Барамон вздохнул, пришёл в себя и удивился, что уже вечер. В тишине удивительной симфонией раздавался стрекот миллионов цикад. Он посмотрел на небо и увидел звезду Танабата.
— Ты была мне матерью, невестой и сестрой… Тремя в одной, — подумал он, и улыбка озарила залитое кровью лицо. Он вспомнил стихотворение О-Цую. Как часто они вместе читали его, когда он был ребёнком и купался в любви матери, — Небесную реку можно переплыть с помощью Господа, Ясо… Господи, передай моей сестре, я буду вечно ждать её…
Вечером, когда О-Цую тосковала по сыну, а он лежал с товарищами на песчаном берегу, в доме Хидэёси бесшумно раздвинулись двери, и вошёл Арито. Он выглядел всё так же молодо, всё так же высок, силён и строен. Волосы по-прежнему были черны, хотя О-Цую давно поседела. Она вскрикнула от удивления и радости, увидев после долгой разлуки дорогого человека.
— Арито-сан!.. Йоку ирассаимаста!.. — Она надолго застыла в земном поклоне.
— Приветствую тебя, Жрица! Во Имя Йе-ше, я пришёл! Пришёл, потому что ты недавно долго смотрела на кольцо, и настало время мне исполнить данное при нашей последней встрече обещание посетить тебя ещё раз. Я сказал тебе тогда, что день, когда я снова предстану перед тобой, будет для тебя днём великой печали. Пусть Небо убережёт тебя от неё. Ты позвала меня... я здесь! Каково твоё самое большое желание? Но будь осторожна, произнося его! Близится день твоей смерти. Дальнейшая судьба зависит от того, будет ли твоё желание земным или небесным!..
— Я хочу женить сына! — ни минуты не размышляя, ответила О-Цую. — Я хочу увидеть его перед смертью…
В сияющих чёрных глазах Арито мелькнула печаль.
— Ты не должна желать этого, моя госпожа! Довольно тебе знать, что он так же сильно стремится к тебе, как и ты к нему… Прошу, не думай больше о нём... — В спокойном голосе звучала теперь мольба. — Если будешь так стремиться к нему, он почувствует это, и ты снова привлечёшь его… Для него сейчас лучше всего одиночество... сейчас, когда он пытается спасти свою душу, за волосы вытаскивая её из бездны грехов… Вы встретитесь в высшем мире, и оба будете счастливы. Ещё раз прошу перестать убиваться по нему!..
— Но ты обещал исполнить моё последнее желание. Я хочу перед смертью увидеть его!..
С великой печалью в лице Арито поклонился.
— Да будет по твоему желанию! Я − лишь вестник, слуга Первосвященника из Шестого Кольца. Ты была Жрицей Бод-Юла, и я не имею права влиять на твою волю. Завтра утром, в час тигра, увидишь его… Встретимся в высшем мире. Я возвращаюсь на свою вечную родину.
После этих слов он покинул дом так же бесшумно, как и пришёл, навсегда исчезнув из жизни О-Цую… Женщина осталась одна. Она с нетерпением ждала сына. Достала из шкафа самое красивое платье, светло-голубое шёлковое кимоно и оби, положила его на кресло, чтобы надеть с утра. Засыпая, долго молила Бога простить её за то, что воспитала вверенного ей мальчика не должным образом… Она проснулась рано утром и приготовилась. В зеркале выглядела моложе. Молодая O-Цую улыбнулась ей. В час тигра в саду послышался шум. Она в нетерпении вскочила, рванула бумажную дверь... и увидела человека в лохмотьях, с залитым кровью лицом, несущего на плечах безжизненное тело. Он опустился на колени и положил тело на пол перед ней. Сам лёг рядом, потому что все силы оставили его.
— Я привёл Барамона к тебе, госпожа... Такова была последняя воля… Меня зовут Хагивара Таро, я был его другом. Я − твой последователь, иду тем же путём. Мы верили в новое учение…
Тут О-Цую вспомнила слова Арито и поняла, что настал и её последний час. Она опустилась на колени перед трупом и трижды совершила одзиги, как положено при посещении дорогого гостя. Встала, подошла к шкафу, достала старое кимоно, чтобы положить на тело Барамона… Снаружи тишину сада нарушили крики и лязг оружия. Хагивара устало встал и снял с пояса меч.
— Это была большая битва, моя госпожа... Я поступил неправильно, не следовало приносить его сюда. Там буси, пришли за мной… Ужасно жаль, я не хотел. Они поклялись отомстить... Уже убили сторонников новой веры на окраине города и разрушили их дома...
— Сюда! — послышался хриплый голос. — Здесь живёт женщина, которая пишет религиозные послания!..
Хагивара развернулся и бросился на спускавшихся по лестнице. Двоих убил, третий вонзил ему в грудь кривой наганата. О-Цую всё это оставила без внимания. Стояла на коленях перед мёртвым сыном и говорила с ним. Вошёл мужчина, свирепо взглянул на неё. Он был не из Ниппона, − из дикого племени айнов. Дважды вонзил кинжал в спину коленопреклоненной женщине... О-Цую с тихим вздохом упала лицом вниз рядом с Барамоном, голова её легла ему на грудь. Воин какое-то время смотрел на мать и сына, затем − словно испугавшись своего поступка − вышел… Она не сразу умерла. Когда через два часа соседи обнаружили её, О-Цую была жива. Они захотели отделить её от мертвеца, но она отказалась. Говорить уже не могла, только головой покачала. Потом собрала все силы и прошептала:
— Похороните меня и сына в могиле отца под яблоней!.. — И потеряла сознание.
Перед самой смертью, пришла в себя и прошептала что-то. Соседи наклонились и услышали её последние слова:
— Не могла дождаться
Цветения дикой вишни…
Теперь, когда цветы опали и завяли,
Увядает и моё бедное сердце.
***
Kami yo shinkan ni megumi wo kudashi tamai!… Привет, моя Жрица, да пребудет с тобой милость Божия!.. Третья жизнь в Японии, на первый взгляд, исполнена совершенства и достоинства, твоя душа поднялась высоко. Каждый, прочитав эти строки, уверится в её безупречности. Но посуди честно!.. Ты родилась спасти своего сына, ради него покинув Шестой Небесный круг. Ты добровольно выбрала воплощение и оставила Первосвященника, как в Твердыне Гор восемью веками раньше… И тогда, и сейчас, ты сделала это из-за плотской привязанности к одной и той же душе. Хотя ты говорила Первосвященнику и Безымянному о желании спасти эту душу, − это не было правдой. Ты всё ещё любила его земной любовью и надеялась соединить приятное с полезным. В твоей жизни было целых два искусителя. Один из них − твой отец. Ты очень любила его, потому что в прошлом была ему женой, и он окружил тебя тогда большой любовью. Он забрал тебя у колдуна в твоей первой земной жизни. Главный же искуситель − тот, кто всегда был причиной твоего падения. Если бы у тебя в этот раз были отношения с этими двумя как с мужчинами, ты бы опять пала… Первосвященник предвидел это и устроил так, что ты родилась дочерью врача, миновав первую опасность. Второй опасности ты избегла из-за большой разницы в возрасте с искусителем. Он не должен был стать и твоим кровным сыном, чтобы ты выдержала искушение. Вот, на что способна настоящая, чистая любовь! Первосвященник послал меня, Арито, на Землю, я должен был родиться ради тебя в третий раз. Я устроил так, чтобы ребёнок пришёл к тебе позже через меня, и я мог бы чаще навещать тебя… Я принёс тебе старое кольцо из Тибета и посылал тебе видения, чтобы ты узнала прошлое, получила новые мысли. Поэтому ты стала писательницей, и благодаря твоим рассказам стало известно о грядущем христианстве и спасительной жертве Иисуса Христа. Ты имела видения будущего, где ты снова оставляла Первосвященника...
Важно было то, что ты и твой сын умерли одновременно. Вы оба служили новым идеям. Так и должно было быть, потому что только так ты могла вернуться в Шестое Небесное Кольцо. Сын твой мог, в лучшем случае, получить лишь некоторое облегчение кармы и достичь Четвёртого Кольца. Но он опять уклонился, ещё подростком. Ты должна была воспитать его готовым достойно умереть ради новых идей. Но ты была слишком уступчива и недостаточно сурова. Поэтому, узнав, что ты ему не родная мать, он влюбился в тебя, вместо ещё большего уважения… Он покинул родительский дом, и ты знать не знала, что в отчаянии он всё же сбился с пути. На некоторое время он примкнул к новообращённым, но скучал по тебе, а тебя не было рядом с ним, когда он так нуждался в тебе. Ты посадила семя, и семя упало в хорошую почву, но его следовало поливать. Ты этого не сделала, и побег засох. Вера его была недостаточно крепка. Он тосковал по тебе. Тоска вновь навалилась перед великой битвой, которая могла решить его судьбу навсегда… Когда мы виделись в последний раз, я предупреждал тебя, чтобы ты не печалилась о нём. Этим ты только усилила его тоску, и он не смог действовать разумно… Приняв мой совет, вы оба пришли бы в Шестое Кольцо. Как это было бы прекрасно! Но он тосковал по тебе − вместо преданности товарищам. Ему не следовало переходить в лагерь врагов. Его вера в Высшую Силу была недостаточно прочной. Так он пал. Если бы выжил, ты бы пала вместе с ним. Чтобы облегчить твою карму, Первосвященник был вынужден сначала освободить от тела юношу. Он отступил от новой веры, но не успел согрешить более тяжко… Вслед за ним Верховный Жрец и тебя забрал домой, опасаясь, что из-за смерти сына ты утратишь веру и долго не сможешь вернуться в Шестое Кольцо… Поскольку твой путь снова прервала смерть, ты могла войти только в Четвертое Кольцо. Первосвященник уже знал, что ты снова будешь тосковать по мужчине на земле. Он так на тебя влияет, что ты не можешь жить без него... Поэтому Первосвященник решил родиться в твоём следующем воплощении сам, чтобы своей духовной силой поддержать тебя…
Я, Арито, всегда был рядом с ним, служил ему и помогал. Я родился и выполнил свой долг. Первосвященник всё это предвидел. Он предан своей духовной семье. Очень редко дух Шестого Кольца готов воплотиться для помощи оставшимся членам семьи. Только в особых случаях милость Божия допускает это, ибо Закон защищает высшую духовную ступень. Но безграничная и чистая любовь Первосвященника к тебе преодолела все преграды, чтобы ты смогла подняться. Жрица, пойми беспредельную любовь Высших, учись и подражай.
В следующей жизни ты пожертвовала собой ради любви!..
__________
Краткие пояснения:
АМА, ИНОТИ И КОКОРО 魂 тама, 命 иноти и 心 кокоро - три "души" по-японски. Теория структуры духовной сущности человека, правителя и божества в традиционной японской культуре. Такую троичную структуру духовной сущности, разумеется, нельзя воспринимать в расхожем смысле − как "троедушие", потому и слово "душа" в заглавии стоит в кавычках.
Из статьи Е.С. Бакшеева (Российский институт культурологии, Окинавский университет искусств)
Итак, настоящая статья посвящена трем основным понятиям традиционной японской духовной культуры (тама="душа", свободная душа; иноти="жизнь", телесная душа; кокоро="сердце", эмоциональное сознание) и их взаимосвязи между собой. Подобные исследования довольно редки в отечественном и западном японоведении; нет ясного видения этих проблем и среди японских ученых. Между тем, без понимания этих концептов невозможно адекватное изучение многих ключевых вопросов японской культуры: представлений японцев о себе и внешнем мире, традиционной религии синто. То, что принято называть "традиционной японской культурой", сформировалось под мощным китайским влиянием. Тем более важен анализ древнейших истоков духовной культуры японцев, их архаичного мировоззрения, что позволяет понять особенности национальной культуры.
Краткий словарь основных понятий и терминов
Моно - "вещь, существо, всё сущее"; рассматривается как некое первичное вещество из которого возникло и состоит всё сущее (божества, люди, животные, растения, предметы). В древней Японии моно - это всё живое и неживое в нераздельности телесного и духовного. Знак, читаемый по-китайски гуй и означающий "демон, бес", при фонетической записи японского фольклора и раннеписьменных текстов иногда использовался в значении "вещь", "нечто", "то, что". Затем произошло расщепление синкретического представления на отдельные понятия "предмет", "человек" и "дух". Моно - духи всех живых и неживых природных объектов (лес, горы, реки), свободные души, покинувшие тела или объекты (сэйрэй // цзинлин), духи мертвецов, призраки (сирё:) (ср. кит. гуйу), духи животных. В древности моно, подобно тама, воспринималась как "духовная сила", содержавшаяся в оружии (мононогу), других "священных" предметах, в магических формулах. При эстетическом анализе поэзии моно характеризуется как сокровенное ядро вещи, ее дух.
Моно-но-кэ - с IX-XII в. злобные духи живых и усопших, одержимость которыми приводила к болезни и смерти. Кэ / кай (кит. гуай) в позднесредневековой и народной демонологии породило целый класс оборотней и привидений ё:кай.
Икирё:, икисудама (= моно-но кэ) букв. "живые души" - злобные души живых людей, обычно женщин, которые преследовали своих недругов независимо от воли их носителей.
Судама - горный, лесной дух, дух дерева, камня, привидение-оборотень с телом демона и лицом человека.
Горё: - "священный дух" - навлекающие беду души знатных особ, умерших неестественной смертью, а также духи-божества болезней.
Онрё: (кит. юаньлин) - "мстительный дух" мертвого или живого человека.
Они. Этимология слова связывается с "они" ("невидимый") - так прочитан иероглиф, который обычно читается "ин / какурэру" (кит. инь) - "скрываться, удаляться, скончаться". Термин они впервые встречается в фудоки (историко-географические описания, 713 г.), где записан биномом, читаемым как тими (демоны, сходные с они). Они стали ассоциироваться с миром мертвых в "Нихон сёки" (миф об Идзанаки и Идзанами), где уже использован ставший традиционным иероглиф (кит. гуй). В древности термин они, очевидно, охватывал целый спектр сверхъестественных существ от невидимых моно до видимых тими и ё:кай. Поскольку впоследствии термин моно-но кэ широко использовался для обозначения невидимых человеческих душ (духов), под они и ё:кай стали пониматься видимые фантастические существа (антропо- или зооморфные). Таким образом, слово они изначально означало навь, неупокоенный бродячий дух мертвеца, злое земное божество, затем - "привидение, бес, черт, демон".
Тамакадзэ - "/злой/ дух-ветер" - северный и северо-западный муссон с сильными и неожиданными порывами, дующий зимой и несущий болезни (ср. камикадзэ - "божественный ветер", "ветер-божество"; ветер считался также средством передвижения богов). Издавна в синтоистских храмах, расположенных с севера, северо-запада и северо-востока от столицы, проводились обряды по усмирению тамакадзэ. Так, уже с VII в. в 4-й день 4-го и 7-го месяцев в храме Тацута (на северо-западе от местности Асука, где находилась ставка государя) совершались обряды с исполнением молитвословия (норито) "Празднество божества ветра в Тацута". На северо-западе от Асука и новой столицы Нара также находился район Идзумо, в котором с древности локализовали "страну мертвых". В IX-XII вв. на эти представления наложился культ горё:.
Кагами - зеркало; записывается заимствованным из Китая знаком, но его этимология: кага / кагэ (образ) + ми (видеть).
Сугата - "фигура, облик, вид" - призрак-душа усопшего, который видят живые (в том числе во сне).
Мусухи (мусуби) (обычно записывается биномом "сан / уму" + "хи / рэй") - "сакральная производительная сила, плодородие". В этом смысле мусухи близко китайской "животворящей силе дэ", с помощью которой "Небо взращивает все сущее". В текстах фудоки в имени бога Каму-мусуби-но микото формант "мусуби" записан иероглифом кон // хунь, что указываeт на то, что понятие мусуби появилось раньше тама. Хи - "дух, духовная сила". Хито - совр. "человек", хико - "мужчина", химэ - "женщина" в древности означали, что они обладали такой силой и даже имели статус типа жреческого или шаманского.
Ками - дух, божество, бог. Важнейшее понятие всей японской культуры, народных культов и синтоизма. Состав чрезвычайно разнообразный; выделяется четыре основных типа: топонимы, антропонимы, имена вещей и функции, - которые функционально могли соответствовать или социальным группам, кланам, деревням, или же ведать здоровьем и благополучием людей. Они могут быть бесформенными и бесплотными, зоо- или антропоморфными, природными объектами или артефактами. Происхождение термина ками связывается с тунгусским "кам" ("шаман"), с корейским "ком" ("медведь") или с айнским "камуй" ("бог, дух") или же с исконно японскими "ками" - "верхний, высший", "кума" - "уединенное тенистое место, укромный уголок" или "куму" - "уединение, затворничество". В словаре X в. "Вамёсё" указаны топонимы Кума, Кумасиро, Кумасинэ, Кумано, Кумагая. По одной гипотезе, слово тама пришло в японский язык из аустронезийской культуры, а ками - из алтайской общности. По другой, слова ками, тама, иноти - из айнского языка.
* * *
Тама (тамасии) - "свободная душа"
Представления о тама - "душе" (духе, жизненной силе, магической силе, /духовной/ энергии, харизме) - стержневая идея традиционной японской религии и культуры, особенно на раннем этапе их развития. Если в официальной синтоистской религии центральным понятием является божество, или дух (яп. ками, кит. шэнь), то в народных верованиях и в традиционных обрядах, выступает другая сверхъестественная сущность - душа, по моей терминологии, "свободная душа" - тама, или тамасии.
Тама - синоним тамасии, в древности - тама-си-хи - "дух / в виде / шара". Это представление существовало уже в VIII в.; считалось, что души покойников могут появляться из могилы в виде голубоватых огней, шаров фосфоресцирующего огня, которые передвигаются в воздухе. Отсюда - термин хитодама (букв. "душа человека") - душа мертвеца. В антологии "Манъёсю" (VIII в.) (песня N 3889) говорится: "Я буду всегда помнить ту могилу в ночь дождливую, когда один на один встретил твою мертвую душу - голубоватый призрачный огонь". Их также называли "бесовские огоньки" (ониби).
Иногда за души мертвецов принимали светлячков, поскольку время их массового появления совпадало с праздником поминовения усопших о-бон (середина августа). В "Исэ-моногатари" ("Повести Исэ", X в.) светлячки неоднократно упоминаются в связи с похоронами (напр., N 38,44). Причем высоко взлетающий вверх светлячок ассоциируется с душой усопшей, возносящейся к небесам: "Светляк летающий! Ты доберешься до неба самого..." (пер. Н.И. Конрада). Светлячков также отождествляли и с душами живущих людей. Отлет души из тела живого человека часто изображался в литературе Хэйан (IX-XII вв.). Один их таких примеров можно обнаружить у поэтессы Идзуми-сикибу в антологии "Госю:исю:" ("Последующее дополнительное собрание поэзии", XI в.; св. 20): "Погрузившись в раздумья, я поймала светлячка, /прилетевшего/ из долины - не моя ли то душа, что беспечно отлетела из моего тела".
Солнце также стали воспринимать как "Божественный дух в виде шара, сияющий в небесах" (яп. Аматэру митама; отсюда - имя богини Аматэрасу). Далее, название тама было, очевидно, перенесено на божество-покровителя какой-либо местности - кунитама ("божественный дух земли / страны"). [23] Слово "тама" входит во многие термины, описывающие духовную структуру окружающего мира: кодама - букв. "дух дерева" (впоследствии "эхо"); инадама - "душа риса"; котодама - букв. "душа слова" - словесная магия; тамакадзэ - "/опасный/ дух-ветер" - северный и северо-западный муссон, несущий болезни.
Японские ученые придерживаются теории о трех стадиях развития древнейших верований: аниматизма, анимизма и веры в индивидуальные божества. По их мнению, на первой стадии (неолит) появились верования в некую безличную силу тама, имевшую характеристики полинезийской мана. На второй стадии (рубеж эр), когда сакральное / нуминозное уже обрело конкретные формы и стало связываться с реальными объектами, сложилась вера в тама и моно. На третьей стадии (первые века н.э.) сформировалось понятие об отдельных божествах-духах ками. Синтоистские теологи считают, что такие представления развивались от комплекса "тама, моно, они" к комплексу "синрэй (шэньлин), ками". Архаичные представления о сакральном и нуминозном отражают неоднородность истоков японской культуры. Некоторые исследователи делят эти категории на две группы - "аустронезийского" (моно, тама, хи) и "алтайского" (ками, нуси, уси, цуми, цути, ти) происхождения.
Исследователи ищут этимологии "тама" среди его омофонов. Русский японист начала XX в. Н. Мацокин связывал "магическую силу тама" с глаголом "тамау" ("жаловать, изволить, соблаговолить"), первоначально обозначавший, по его мнению, передачу этой силы от высших к низшим: от божеств и государей, обладавших ею в наибольшей степени, она переходила на простых смертных ("тамавару" - "принимать от высшего"). Он считает, что со свойством этой силы накапливаться тама также связан и глагол "тамару" - "скопляться, сосредотачиваться в одном месте". Современный японский теолог Сонода Минору также придерживается такой точки зрения.
Иногда в среде синтоистских служителей, теологов и исследователей тамасии понимают как сущность более высокого порядка: как сила, мощность и действие тама; иначе, тама - душа, тамасии - "дух, дарованный ками", или "дух души" - высший аспект тама.
Благодаря анализу различных способов записи "тама" в древнеяпонских текстах можно реконструировать содержание японских терминов и их связь с китайскими аналогами. В "Манъёсю" многие песни - это магические заговоры на родном языке, поэтому иероглифы, обозначающие "дух" или "душа", - рэй (кит. лин) и хаку (кит. по) - крайне редки, а кон (кит. хунь) практически не употребляется, видимо, из соображений табу. Зато часто используется фонетическая запись или омофон "драгоценный камень, яшма" (кит. юй; чжу). В "Кодзики" ("Записи о делах древности", VIII в.) в имени богини Тамаёрибимэ (Дева, одержимая духом), ставшее родовым названием шаманок, тама записано через "юй". В "Манъёсю" (N 417) говорится: "Мой государь, встречусь ли я с твоим упокоенным /телесным/ духом (никитама)? Ты выбрал своим /извечным/ храмом-дворцом гору Кагами в краю Тоёкуни". Словом "тама" прочитан иероглиф "хаку", обозначающий в Китае по - "земную (телесную) душу", что остается в могиле в отличие от хунь - "небесной души". В "Нихон сёки" ("Анналы Японии", VIII в.) уже ощущается китайское влияние: здесь часто употребление иероглифа кон // хунь (ара - / ники - / саки - / куси - митама). А "священные души (митама) покойных и живущих царей", помогающие победить врагов или даже вернуться из иного мира записаны биномом синрэй // шэньлин. В поэзии эпохи Хэйан, в "Исэ-моногатари", в названии обрядов тамамусуби ("связывание души") и тамаоки / сёкон // чжао хунь ("призывание души") использован знак кон // хунь. В слове тамая ("храм предков" или "временный храм-усыпальница") - иероглиф рэй // лин, поскольку речь идет о душе после смерти человека. Близкое по значению слово тамадоно ("помещение для выставления покойника") пишется с любым из двух знаков: кон // хунь или рэй // лин (рэйкон - "душа мертвеца" и, шире, душа человека вообще). В названии класса богов мусуби формант "би /хи" ("дух"), по смыслу аналогичный кон // хунь, записан иероглифом "рэй //лин", а слово инадама ("дух риса") - "кон // хунь".
Согласно традиционным представлениям, свободная душа (тама) пребывает в любом объекте - человеке, животном или природном, давая им жизнь и энергию. Действиями тама определяются сознание, чувства, суждение, мышление, психологические реакции человека; она управляет телом. В свою очередь, плоть сильно влияет на тама. Когда тело голодно, тама чувствует голод, когда плоть удовлетворена, то и тама тоже. Поведение человека определяется действиями как тела, так и тама, свободной души; человек состоит из тела-оболочки (кара/да/) и тама. Только после смерти и распада тела тама окончательно покидает его и функционирует самостоятельно.
Подвижность живой свободной души (тама) едва ли не важнейшая ее характеристика. Тут много общего с представлениями других народов: душа отлетает во сне, при испуге и т.д. В раннеяпонской культуре имелось терминологическое выражение этого явления - "тама сакару" ("душа отлетает /из тела/"). Рассеянность, вызванная отлетом души, отмечена в "Такэтори моногатари" ("Повесть о старике Такэтори", IX в.). Есть много историй о том, как тама покидает тело на время; случалось, что души (тама) двух людей вышли из тел одновременно и, возвращаясь, перепутали тела ("Исэ-моногатари"). Особенно много в японской поэзии примеров отлета души влюбленных к объектам их страсти. В древней и средневековой Японии представления о подвижности свободной души (тама) являлись существенным фактором быта и культуры. Отсюда - многочисленные обряды по призыву и удержанию тама (напр., тамамусуби - "связывание души"), а также по обновлению души - обряд "тамафури" (букв. "встряхивать дух"). Например, в "Исэ-моногатари" приводится следующая песня: "Если случится так, что, переполнясь любовью, душа отлетит, то, встретившись ночью глубокой, завяжи мою душу (сотвори тамамусуби)" (пер. Л.М. Ермаковой). Обряды бытовой (любовной, семейной) магии еще в древности были заимствованы придворным и государственным церемониалом, где шаманские приемы "связывания души" легли в основу ритуалов "умиротворения души" государя. При этом предполагалось, что "божественный дух" (рэй//лин) "прикреплялся" к его телу, в него "вселяли" "духовную мощь" и обновляли его жизненную силу.
Японцы верили, что мертвецы продолжают жить как духи (рэйкон) и периодически приходят в наш мир, участвуют в обрядах, которые проводят для них потомки и, в свою очередь, даруют им благо. Например, после сбора урожая проводились празднества и духам-предкам преподносились первины урожая. Через обряды очищения и с ходом времени время душа умершего естественной смертью, становится душой предка, а та - богом-предком.
По народным представлениям, в пространстве носятся множество живых и мертвых душ (тама), отделившихся от тел. Они ждут возможности войти в другие тела. Иногда человек может быть одержим многими тама одновременно. Такие души невидимы, придают овладеваемым ими объектам свою собственную природу, свободно появляются, исчезают, трансформируются. Они обладают силой, которой человек не может противостоять. Особо сильные души могут влиять на погоду, нарушать законы природы, вмешиваться в ход вещей, влиять на судьбы людей и предвидеть будущее.
Хорошо известен культ "вредоносных духов мертвых" периода Хэйан (IX-XII в.) (онрё: и горё:), который занял в японской культуре важное место. Вопрос о том, почему такой культ оформился именно в этот период, требует специального исследования, но его древнейшие истоки восходят к народным представлениям о том, что душа тама испытывает отрицательные эмоции из-за смерти своего владельца, а также небрежного отношения к трупу. Такое состояние тама может превратить ее в злобный дух; отсюда необходимость погребально-поминальных обрядов умилостивления души. Особо велика вероятность превращения тама в злобный мстительный дух (горё:, онрё:), когда человек уходит в мир иной не по естественным причинам (по старости), а вследствие насильственной смерти или несчастного случая.
Маститый ученый Умэхара Такэси прямо говорит, что "представления о злобных духах мертвых господствуют в японской культуре". По его теории, "Манъёсю" была составлена с целью умиротворения и упокоения душ жертв политических интриг. Другой исследователь, Нисицунои Масаёси, считает, что эта поэтическая антология представляла собой собрание песен "упокоения души усопшего" (тинкон), которые исполнялись с целью изгнания вредоносных духов и воскрешения усопших. В основе раннего театра Ноо лежали шаманистские обряды по упокоению этих душ мертвецов. Классическая литература Хэйан показывает, что люди боялись духов мертвых, которые мучили и терзали их. Все социальные и личные кризисы - политические изменения, гражданские войны, эпидемии, болезни, засухи, землетрясения, бури, тайфуны, трудные роды, болезни и смерти - воспринимались результатом мести злобных духов покойников, особенно душ важных особ, умерших насильственной смертью. Злобных духов обнаруживали шаманы и шаманки или "маги" через гадания и некромантию (такие верования существуют в Японии и сегодня). Согласно этим представлениям проводились специальные поминальные службы для тех, кто встретил безвременную кончину, поскольку считается, что его дух - ревнивый или злой - может принести несчастье своему врагу или всей общине. Такие души нужно было особо умиротворять и почитать.
Поэтому во многих синтоистских храмах стали почитать таких духов, которым поклонялись как "человеко-божествам" (хитогами). Эта система верований основывалась на тесной взаимосвязи индивидуального ками с шаманом или знахарем. Она, очевидно, существовала уже в протогосударственных образованиях типа "деревень-государств" на рубеже эр и управлявшихся шаманистскими лидерами (напр., Химико в Яматай в III в. н.э.). Культы божеств (ками) и общинные празднества (мацури) испытали сильное влияние обрядности хитогами. Это проявилось в традиции процессий "паланкинов" с предметом, в котором пребывает дух бога, сопровождаемых плясками и песнями и магико-религиозной "театральностью", а также в наследственной системе синтоистских жрецов.
Система хитогами трансформировалась в культ горё:-син (горё:-ками), о чем впервые свидетельствуют записи 2-й половины VIII в. Время с середины VIII в. до XII в. может быть названо веком горё:-син. Изначально этот культ включал в себя верования в злобных духов знатных особ, умерших в политических интригах. Эти духи почитались в синтоистских храмах как ками, им посвящались - с целью их утешить и успокоить - специальные празднества и поминальные службы, своего рода смесь культов ками, религиозного даосизма, оммёдо (японский вариант системы инь-ян) и буддизма. Первые такие официальные службы были совершены в 863 г. в Киото под патронажем императора. Со временем верования в горё:-син стимулировали в аграрном обществе осознание простолюдинами степень человеческих возможностей. При этом буддизм и даосизм оказали революционизирующее влияние на духовную жизнь японцев, включая погребальные обычаи и веру в духов усопших. Теперь каждый человек, независимо от его социального статуса, стал сознавать возможность собственной деификации. Этому способствовала деятельность деревенских шаманов и шаманок, которые посредством транса общались с душами усопших простолюдинов, чтобы объяснить природные бедствия в данной местности.
Таким образом, "свободная душа" (тама) играет активную роль в жизни ее носителя и при жизни, и после его смерти, влияя на других благотворно или злокозненно. Тезис об активном воздействии свободной душой ярко выражен в "Манъёсю", где "таматихафу" означает "душа благославляет/ся/", а "тама-тихафу ками" - "божества, дарующие душе благо". В песне N 2661 говорится: "Боги счастье приносящие душе, даже вы меня оставьте, я прошу, оттого что больше я не дорожу этой бренной жизнью на земле") (пер. А.Е. Глускиной). Самую большую опасность японцы видели в духах усопших, но и душа - злой дух живого человека также может нанести вред другим, довести их до тяжелой болезни или даже до смерти. Иногда различные бедствия считались принесенными гневными или ревнивыми душами живых мужчин и женщин. В хэйанской культуре, например, в "Гэндзи-моногатари" ("Повесть о Гэндзи", н. XI в.), известна мания так называемых "живых душ" (икирё:, икисудама=моно-но кэ), когда душа живой женщины преследовала более удачливую соперницу.
Тама подобно ками имеет свойство бесконечно увеличиваться и делиться, а при соприкосновении с предметами и людьми оставлять на них свою часть. Поэтому при отделении от главного рода его ветвей проводили ритуал разделения родовой души (= родового божества); та же процедура совершалась при основании филиалов синтоистских храмов. И, наоборот, при подчинении, покорении или выражении покорности душа (тама) подчиненных родов поглощалась душой господствующего, и тогда несколько богов почитались в одном храмовом комплексе. Вне объекта тама может быть божеством (ками) или его аспектом, духом мертвеца или предка. Тама также может принимать определенную форму, становясь призраком или чудовищем. Душа, покидая тело живого человека, иногда принимает его облик: в таком случае возникают двойники.
По древним японским представлениям, которые перекликаются с верованиями других народов, живая свободная душа человека могла находиться на его голове, в волосах; отсюда - магия и табу, связанные с волосами и гребнем. Тама также могла находиться на теле (под мышкой) или под одеждой. [12] Это породило своеобразную "магию одежды", где магическую функцию выполнял рукав, подол, [13] шарф, шнурок-завязка нижней одежды или пояс. В "Манъёсю" целые циклы песен-заговоров (на расставание, любовных, лечебных, похоронных) насыщены этими образами.
Считалось, что, когда свободная душа в результате магических действий помещалась вне тела живого человека, тогда она становилась "внешней душой". При этом считалось, что свободные души (тама) членов рода находились на хранении в родовом синтоистском храме. А чтобы душа правителя не отлетела, ее хранили в специальной шкатулке, [14] что обнаруживает поразительное сходство с шаманистическими приемами у корейцев и народов Сибири, а также с фольклорными мотивами славян ("смерть" Кощея).
В источниках вместо слова тама часто используются синонимы: кагэ, микагэ, омокагэ, катами, сугата.
Кагэ ("тень; свет; образ") - душа живого и усопшего человека. Выражение "у него слабая тень" ("кагэ га усуй") означает, что человек при смерти. В Японии у царского рода существовал ритуально-символический дуализм "света" ("солнца, сияния") и "тени" (угасания) - активной, деятельной и слабеющей, угасающей (например, в конце года или перед смертью) души-харизмы. В семьях, сохраняющих древние традиции, все еще есть обычай подношения "угощения для тени" (кагэдзэн) портрету члена семьи, когда он находится в отъезде. Это значит, что, по крайней мере, часть его души остается дома в составе родовой души, пребывающей в родовом теле семьи.
Микагэ (букв. "августейшая/священная тень") - душа императора или божества; "эпифания" - явление божества; [15] образ покойного, [16] а также венок из цветов, лозы, листьев, плодов и драгоценностей (иначе тамакадзура, ханакадзура, тамакагэ; носился на голове); его возлагали на месте ритуального выставления тела усопшего государя, дух которого и пребывал в нем; [17] разновидность катами.
Катами (этимология: "форма"+"видеть", ср. кагами - "зеркало") - "зримый облик, видимый образ" - душа покойного и предмет, природный объект или человек, в котором она пребывает; отсюда - значение "сувенир на память". [18] Катами-вакэ - частичный обмен душами между мужем и женой через обмен нижней одеждой; жена, завязывая шнурок нижнего платья у мужа, "привязывала" к нему часть своей души, в результате чего и после смерти жены ее душа по-прежнему "прилеплена" к телу мужа. [19]
Омокагэ - "облик, образ, вид, лицо" - призрак-душа усопшего, которая предстает перед живыми людьми; позднее - "воспоминание"; если в ранних источниках это слово записывается биномом, то впоследствии - иероглифом, специально изобретенным японцами.
Свободная душа (тама) обладает той же природой и сущностью, свойствами и характерными признаками, что и божество ками; она также может вселиться в человека или предмет. Но ками - более высокий и чистый дух. Самым большое отличие в том, что тама, хотя и может передвигаться независимо, всегда некоторое времени находится в теле. Во многих синтоистских обрядах, связанных с ками, фигурирует именно тама, а не ками; четыре "божественные души" (митама) в синто считаются видами ками. Дух, находящийся в живом теле - тама, а не ками, поскольку влияние плоти на дух слишком велико. Но тама, пребывающая в человеческом теле, находится в процессе превращения в ками. Действует непрерывный цикл духовного развития, в котором дух в его двух ипостасях циркулирует между небом и человеческими телами на земле. Для тама тело лишь временная обитель между рождением и смертью. Тама сохраняется после смерти тела и продолжает жить вечно. Дух, вознесшийся на небо после смерти человека (особенно знатного), становится ками. Затем эти духи, спускаясь на землю, входят в тела новорожденных и повторяют жизнь в этом мире как тама.
Представления о тама в раннеяпонской культуре близки понятию океанийской мана и китайской категории дэ в ее архаическом магико-виталистском значении ("магическая сила/могущество"). [20] В Океании бытовало представление о мана племени. [21] Китаисты говорят о "квазиродовой связи между дэ вождя и дэ его соплеменников", о дэ - "даре, исходящем от духов усопших предков", о "коллективном дэ" - не личной потенции отдельного монарха, а достоянии всей династии, о совокупном дэ монарха и вассалов, о передаваемой по наследству общединастийном запасе силы дэ. [22] Японские хи и митама также сопоставимы с древнегреческими teos и daimon и иранским frawashi, означающими "божественный дух царя" [23] и иранским же "хварэна", т.е. харизма, "божественная благодать". Причем хварэна подобно хи связана с солнцем (хвар), а два чтения одного и того же бинома митама/горё: показывают, что содержание понятия подобно daimon трансформировалось от "божественного духа" к "злому". Очевидно, что японские концепты тама и хи больше сохранили свою архаическую основу, чем дэ. Архаичные представления о дэ приложимы и к Японии. Проявления харизмы японского правителя воспринималось как магическая сила царского рода; она обеспечивала сакральное единство правителя и народа. "Сакральная связь" между правителем и народом являлась главным элементом такого принципиального для японской культуры понятия как "кокутай" [24] (обычно переводится как "государственный строй"). Это понятие, как и его архаичный синоним "кунигара" я перевожу как "тело народа (страны)" и понимаю как единое родовое тело всех живых и предков. Единение народа и ками во время древних общеродовых празднеств (мацури) осуществлялось посредством родовой тама.
Представление о взаимосвязи между душами простых людей (как живых, так и усопших), душами государей - этих "божеств во плоти", - и душами божеств может дать анализ комплексного понятия, которое записывается иероглифическим биномом, читаемым по-китайски как "шэньлин", а по-японски и как "митама", и как "синрэй", и как "митама-но фую". При этом под митама понимается душа предка, государя или божества, а также "благодать"; под синрэй - тамасии (дух), ками (божество) или "священные души покойных и живущих царей"; под митама-но фую - "божественная благодать/милость" [25] (относится к активной роли души и сопоставима с дэ - "даром, исходящим от духов предков"). Такие выражения как "митама тасукэтэ" ("с помощью священной/божественной души") и "митама тамахитэ" (букв. "получить дар от священной души") могут соответствовать выражению "по божьей/чьей-либо милости", "по велению судьбы".
Развитие идеи свободной души легло в основу представления о душе императора как о харизме - поскольку она связана с авторитетом и властью. Кроме телесной души (иноти) и "сердца" (кокоро), государь обладает еще тремя "душами": личной как шамана, "жреческой" как вождя господствующего клана и "августейшей" (харизма царского трона) [26] (записывается знаком "солнце" хи, что соотносится с его омофоном "дух" рэй//лин). Эта харизма была душой первопредка царского рода богини солнца Аматэрасу и передавалась по наследству, подобно общединастийному запасу силы дэ (= сю - "получаемой императором по наследству благодати" [27]), но - в отличие от Китая - строго в пределах лишь одного рода! [28] Эта передача называлась амацу хицуги - "наследование небесному солнцу" и изначально означала "преемство /небесного/ духа". Знак цуги = кит. сы - "получить /дэ/ от высшего/основателей/предшественников по наследству". Вероятно, и харизма японского правителя, и дэ китайского императора в своих истоках аналогичны "шаманскому дару". Так, считается, что изначально (предположительно на рубеже III и IV вв. н.э.) японский правитель вмещал в свое тело "дух края" (кунитама) - божество-покровителя своих владений.
Кокоро ("сердце") и иноти ("жизнь")
В традиционной картине мира японцев есть представления об еще одной душе человека или божества - кокоро ("сердце, духовность"). Исконно японское слово "кокоро" имеет параллели в алтайских (корейском, тунгусо-маньчжурских и тюркских) языках, и изначально обозначало часть тела: сердце (в биологическом смысле), грудь. Однако, уже по данным VIII в. видно, что оно стало утрачивать физические характеристики и приобретать психологические и эмоциональные. "Кокоро" могло записываться разными иероглифами: син//синь [1] - "сердце, душа, психический; центр, сердцевина"; насакэ//цин - "чувство, любовь, симпатия, эмоциональный"; и//шэнь - "намерение, желание, воля; настроение, чувства, душа; мысли". Кокоро превратилось в отличительный признак и неотъемлемый атрибут человека, психическую и познающую деятельность, способность чувствовать, выражение индивидуальной воли и желания. Стандартное выражение в "Манъёсю": "сердце /человека/ печалится (любит)". "Сердце" ("тайная воля") божества узнавалось через магические обряды, гадания, в сновидениях. Если тама выступало объектом ритуала, то кокоро его действующим субъектом. Понятие кокоро позднее развилось в важнейшую категорию японской эстетики. [2]
У человека - кроме свободной души (тама) имеется еще телесная душа - иноти ("жизнь", жизненное начало/принцип) [3]. Эта концепция - частный случай дуализма души, широко распространенного в мире (в Китае: хунь - свободная душа, по - телесная). Утративший свободную душу мог серьезно заболеть и даже потерять сознание (болезнь, вызываемая отлетом души, так называемая "болезнь тени"), но он еще не умирал, [4] поскольку его жизнь поддерживала телесная душа (иноти), находившаяся в теле неотлучно от рождения до смерти и связанная с дыханием. Предлагаемые этимология иноти - "дух/сила/сущность дыхания" [5] или "динамическая энергия жизни в дыхании". [6] В древнеяпонских текстах оно обычно передавалось иероглифом: мэй (кит. мин) [7] - веление, судьба, жизнь, предопределенный срок жизни (ср. кит. тяньмин - "мандат Неба") или дзю/котохоги, котобуки (кит. шоу) [8] - "долголетие, продолжительность жизни, возраст / благопожелание, пожелание долголетия (счастья)". Устойчивые выражения из "Манъёсю" дают представление о содержании этого термина: "жизнь" (иноти) - "короткая, хрупкая, тающая"; "иноти цугикэму" - "жизнь продлится", иноти имеет протяженность (длину) подобно канату; "иноти сирадзу" (букв. "не знать /своей/ жизни") в контексте VIII в. означает "не знать, как долго продлится жизнь"; "иноти синикэри" - букв. "/он даже перестал дышать, и затем его/ жизнь умерла". Еще одно выражение для умирания - "иноти сугу" - букв. "жизнь проходит" - характеристика исчерпаемого запаса жизненных сил у человека. Таким образом, с концептом иноти связаны представление об о заданности срока жизни (и легенды об оставлении стариков умирать в горах), а с идеей отлетающей или угасающей тама - обряды призывания души (и сезонные - в конце года - ритуалы по укреплению души).
Тама (душа) и иноти (жизнь) - два различных, но все же связанных, концепта. Часто встречающееся в "Манъёсю" выражение "тама-кихару (кагиру) иноти" изначально означало "жизнь, когда душа кончается / истощается / гаснет". Причем, именно в таких сочетаниях для обозначения тама несколько раз встречается вообще очень редкий иероглиф рэй//лин (чаще - субститут "яшма" или фонетическая запись). "Кихару" записывается двумя разными иероглифами, оба из которых содержат элемент "нож"; один из них обычно читается как "киру / кирэру" - "резать / прерываться, кончаться, истощаться" и "кири" - "предел, конец". "Кагиру" обозначается минимум тремя разными знаками; один из них значит "ограничивать /-ся/, положить предел". Поэтому, хотя тама часто обозначается иероглифом "яшма", традиционный перевод типа "жизнь, сверкающая как дорогая яшма" (N 1455 с иероглифом "киру") представляется не очень точным. [9]
По мнению исследователей, жизнями (иноти) членов рода правит "жизненный дух" (сэймэйрэй - мэй/иноти, рэй//лин). Родовое божество (удзигами) управляет этим "жизненным духом" и охраняет его - дабы он всегда пребывал в "здоровом и бодром" состоянии.
Таким образом, древние японцы признавали наличие у человека двух душ - "свободной" и "телесной". При этом, по некоторым свидетельствам, свободная душа тоже была двух типов; души одного типа принадлежали знати и синтоистским жрецам, а другого - простолюдинам. Возможность деификации (обожествления) после смерти признавалась только за первыми. Но для ками (божества) в традиционной японской культуре существовал другой дуализм, который можно характеризовать в понятиях бифуркации (расщепления) "свободной души" (тама). У бога есть только одна душа - свободная (тама), которая как бы "раздваивается" на две души, каждая из которых обладает своими функциями. Это "ара митама" ("буйная/дикая душа") и "ниги митама" ("мирная/спокойная душа", у/с/покоенная, умиротворенная душа). Эти две души - воплощения двух разных функций божественной свободной души, ее две различные сущности.
При этом в отличие от человека у божества нет никакой иноти ("жизни", или "телесной души"). Источники ясно показывают функции двух видов божественных душ, даже более активных, чем свободная душа человека. (Как гласит легенда о воинском походе императрицы Дзингу на Корею: "Мирная душа божества находилась при государыне, ее долгий век оберегала и умиротворяла, а буйная душа как копье вела вперед войска"). Эти два вида божественной души не только обладают различными функциями, но также находятся в разных местах. "Буйная душа" действует активно и выступает во главе военного похода или карает преступника, в то время как "мирная душа" остается на своем месте. "Мирная душа" бога напоминает телесную душу (иноти) человека, поскольку ее функция - занимать предназначенное ей место и оставаться неподвижной. В том же роде, "буйная душа" бога, сходна со свободной душой (тама) человека, потому что она действует активно во внешнем мире. Эти две божественные души функционально подобны свободной душе человека: они могут покидать храм, т.е. их временное пристанище, так же, как при определенных обстоятельствах свободная душа может покинуть ее обитель - человеческое тело. Следовательно, можно отметить определенный параллелизм между душами бога и человека.
На основании этнографических и лингвистических свидетельств можно предположить - и этой точки зрения придерживаются многие японские исследователи, - что в основе идей "буйной" и "смирной" душ божеств ками лежат соответственно представления о душе новоумершего человека (и тем более умершего преждевременной или насильственной смертью) и душе покойного, прошедшей погребально-поминальные обряды упокоения. В картине мира в Японии и на Окинаве, где до сих пор сохраняются реликты древней культуры японской, особенно в народных верованиях, обрядах и культах, есть принципиальное отличие между "буйной", опасной душой только умершего человека и его уже "упокоенной", умиротворенная душой - через некоторое время. Как указывал "отец" японской этнографии Янагида Кунио, через регулярные обряды очищения и подношения и с ходом времени душа умершего (сирэй) естественной смертью, становится душой предка (сорэй), а та - богом-предком (содзин). После распространения в Японии буддизма душа умершего считается "духом мертвеца" в течение 49 дней т.н. "промежуточной тьмы" (тю:ин) между смертью и следующей жизнью (в древности этому промежуточному состоянию соответствовал период могари); [10] по окончании этого периода дух покойного уже считается душой предка и до первого празднества о-бон называется ниидзё:ро:, или нииботокэ, а затем - сё:рё: (во время о-бон) и митама (на Новый год); через 33 года или 50 лет после смерти поминальные обряды прекращаются, и дух предка становится предком-божеством. [11]. При этом необходимо учитывать, что боги-предки - это ками особого свойства; отношения между ними требуют специального исследования.
В результате дальнейшей "расщепления" свободной божественной души (очевидно, "смирной души" - никимитама) древнеяпонские боги стали обладателями еще одной пары душ: "счастливая душа" (сакимитама; иначе, "душа, приносящая счастье", "дух, который дарует благо/удачу") и "чудесная душа" (кусимитама; иначе, "дух, творящий чудеса", "душа, обладающая мистической силой"). Эти души упоминаются в эпизоде с богом-создателем страны в "Анналах Японии": "...чудесный свет озарил море, и неожиданно нечто подплыло к нему и сказало: "Если бы не я, разве ты смог бы покорить эту страну?... Я твоя счастливая душа, чудесная душа". [12] По просьбе своих душ бог построил для них храм, где их стали почитать.
Если "смирная" и "буйная" души божества действуют раздельно в пространстве и в своих функциях, то "счастливая" и "чудесная" души вместе покидают тело своего носителя и демонстрировать свою силу. Такая их специфическая функция позволяет сравнить их с "буйной" душой. Они представляют не две отдельные сущности, а только два аспекта, по разным гипотезам, или дикой, или смирной души. В "Манъёсю" в легенде об "императрице" Дзингу два яйцеобразных камня названы одним термином - кусимитама, что также показывает, что "чудесной" душой могли обладать не только боги, но и знатные люди. Точно также, "счастливая" душа обнаруживается в людях, как и в богах. В словаре X в. "Вамёсё" имеется идентичный с "сакимитама" термин "сакитама" - "дух, который защищает человека и дарует ему счастье.
В синтоистских храмах почитаются как сами ками, так и их мирные или буйные души. Так, в главном синтоистском храмовом комплексе Исэ-дзингу почитаются: в храме Арамацури-но мия - "буйная священная душа" (ара митама) богини Аматэрасу, в двух храмах Такихара-но мия и в храме Идзава-но мия - просто "священная душа" Аматэрасу, в храмах Цукиёми-но арамитама-но мия и Цукиёми-но мия - "буйная душа" бога Цукиёми (везде тама - кон//хунь).
Представления японцев о душе обнаруживают много общего с концепциями множественных душ как народов ЮВА и Океании, так и Северной Евразии, Сибири и Дальнего Востока. [13] Как показывают сравнительные исследования, древнеяпонские представления о душе многослойны и их истоки происходят из различных эпох и культур [14]. В качестве рабочей гипотезы можно предложить следующую схему: [15]
1) неолит (яп. дзёмон): культура моно - очевидно, аустронезийцы (охотники и прибрежные собиратели).
2) конец неолита (I тысячелетие до н.э.): культура нуси ("хозяев") - алтайская культура лесных охотников (сходство с представлениями народов Сибири).
3) энеолит (с середины I тысячелетия до н.э., яп. яёй): культура тама - также аустронезийцы - рисопроизводящий комплекс Южного Китая (много общего с индокитайскими народами - кхмеры, лао). 4) первые века н.э.: культура ками - тунгусоязычная культура Северно-Восточной Азии шаманистического толка.
5) с середины I тысячелетия н.э.: культура кокоро (китайское влияние).
В Японии предшествующая духовная культура не вытеснялась полностью и не подавлялась каждой последующей, а сливалась с ней, что создало в итоге сложный комплекс. При этом, несмотря на огромное влияние китайской культуры, понятия хунь и по (развившиеся из свободной и телесной душ) слишком специализированны, чтобы быть прямыми предшественниками японской дуалистической концепции души.
Итак, можно сказать, что, в принципе, у древних японцев для человека существовала дуалистическая концепция души, состоящей из телесной (иноти - "жизнь") и свободной (тама/кагэ) душ. [16] Однако, учитывая важную роль "сознания-чувства", или "эмоционального сознания" (кокоро - "сердце"), можно говорить и о тернарной (троичной) структуре представлений о сакральном. При этом если иноти давало биологическую жизнь, то тама - энергию, духовность, а кокоро - личность. Дуалистическая концепция служит основой для дальнейшего дробления души. Так, истоки "смирной" и "дикой" душ божества могут быть прослежены к свободной душе человека. Другое направление развития от свободной души тама вылилось в представления о божественных "чудесной" и "счастливой" душах (плюс кокоро - "воля-замысел" бога). Они представляли скорее разные аспекты одной души, нежели две различные души. Проявления божественной свободной души, таких как "дикой", "смирной", "чудесной" и "счастливой" душ, также могут быть названы духами или даже божествами, т.е. между душой, духом и божеством возможен переход.
... Ками, японские боги, порождены духами японской природы, но и сотворены по образу и подобию человеческому
heiho.ru